Поворотным моментом стало разоблачение зверств, совершенных российской армией в Буче и других пригородах Киева. Неологизм «рашизм» стал популярным в украинских медиа. Отношение украинцев к русским, даже в русскоязычных регионах, изменилось «необратимо» в худшую сторону. «Мы имеем дело с радикальным историческим и культурным расколом», — говорил Зеленский.
«Майданы в 2004 и 2013 годах были фактически антипутинскими акциями протеста»
24 февраля разделило жизнь украинцев на «до» и «после». Внезапно война стала повседневной реальностью, жестокой и неизбежной. И все же в предшествующие недели и месяцы трудно было игнорировать признаки ее приближения: когда Владимир Путин официально признал «народные республики» Донбасса и выступил со своей печально известной речью, отрицающей легитимность украинского государства; когда неоднократно угрожал и издевался над украинским руководством; когда предупреждения западных партнеров зазвучали громче, а украинские медиа начали публиковать карты ближайших бомбоубежищ.
Не была мирной жизнь украинцев и в последние восемь лет, хотя во время конфликта на Донбассе даже в Украине все еще существовала некоторая неопределенность в отношении этой, казалось бы, контролируемой войны. Но для тех, кто был вынужден покинуть свои дома в Донецке и Луганске, для людей, живущих на этих территориях или регулярно пересекающих линию фронта, для украинских солдат, волонтеров и журналистов, работающих на Донбассе, война была реальностью. За нормальную жизнь для остальной части страны приходилось платить ценой человеческих жизней.
С полномасштабным вторжением вся двусмысленность исчезла. Вместе с шоком пришло новое осознание того, что страна находилась в состоянии войны с Россией последние восемь лет. Но некоторые утверждают, что война с Россией — в более широком смысле — началась еще раньше.
«Майданы в 2004 и 2013 годах были фактически антипутинскими акциями протеста. В первый раз его ставленник должен был стать президентом; во второй раз тот же ставленник хотел развернуть страну в обратном направлении и передать ее Путину. Эта война против Путина — наш последний Майдан», — полагает журналист Роман Романюк.
Для Джамалы, звезды украинской эстрады крымскотатарского происхождения, сегодняшняя война перекликается с трагической историей ее народа. В 2016 году она выиграла «Евровидение» с песней «1944», посвященной сталинской депортации крымских татар. По словам Джамалы, до войны сюжет песни был личной историей о ее прабабушке: «Но история повторяется. Почти восемьдесят лет спустя в наш дом снова пришли незваные гости — пришли разрушать, убивать, морить голодом и насиловать, утверждая, что они не несут за это ответственности. Сегодня, к сожалению, это песня для всей Украины, для миллионов людей, которые пытаются спасти свою жизнь под бомбардировками».
Комментируя новости о планах России «экспроприировать» урожай украинских фермеров на оккупированных территориях, украинский философ Владимир Ермоленко упомянул Голодомор, организованный советским режимом в Украине в 1932-1933 годах. По его словам, это не «просто геноцид», а «повторный геноцид»: «Это не было должным образом осуждено и не наказано. <…> Безнаказанное, нераскаявшееся, неискупленное зло будет вечно бродить по миру. Потому что оно не нашло выхода. Оно не было заперто в аду. Вот почему они используют один и тот же язык: “экспроприация урожая”. Потому что они не были наказаны за Голодомор <…>».
Идея о том, что нынешний конфликт с Россией — это всего лишь еще один этап в долгой истории борьбы Украины против российского имперского гнета не нова. Нарратив столетней войны с Россией продвигал Украинский институт национальной памяти во главе с директором Владимиром Вятровичем. С этой точки зрения Евромайдан 2013-2014 годов был продолжением попытки создать независимое государство в 1917-1921 годах (тогда украинская революция была подавлена большевистской Россией). Теперь, как и сто лет назад, Украине грозит потеря независимости и переход в подчинение России. Вятрович отмечает, что считать «гибридную войну» новой формой агрессивных военных действий может только тот, кто не изучал историю 1917-1918 годов: «Методы путинских оккупантов аналогичны тем, что использовали большевики сто лет назад: создать марионеточные “государственные органы”, а затем отправить им военную помощь. Агрессия извне таким образом подается как поддержка “братского народа”».
