Мы продолжаем публикацию отрывков из книги «В поисках утраченного универсализма» сооснователя Школы гражданского просвещения, философа Юрия Сенокосова.
Предыдущие публикации:
«Куда движется Россия»
«Наша школа не о профессии»
«О мировоззрении»
«Как жить вместе»
«Миссия Школы»
«Либеральный лексикон»
«О гостеприимстве и вечном мире»
«Обществу граждан — гражданское просвещение».
Гражданское просвещение в условиях глобализации
Население на планете Земля, как известно, стремительно растет: 1900 г. — 1,6 млрд человек, сегодня более 7 млрд. И соответственно растет воздействие человека на природную среду и людей друг на друга. Об этом свидетельствуют глобальные проблемы: разрыв на социально-экономическом уровне между развитыми и развивающимися странами и его последствия для развитых стран — растущие потоки беженцев, популизм, агрессия, угроза третьей мировой войны. Сложность и глубина проблем, вызванных глобализацией, очевидна. Как очевидно и то, что для их решения требуется сотрудничество государств не только на региональном, но и на мировом уровне.
И, безусловно, — нужна вера в принципы верховенства международного права, демократического управления, открытого рынка.
Родина этих принципов — Европа, где в XVIII веке Адамом Смитом, Шарлем Л. Монтескье и Иммануилом Кантом были сформулированы идеи, положившие начало процессу глобализации.
Сегодня можно уверенно сказать, что их идеи подобно маяку освещали путь экономического и политического развития европейского общества, преодолевавшего свое духовное несовершеннолетие, причиной которого, по словам Канта, был не недостаток ума, а недостаток решимости и мужества самостоятельно им пользоваться. Поскольку важно понять не то, что делает из человека природа, а то, что человек делает из себя сам — как self-made man. Ибо цель просвещения не в распространении только знания, но и в понимании, что такое человеческий разум.
Почему же тогда этот просвещенный разум оказался столь недальновидным, и современный мир превратился в заложника угрожающих глобальных проблем?
Девиз Просвещения «Sapere aude!» — имей мужество пользоваться собственным умом — явно заключает в себе парадокс, на котором стоит остановиться. Потому что, если задуматься, то окажется, что, когда мы думаем, мы думаем не собственным умом, ибо это некая невидимая собственность, которой, тем не менее, мы обладаем и пользуемся. И значит, как выражался М. Мамардашвили, будучи наследником духа Просвещения, эта «собственность» дана человеку в дар. Но не все это понимают, «зарывая талант в землю». А если человек «не зарывает талант», о нем можно сказать, что он обладает безусловным талантом личности, которая поэтому и выделяется в качестве особого феномена в этике и культуре, поскольку человек ищет некую ценность за пределами очевидного. Справедливость, истину, честь, благо, свободу, которые не передаются непосредственно от одного человека к другому, а требуют понимания — личного сознательного усилия и мужества пользоваться собственным умом. И когда это происходит, рождаются парадоксы, афоризмы, метафоры, фразы, подобные приведенным выше.
Ведь, в самом деле, что означает фраза «невидимая рука рынка»? На первый взгляд, казалось бы, понятно. Она указывает на некий процесс, таящий в себе загадку и одновременно ответ, а именно: когда люди преследуют свои частные интересы, их активность детерминирует некая сила, работающая на пользу и благо общества.
То есть загадка остается, если мы вспомним, что существуют и другие, не только частные, но и коллективные способы достижения общественного блага — с помощью реформ, революций. И встает вопрос: какой путь в таком случае эффективнее, индивидуальный или коллективный? Ясно, что по-своему они успешны, казалось бы, оба, но основой эффективности первого являются научные открытия, технические изобретения и рыночная экономика, а второго — власть и заимствование технологий. И эта особенность второго пути, безусловно, сдерживающий фактор для демократического развития, в силу разных причин. Назову лишь одну из них — главную — отказ от свободы, в результате которого происходит подмена свободы так называемым выбором. Что я имею в виду?
Свобода без выбора
Разумеется, демократия, предполагает пространство свободы, и его никто не имеет права ни национализировать, ни приватизировать целиком. В условиях демократии есть место всем. А раз так, то должен, конечно же, существовать и выбор, ведь мы часто уверены, что человек свободен только тогда, когда у него есть выбор. И отсюда напрашивающийся вывод: чем больше возможностей выбора, тем больше в стране свободы. Но так ли это на самом деле, если не забывать о непредсказуемости того, что человек может выбрать и посвятить этому свою жизнь (например, террорист)? Не говоря уже о «радикальном выборе» народа, или спецслужб, ведущего к государственному терроризму.
Фактически именно в сторону свободы без выбора, открывающего путь к компромиссам и сотрудничеству, все более склонялись европейские мыслители в эпоху Просвещения, размышляя о гражданском обществе и правах человека. Причем все это было реакцией на существовавшую абсолютистскую форму правления, при которой верховная власть принадлежала одному лицу, распоряжавшемуся свободой других. А завершилось, как известно, принятием в августе 1789 года знаменитой Декларации прав человека и гражданина — политического манифеста Французской революции, провозгласившего неотъемлемыми правами человека свободу личности, слова, совести, равенства граждан перед законом, неприкосновенность частной собственности.
