«Ни одно действие не совершается в одиночку, и все в мире соткано из отношений»

Существует пагубная концепция, часто описываемая термином Homo Economicus или «человек экономический». Эта концепция считает людей атомизированными единицами, исключительно рациональными и эгоистичными. Их рациональность основана на простой модели калькулятора и учете затрат и выгод, где единственной метрикой служат телесная боль и удовольствие. Поскольку единицы в этой структуре очерчены так же твердо и непроницаемы, как бильярдные шары, и не имеют в таком виде никаких значимых связей с внешним миром, здесь не остается места никакой другой метрике, кроме телесной боли и удовольствия.

Несмотря на — будем надеяться, очевидную — убогость этой концепции, она была доминирующей на протяжении последних нескольких столетий в самых могущественных частях мира и продолжает оставаться «зомби-мемом» даже сегодня. Безусловно, предпринимались паллиативные попытки исправить эту структуру путем признания наших связей с нашей естественной и социальной средой обитания. Однако эти коррективы появляются слишком поздно по ходу сюжета и не способны исправить или изменить жизненно важные, изначально встроенные характеристики. Развороты ОЭСР в сторону включения показателей «человеческого процветания» — недавний пример этих робких поправок.

Тот факт, что мы — существа, глубоко и органически ориентированные на взаимодействие, не может быть второстепенной мыслью, а должен быть первой строкой любого разумного описания условий человеческого существования. И если бы этот тлетворный нарратив не звучал так громко и навязчиво, мы бы давно заметили, что любая другая парадигма в истории человечества — за исключением идей Рене Декарта, Томаса Гоббса и Милтона Фридмана — признавала нашу потребность в связях и незамедлительно переходила к развитию качеств, необходимых для благополучной совместной жизни в мире всеобщей взаимозависимости. В конце концов, осознать нашу взаимосвязанную природу было несложно, но вот чтобы достойно жить в этой взаимозависимости, требовался особый душевный склад и вдумчивые усилия.

В разных уголках мира этот особый душевный склад называли по-разному: бильдунг (Bildung) в немецкоязычной Европе, убунту (Ubuntu) в Южной Африке, жэнь (Ren) в Восточной Азии, дхарма (Dharma) в Южной Азии, адаб (Adab) и ирфан (Irfan) в Западной Азии. И по сей день в арабском, персидском и турецком языках слово «литература» звучит как адабият (adabiyat), что является производным от «адаб». Литература была призвана служить путем к благонравию и постижению нашей человеческой сути. Этот взгляд во многом созвучен идеям Маймонида, который считал, что закон должен служить не просто поддержанию порядка, но совершенствованию человека. Стоит также напомнить, что ряд современных ученых предпочитают переводить понятие жэнь как «со-человечность» (co-humanity), чтобы подчеркнуть, что природа этого явления — в непрерывном взаимодействии. Вопрос о том, как нам достойно жить и процветать сообща, занимал умы большинства людей на протяжении большей части нашей истории.

Уделить время знакомству с иными культурными кодами и вопросами, которые поднимают эти жемчужины мысли, — это тот минимум, который мы можем сделать ради своего рода «детокса» от образа Homo Economicus. Начнем с нашей общей прародины — Африки. Еще в 1970 году Джон Мбити из Кении указывал на принцип «Я есть, потому что есть мы» как на стержень понимания целостной личности. Позднее Десмонд Туту из Южной Африки популяризировал формулу «Я есть, потому что есть ты» как антитезу декартовскому «Я мыслю, следовательно, существую». Квази Виреду из Ганы раскрыл для всех нас центральную роль этого душевного склада для всего континента. Щедрость, солидарность, великодушие, эмпатия и понимание — именно эти качества называются необходимыми условиями африканской картины мира. Понятие таухида (особенно в трудах Ибн Араби в Северной Африке) также строится вокруг глубокой взаимосвязи и единства всего бытия.

Восточная и Южная Азия — еще два важнейших региона мира, где на протяжении тысячелетий исходной нормой считалась взаимозависимость, а не атомизированный индивидуализм. Как мудро заметил Ту Вэймин, ни одно действие не совершается в одиночку, и все в мире соткано из отношений. Ричард Нисбетт убедительно описал проявления этой парадигмы в своей книге 2003 года «География мысли». Азиатская традиция действительно изобилует яркими примерами, подтверждающими этот главный постулат. К примеру, живший в Индии в XV веке Кабир, используя метафору единства реки и океана, произнес фразу, ставшую важнейшим и по сей день актуальным вызовом привычному мышлению: «Многие знают, что капля растворяется в океане, но мало кто понимает, что океан растворяется в капле».

Схожие мотивы звучат и в философии коренных народов Америки; так, вождю Сиэтлу приписывают следующие слова: «Мы — часть Земли, и она — часть нас. Благоухающие цветы — наши сестры. Олень, медведь, великий орел — все это наши братья. Скалистые вершины, влага лугов, тепло тела мустанга и человек — все мы одна семья. Сверкающая вода, что струится в ручьях и реках, — это не просто вода, а кровь наших предков. Ветер, подаривший нашим отцам их первый вздох, принял и их последний выдох. И этот же ветер вдыхает жизнь в наших детей. Не Земля принадлежит человеку — человек принадлежит Земле. Не человек сплел паутину жизни, он — лишь одна из нитей в ней. И что бы он ни делал с этой паутиной, он делает это с самим собой».