Сейчас Вятрович, депутат от оппозиционной партии Петра Порошенко «Европейская солидарность», вступил в ряды украинской армии. Недавно он писал: «Украина еще никогда не была такой сильной, Россия еще никогда не несла таких масштабных потерь от украинцев, и мир еще никогда столь солидарно и активно не поддерживал нас. А это значит, что именно нам представился случай, шанс и честь завершить нашу долгую, столетнюю войну за независимость».
«В Украине сложилась плюралистическая культура памяти»
Впрочем, для миллионов украинцев нарратив о столетней войне за независимость не был самым очевидным историческим ориентиром в первые дни российского вторжения. Внезапное нападение ранним утром, заявления о взятии Киева в течение пяти дней («блицкриг»), масштабы разрушений и человеческих страданий напоминали скорее вторжение гитлеровской Германии в Советский Союз в 1941 году. Горькая ирония заключается в том, что сегодняшнюю войну Россия ведет под знаменем «освобождения от украинского фашизма» и использует миф о «Великой Отечественной войне» для легитимации своей агрессии.
В Советском Союзе «Великая Отечественная война» преподносилась как героический акт сопротивления народа, Советской армии и КПСС под руководством товарища Сталина. Позднее в Украине сложилась плюралистическая культура памяти; были предприняты попытки принять европейский нарратив о Второй мировой войне как о трагедии. В России, напротив, триумфальный миф о «Великой Отечественной войне» был монополизирован и стал стержнем постсоветской национальной идентичности.
Многим в Украине, особенно на востоке и юге, теперь кажется естественным называть нынешнюю войну с Россией «отечественной войной» (без прилагательного «великая»). Даже если это наименование перекликается с советско-российским нарративом, оно относится к непосредственному индивидуальному опыту миллионов украинцев, чей очевидный выбор — защищать свою Родину. «Для нас, украинцев, это отечественная война, — говорил Владимир Зеленский, — Мы помним, как начинаются отечественные войны. И мы знаем, чем они заканчиваются. Для оккупантов».
При этом Зеленский издал указ о введении нового почетного звания «Город-герой Украины»; такого звания были удостоены Волноваха, Гостомель, Мариуполь, Харьков, Херсон и Чернигов. Это была очевидная отсылка к советской традиции и в контексте новой войны она создала двойственный прецедент и вызвала критику. По словам Владимира Вятровича, используя советские клише, украинцы замыкают себя в едином идеологическом пространстве с Россией. Он предложил альтернативные названия: «город-крепость», «несломленный город», «город непокоренных» или «город героев». Российское вторжение для Вятровича и многих других стало поводом и шансом разорвать символическую связь с советским нарративом, который Россия использовала в качестве оружия в войне против Украины. Например, памятник маршалу Жукову в Харькове был окончательно снесен 17 апреля — после многолетней судебной тяжбы между активистами и городскими властями. Мэр, долгое время выступавший против демонтажа памятника, отказался от комментариев, пока идет война, и предложил провести опрос «после победы».
«Цивилизационное противостояние, в котором Украина сражается от имени Европы»
Идея о том, что сопротивление Украины российскому вторжению — не просто военный конфликт между двумя странами, а цивилизационное противостояние, в котором Украина сражается от имени Европы, сегодня занимает центральное место в украинском общественном дискурсе. Эта точка зрения восходит к Евромайдану 2013-2014 годов, который как раз начался с протеста против решения правительства Януковича отложить подписание Соглашения об ассоциации с ЕС под давлением Москвы. По мере того, как разворачивались протесты против полицейского насилия, коррупции и авторитарного правления, движение Евромайдана все больше идентифицировало себя с «европейскими ценностями»: свободой, демократией, правом на самоопределение.
Постмайданная Украина также сделала важные шаги в направлении экономической и политической интеграции с ЕС. Однако в конфликте с Россией действия Европы выглядели двойственно. Украинцы одобрили санкции ЕС в отношении России, непризнание аннексии Крыма, финансовую, институциональную и моральную поддержку; но их разочаровала половинчатость Европы и доминирование realpolitik над ценностями — прежде всего, продолжение экономического сотрудничества с путинским режимом.
Полномасштабное российское вторжение радикально изменило ситуацию с обеих сторон. Даже если некоторые европейские политики не верили, что Украина выстоит дольше нескольких дней, европейская поддержка с самого начала была однозначной. ЕС удалось договориться о немедленных серьезных санкциях против России, граница Евросоюза была открыта для украинских беженцев, начался процесс переосмысления политики в отношении путинской России.
