У всех империй есть конец

Последние 30 лет главной стратегической целью России было сохранение квазиимперского господства на постсоветском пространстве. Это больше не так: неспособность Москвы добиться быстрой смены режима в Киеве изменила как военные цели Кремля в Украине, так и саму сущность российского государства. Направляя российские танки в конце февраля, Путин все еще оставался руководителем имперского государства и чаще всего предпочитал методы непрямого правления. За четыре месяца Россия из регионального гегемона, применяющего в основном мягкую силу, превратилась в обиженное и агрессивное государство, сосредоточенное на “собирании земель”. Этот драматический сдвиг будет иметь глубокие последствия для ближайших соседей России по бывшему СССР, для Евросоюза и для мира в целом.

Историки давно отмечают удивительную долговечность империй. Чарльз Тилли однажды охарактеризовал их как “выносливых зверей”, а Имануэль Гейсс проницательно подметил, что даже когда империи в конце концов умирают, это может быть “не к добру”: “Большинство, — добавлял он, — инсценируют свое возвращение в обличье, подходящем для своего времени”.

Россия — яркий тому пример. Как имперское государство, она пережила несколько острых кризисов и претерпела немало метаморфоз в течение двадцатого века. Российская империя распалась в 1917 году на фоне политических и экономических потрясений, вызванных Первой мировой войной. После победы в Гражданской войне большевики восстановили ее в форме коммунистического Советского Союза в 1922 году, который, в свою очередь, распался в 1991 году. В последнем случае Россия, возможно, добровольно отказалась от своей имперскости (как гласит официальная версия), но за этим “актом освобождения” последовало нечто довольно необычное. В отличие от некоторых других бывших империй, этот “осколок” не сразу ушел с международной арены и не изобрел себя вновь в виде “обычного” национального государства с более скромными геополитическими амбициями.

Вместо этого с начала 1990-х годов Москва упорно добивается ведущей роли в постсоветской Евразии. Стремление России к доминирующему положению на бескрайних просторах, которые ее элиты исторически воспринимали как Pax Rossica, тесно связано с самоосознанием страны. Геополитическое доминирование Москвы над большей частью постсоветской территории Евразии, воспринимаемой как особое цивилизационное пространство, видимо, является ключевым элементом притязаний России на статус великой державы. Согласно геополитическим взглядам Кремля, Россия может успешно конкурировать с Соединенными Штатами, Китаем и Евросоюзом только в том случае, если будет выступать лидером регионального блока. Объединение России и ее бывших соседей по СССР в тесно интегрированное сообщество государств, по мнению российских стратегов, позволило бы такому евразийскому союзу стать одним из глобальных и региональных центров силы.

Политика России в отношении Украины была неотъемлемой частью ее общей “евразийской” стратегии. Однако место Украины в политическом воображении россиян уникально. Здесь имперское и национальное тесно переплетаются. Империя Романовых не делала различий между Украиной и Россией, и, строго говоря, не признавала и другие этнические территориальные единицы. Обширное, многонациональное имперское государство считалось “Россией”, автократически управляемой “русской” династией Романовых. Помимо широкого имперского значения, слово “русский” с 1850-х годов также использовалось как размытый политоним-этноним в более узком смысле: “большая русская нация” представлялась как состоящая из трех восточнославянских народов — русских (великороссов), украинцев (малороссов) и белорусов. Территория современной Украины повсеместно воспринималась как важная часть национального ядра России. Отделение Украины, отмечал выдающийся русский политический мыслитель Петр Струве в начале 1910-х годов, чревато “величайшим и неслыханным расколом в русской нации, который явится, по моему глубочайшему убеждению, подлинным государственным и народным бедствием”.

Большевики, по-видимому, признавали особую идентичность Украины; Украинская Советская Социалистическая Республика была одним из главных основателей советской коммунистической “федерации”. Однако распад Советского Союза вновь выдвинул на первый план старые туманные концепции. С начала 1990-х годов представители различных течений русского национализма начали продвигать свое переосмысленное видение России. Она определялась по-разному: как сообщество этнических русских, как сообщество восточнославянских народов, как сообщество русскоговорящих или община православных Московского Патриархата. Все эти четыре пересекающихся сообщества были объединены в расплывчатом понятии “русский мир”, которое стало частью идеологического инструментария Кремля с середины 2000-х годов.