Эта Декларация подвела своего рода итог предшествующему развитию европейского общества, когда шла борьба за ограничение абсолютной власти. Об этом свидетельствуют, в частности, английский Билль о правах 1689 года, декларировавший «права и свободы подданного», и другие документы — правового и политического характера (жалованные грамоты, уставы городов и т.д.).
В основе же философии свободы, воодушевлявшей европейских просветителей XVIII века, лежала идея прав человека уже не как «подданного», а как личности гражданина.
О правах, писали они, можно и нужно говорить, поскольку люди мыслятся во взаимном отношении друг к другу. Право — ничто вне таких отношений. И задавали вопрос: как могут сосуществовать свободные существа — ведь в этом состоит смысл всякого права? И отвечали: совместное существование людей возможно при условии, если каждый во имя достижения компромисса ограничивает свою свободу настолько, чтобы сохранить свободу другого. Свобода одного упирается в свободу другого и имеет последнюю условием собственной свободы. Свободу не выбирают, так как сам вопрос «есть ли свобода?» уже доказывает ее существование.
Таким образом, свобода и право — два основных понятия, с которыми связаны история европейского либерализма и появление гражданского общества.
Имеет это отношение к «невидимой руке рынка» и к «публике, которая сама себя просветит, если предоставить ей свободу»? Безусловно, имеет, причем самое непосредственное.
Приведу вначале пример, относящийся к рынку.
Уатт, Ползунов и Кулибин
Фактически в те же самые годы, когда Адам Смит писал свое «Исследование о природе и причинах богатства народов», в Англии Джеймс Уатт изобрел паровую машину, сыгравшую большую роль в переходе к машинному производству и промышленной революции. Естественно, благодаря рынку, а точнее, сочетанию частной инициативы и промышленного просвещения. Но об этом несколько позже, а пока замечу, что на десять лет раньше Уатта Иван Ползунов в России тоже разработал проект парового двигателя, а затем построил паросиловую установку для заводских нужд, но за неделю до ее пробного пуска умер. Однако в это же время в России жил еще один замечательный механик и изобретатель Иван Кулибин, который хотя и считал возможным использование паровых машин на речных судах, но их конструированием непосредственно не занимался, предпочитая занятие так называемыми водоходными машинами с деревянными колесами. И при этом был готов бесплатно раздавать соответствующие чертежи и консультировать «желающих пользоваться его изобретением». Но желающих почему-то не было, в отличие от Англии, где во время многолетней работы над совершенствованием паровой машиной у Джеймса Уатта сменилось три спонсора-партнера. И к 1780 году он вместе с третьим партнером М. Болтоном (создав совместную компанию) выпустили 40 паровых машин, проданных, в том числе, и России. Причем, все было организовано без участия английской государственной казны, а благодаря частной инициативе — изобретателя и его партнера.
Именно отсутствие этих факторов в России, по словам современного историка, «привело к тому, что проекты Кулибина остались большей частью на бумаге». (Евгений Стрелков. Несвоевременный Кулибин. // Неприкосновенный запас. М., 2015, ? 6 (104). — С. 220) А ответ на вопрос, почему они отсутствовали, дал еще в конце XIX века Павел Милюков в своих «Очерках по истории русской культуры»: «Наша мануфактура и фабрика не развилась органически, из домашнего производства, под влиянием роста внутренних потребностей населения: она создана была поздно правительством, руководившимся… соображениями о необходимости развития национальной промышленности.
В стране без капиталов, без рабочих, без предпринимателей и без покупателей эта форма могла держаться только искусственными средствами». А, точнее, государственными, которым не предшествовала «невидимая рука рынка», без участия государства.
Переход от ручного труда к машинному, от мануфактуры к фабрике, который начался в Европе в последней трети XVIII века и получил название промышленной революции, разумеется, был бы невозможен без научной революции XVII века и без промышленного просвещения, столь же важного для успеха промышленной революции, как и принцип свободы экономического развития (laissez-faire). А промышленное просвещение в свою очередь не было бы успешным без социальной инфраструктуры, связанной с образованием, подготовкой кадров и инвестициями, обеспечивающими в условиях рыночной экономики реализацию технических инноваций. С этой точки зрения, развитие не заимствованных, отечественных технических инноваций в России по сравнению с Англией началось намного позже, и было прервано Первой мировой войной, которая привела, как известно, к катастрофе в стране.
И в этой связи второй пример, относящийся уже к фразе Канта о «публике, которая сама себя просветит». Он напрашивается сам собой, поскольку известно, что целью социалистической революции в России было освобождение рабочих и крестьян от эксплуатации, а строительство социализма после освобождения сопровождалось пропагандой насилия и массовым террором. Но цель была достигнута: социализм в стране был построен, и все стали «гражданами». Как об этом мечтал в 1855 году поэт и предприниматель Николай Некрасов:
Но где ж они? Кто не сенатор,
Не сочинитель, не герой,
Не предводитель, не плантатор,
Кто гражданин страны родной?