Идея о том, что «мы не наследуем землю от предков, мы берем ее взаймы у наших детей», является естественным проявлением такого мировоззрения. Конечно, за этим утверждением следует интересный и необходимый вопрос: как же стать лучшим хранителем этого долга? Но пока мы не можем верно поставить первичный диагноз, этот жизненно важный вопрос остается невысказанным.

Майя в Центральной Америке приветствуют друг друга исполненной света фразой, достойной благоговения и неспешного раздумья: «In Lak’ech Ala K’in», или «Я — это другой ты». Похожим взглядом на мир, по-видимому, руководствовались и последователи анатолийского мудреца XIII века Руми: известно, что они не отпирали ворота, если на вопрос «Кто там?» стучавший отвечал: «Это я». Осознанным ответом, открывающим путь внутрь, должно было стать: «Это ты». Такой ответ подтверждал, что пришедший постиг базовую истину и потому достоин быть принятым. Кабира и по сей день помнят благодаря его ответу на экзистенциальный вопрос о том, зачем мы здесь: чтобы стать самими собой друг в друге и через друг друга. Труды двух выдающихся ученых XX века, Дэвида Судзуки и Йоахима Шнельнхубера, показали, что с каждым вдохом мы вбираем в себя атомы, побывавшие в легких каждого, кто жил до нас. Вождь Сиэтл был действительно прав: мы в буквальном смысле сотканы друг из друга.

Если мы связаны на уровне самой природы и плоти, если мы необратимо переплетены, то тайцзиту (или, как его чаще называют, инь и ян) становится естественным, даже неизбежным символом. Приглашение Руми встретиться там, «где нет праведности и нет порочности», кажется теперь чуть более мудрым и чуть менее наивным. Праведный гнев становится не столь обязательным, а любопытство — более манящим. И все же вопрос вновь состоит в том, где в мире, устроенном по лекалам Homo Economicus, нам найти пространство, чтобы прикоснуться к опыту инь и ян? И чья это ответственность — создавать и поддерживать такие пространства?

Как только мы признаем, что взаимосвязанность заложена в самой природе бытия, как возникают и другие любопытные вопросы. Если другие люди — не враги и не соперники, а «другие мы», то как нам к ним относиться? Руми отвечал: с любовью. Он называл ее мостом между нами и всем остальным. Ирландский поэт Джон О’Донохью в том же духе описывал любовь как единственный свет, позволяющий нам по-настоящему увидеть другого. Любовь определяли как качество внимания, которое мы уделяем людям, а умение слушать называли актом любви. В мире Homo Economicus нет недостатка в курсах по ведению переговоров, где учат извлекать из собеседника максимальную выгоду. Но встречали ли вы хоть одно предложение натренировать свою «мышцу» слушания?

Кроме того, существует опасный разрыв между тем, до чего мы способны дотянуться, и тем, что мы в силах постичь. Если вы смотрели фильм «Оппенгеймер», то, возможно, помните «мелкую» деталь насчет воспламенения атмосферы. В фильме лишь вскользь упоминается вероятность того, что испытание «Тринити» в 1945 году могло ионизировать земную атмосферу и погубить все живое. Как мы теперь знаем, испытание состоялось, и жизнь на Земле уцелела. Мы не посвящены в обсуждения сценария, но невозможно не задаться вопросом: как вообще можно изобразить столь судьбоносное решение? Разве может кто-либо иметь моральное право взвешивать шансы на уничтожение всей жизни на Земле? Как нам жить дальше, зная, что некоторые представители человечества, по-видимому, считали — и, возможно, считают до сих пор — себя вправе принимать такие решения? Если вы склонны считать безумную дерзость Оппенгеймера и его команды случайностью, вам стоит знать: недавний — и на сегодня крупнейший — опрос исследователей искусственного интеллекта показал, что половина из них допускает как минимум 10-процентную вероятность вымирания человечества по вине ИИ. Это настолько ошеломляет, что никто не осудит вас, если вам придется перечитать эти строки несколько раз.

Концепция Homo Economicus глубоко ошибочна в своем понимании человеческой природы. Находясь под ее гипнозом, мы впустую потратили важные десятилетия и столетия, вместо того чтобы развивать наши адаб, бильдунг, дхарму, жэнь и убунту. Завершая первую четверть XXI века, мы, быть может, предпочтем фейерверкам день тишины, чтобы возобновить наш внутренний диалог. И в этой тишине мы, возможно, наконец услышим то, что пытались донести до нас многие традиции мудрости. Мы слишком долго застряли в подростковом безрассудстве Homo Economicus. Вопрос теперь в том, хватит ли нам разума и смелости, чтобы повзрослеть.