Размытая и широко интерпретируемая концепция “русского мира” помогла правящим элитам России выбирать политику, руководствуясь моментом. Это закрепило двусмысленность их подхода к национальному строительству, из чего они извлекли максимальную выгоду. Однако по своей сути эта концепция представляет собой смесь выраженного имперства и этнического национализма и в конечном счете предназначена для пересмотра установленных государственных границ. В этой концепции утверждается, что “политическое тело” современной Российской Федерации и “культурное тело” России не совпадают.

Такая перспектива в сочетании с тем, что Путин придерживается “парадигмы единства” (то есть утверждает, что русские и украинцы — один народ), серьезно подрывает политическую субъектность и суверенитет Украины. Она изображается формально независимым государством, но неотъемлемой частью воображаемой “исторической России”, и тем самым удерживается в сфере влияния Российской Федерации. До тех пор, пока Москве удавалось сохранять Киев в пределах своей орбиты и сдерживать Запад, манипулируя идентичностью в качестве инструмента мягкой силы, она в значительной степени оставалась квазиимперским государством, предпочитающим статус-кво и косвенный контроль. Но когда в 2014 году кремлевское руководство почувствовало, что Украина вот-вот перейдет на сторону Запада, Россия заняла ревизионистскую и ирредентистскую позицию. Она начала, можно сказать, “Русскую Реконкисту”, захватив Крым и напав на восточные области Украины. Общерусская идея была развернута с удвоенной силой.

Но это стало началом конца имперских амбиций России на постсоветском пространстве. Полномасштабная война Москвы против Украины забила последний гвоздь в крышку гроба возглавляемого Россией евразийского цивилизационного блока. “Специальная военная операция” Путина, похоже, была последней отчаянной попыткой восстановить полный контроль Москвы над Украиной путем свержения правительства Зеленского и установления в Киеве нового, лояльного руководства. Поскольку этот план провалился, Кремль был вынужден переформулировать свои военные цели и сосредоточился вместо этого на отвоевании “исторических русских земель”, якобы переданных Украине в качестве подарка от Ленина. Эти земли, как предполагают некоторые известные российские комментаторы, могут включать в себя не только территорию Донецкой и Луганской областей, но и гораздо более широкую полосу юго-востока Украины от Одессы до Харькова.

Однако, сместив свою цель со смены режима в Киеве на возвращение утраченных частей национального достояния и всех “братьев” в лоно России-матушки, Кремль, похоже, потерял интерес к квазиимперским интеграционным проектам. Цель Москвы сейчас скорее в том, чтобы переформатировать постсоветское пространство и построить сильное и жизнеспособное российское национальное государство. Такое начинание давно поддерживалось влиятельными русскими мыслителями, от Струве и Ивана Ильина до Александра Солженицына. Последние два сейчас особенно популярны у кремлевского руководства. В своих пространных политических комментариях начала 1950-х годов Ильин предсказывал, что после неизбежного падения коммунизма страна может стать только “национальной Россией”. Солженицын рисовал очень похожую картину в статье 1990 года “Как нам обустроить Россию?”, где решительно осуждал российский “имперский синдром” и призывал Михаила Горбачева немедленно избавиться от “культурно чуждых” пограничных территорий на Южном Кавказе и в Центральной Азии. Он предлагал сосредоточиться на создании “Российского союза”. Однако, согласно Солженицыну, этот союз должен был бы включать все восточнославянские страны (включая Украину и Белоруссию), а также огромные куски “русской” Южной Сибири и Южного Урала (ныне часть Казахстана). В его понимании южные территории Украины, Крым и Донбасс по сути своей являются русскими. Нельзя не заметить поразительного сходства между идеями Солженицына и новым стратегическим планом Путина.

Распад Советской империи оказался затяжным процессом. Война против Украины — это и правда продолжение этого распада. Однако никакого призрака новой Российской империи не видно: то, что мы наблюдаем сейчас, — это появление на фоне отвратительных зверств и кровавой бойни агрессивного и националистического российского государства, которое, вероятно, окажется не меньшей угрозой глобальной безопасности, чем его имперская предшественница.

Похоже, Вергилий все-таки ошибался: “империй без конца” не существует. Другой замечательный поэт иной эпохи, нобелевский лауреат Дерек Уолкотт, сделал более проницательное наблюдение в своем стихотворении “Потерянная империя”:

А потом Империи внезапно и не стало.
Ее победы — воздух, ее владенья — грязь.