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Поэтом можешь ты не быть,
Но гражданином быть обязан.
А в 1929 году другой уже советский поэт Владимир Маяковский, провозгласив «Я достаю из широких штанин дубликатом бесценного груза. Читайте, завидуйте, — я гражданин Советского Союза», вскоре застрелился.
Кто такой гражданин?
Все это я говорю к тому, чтобы показать, возвращаясь к последствиям глобализации, насколько далеко в свое время разошлись Россия и Запад в понимании не только демократии, но и непосредственно связанной с ней предшествующей интеллектуальной традиции. А именно — традиции веры в разум, с одной оговоркой. И Локк, и Смит, и Кант, и другие просветители верили в свободу и разум, но разум, в частности, Локка отличался при этом от разума Канта.
Локковский разум исходит из опыта и не содержит в себе ничего кроме опыта, а кантовский разум — из критики опыта. И это важное отличие, так как Кант не верил в «алхимическое» право частного интереса, вне «культуры моральности в нас», и говорил о моральном (категорическом) императиве как цели разумно оправданного поступка. Ибо наши поступки нравственны, считал он, когда их мотивы могут быть общечеловеческими нормами.
На фоне сегодняшней действительности уверенность Канта, что народ просветит себя сам, если предоставить ему свободу, кажется наивной, как и вера Адама Смита в «невидимую руку» рынка. Однако не стоит забывать, что убеждения этих мыслителей были основаны не на слепой вере в свободу, а на вполне осмысленных постулатах об особенностях природы человека, которые предопределяют не только его экономическое поведение, но и сферу жизнедеятельности в целом. А именно — на присущей человеку склонности к обмену услугами и плодами своего труда и его стремлении не только к обогащению, но и гостеприимству. Послушаем самого Смита: «Таким образом, переворот величайшей важности для общественного блага был совершен двумя различными классами людей, которые не имели ни малейшего намерения служить обществу. Удовлетворение самого простодушного тщеславия — таков был единственный мотив крупных землевладельцев. Торговцы же и ремесленники… действовали исключительно в своих собственных интересах и придерживались присущего им торгашеского правила зашибать копейку при всяком удобном случае. Ни те и ни другие не осознавали и не предвидели той великой революции, которую совершало безумие одних и сноровистость других».
Между тем, продолжает автор «Богатства народов», поскольку такой порядок развития противоречил разумному ходу вещей, он неизбежно отличался неустойчивостью.
Почему противоречил? Потому что у человека есть возможность свободно преследовать свои интересы (и в какой-то момент он это сознает) лишь в том случае, если он не нарушает законов справедливости — одной из главных человеческих добродетелей. И тогда его деятельность совпадает с действием сил «невидимой руки».
А что такое добродетель? Согласно Платону, как утверждал Сократ в «Горгии», — это особенный строй души, который позволяет сохранять достоинство в отношении себя и других. А согласно Канту, — моральная твердость в следовании своему долгу, которая возникает из акта мышления, когда бесконечное переживается и проявляется в конечном, вневременное (вечное) во временном и абсолютное в относительном. Ибо мораль абсолютна, а наше отношение к морали должно быть сдержанным. И, значит, у человека всегда есть шанс подняться до уровня независимого индивида, склонного самостоятельно мыслить.
Так кто же такой гражданин? И о каких общественно важных целях может идти речь в условиях глобализации? Должен ли гражданин обладать в этих условиях еще и добродетелями помимо профессиональных качеств, способностей, талантов? Научных, художественных, организационных. Я имею в виду людей самых разных профессий. Тем более, что среди них всегда есть люди широко известные и влиятельные в обществе. А есть малоизвестные, не публичные, но влиятельные в своей профессиональной среде. И вопрос о добродетелях, казалось бы, исчезает.
Посмотрим на такую, например, добродетель, как ответственность, поскольку, употребляя такие выражения, как гражданская ответственность и ответственность профессионала (ученого, писателя, художника и т.д.), мы обычно не видим между ними разницы. А между тем она есть. Потому что гражданская ответственность как добродетель в отличие от профессиональных способностей и талантов — выдающихся, средних, скромных — неделима. И, следовательно, подразумевает не только профессиональный талант и интерес, но и вовлеченность человека в то, что происходит в окружающей жизни, не безразличие к ней. А также чувство собственного достоинства, интеллектуальную честность, упрямство в отстаивании того, во что он верит и ценит, совесть. Именно граждане с такими качествами придерживаются позиции моральной твердости, выражаемой словами «На том стою и не могу иначе», «Не могу молчать», «Жить не по лжи». Просто потому, что по-другому не могут, демонстрируя как граждане такую добродетель, как ответственность, и отстаивая такую общественно важную цель, как свобода.