В то же время ЕС и НАТО, серьезно восприняв угрозы Путина, опасались эскалации конфликта и перерастания его в мировую войну, и в первые недели вторжения не желали предпринимать что-либо в военном отношении. В Украине эту позицию подвергли жесткой критике. Так, украинский режиссер Ирина Цилык заявила, что «медведь никогда не будет чувствовать себя сытым», и если «бешеный зверь почувствует себя достаточно сильным, он пойдет дальше». Но разрушение Мариуполя и бойня в Буче — наряду с другими массовых преступлениями, совершенными российской армией, — подтолкнули ЕС в пользу более значительной военной поддержки.
Наконец, Украина приблизилась к вступлению в ЕС: саммит в Версале 11 марта подтвердил, что «Украина принадлежит к европейской семье». Коллективный опыт войны с Россией способствовал переосмыслению Украины из объекта геополитического спора в самостоятельный субъект. Украинские интеллектуалы отмечают, что страну следует рассматривать как актив, а не как пассив для ЕС: ее опыт может послужить импульсом к решению кризиса европейского проекта и стать источником вдохновения. «Во многих вопросах, где мы чувствовали себя учениками великой европейской культуры, мы теперь будем чувствовать себя ее учителями», — говорит Владимир Ермоленко.
«Победа Украины представляется процессом, а не краткосрочной целью»
В самом начале войны, во время переговоров между Россией и Украиной, западные аналитики, политики и общественность размышляли, на какие уступки готова пойти Украина. Но абсурдность требований России превратила мирные переговоры в фарс: если вопрос о членстве в НАТО и гарантиях безопасности еще можно было обсуждать в рациональных терминах, то требования «денацификации» и «демилитаризации» имели отношение только к воображаемому российскому сценарию воспроизведения Второй мировой войны. Более того, украинское общественное мнение против любых территориальных уступок России: они явно только подтолкнули бы Россию к захвату еще больших территорий.
В итоге «спецоперация» превратилась в затяжную войну с большими издержками для агрессора. Профессионализм и мотивированность украинской армии остановили или замедлили продвижение оккупантов, был восстановлен контроль над частями оккупированной украинской территории. Украина получает беспрецедентную международную поддержку, а украинское общество и государственные институты продемонстрировали потрясающую стойкость. Вскоре после того, как стало известно о зверствах в Буче, переговоры между двумя странами были полностью прерваны.
Но что именно означала бы победа Украины, а не просто окончание войны? В апреле агентство Укринформ задало этот вопрос видным общественным деятелям и представителям интеллигенции. Их ответы совпадали в одном важном моменте: победа Украины в нынешней войне означала бы восстановление контроля над территориями, оккупированными Россией после 24 февраля. Окончательная победа, однако, означала бы восстановление границ Украины до 2014 года. Это более далекая цель, которая не могла бы быть достигнута только военными средствами, но потребовала бы и дипломатических усилий.
Таким образом, победа Украины представляется процессом, а не краткосрочной целью. Предприниматель и профессор Киево-Могилянской академии Валерий Пекарь считает, настоящая победа будет означать стабильный мир, гарантирующий нечто большее, чем просто паузу перед очередным военным противостоянием — мир, в котором Россия больше не представляет угрозы для Украины: «Как это будет выглядеть? Отстранение Путина от власти, вывод российской армии, предание суду военных преступников. Но угроза исчезнет только в том случае, если внутри России произойдут какие-то серьезные изменения». Важнейшая предпосылка стабильного мира, с точки зрения многих украинских интеллектуалов — это деимпериализация и демилитаризация России.
По словам журналиста Михаила Дубинянского, если война против Украины начнет ассоциироваться в России с экономическими трудностями и бессмысленными человеческими жертвами, то очередной акт агрессии будет менее вероятным: «Нашей стратегической целью должно быть не просто пережить удары Кремля, а наделить российское общество неким “украинским синдромом”, подобным “вьетнамскому синдрому” в США или “афганскому синдрому” на постсоветском пространстве».
Пережить ужасы войны украинцам помогает в том числе и надежда на то, что Путин, представители его режима и российские военные однажды предстанут перед международным судом. Многочисленные инициативы государства, гражданского общества и СМИ в настоящее время документируют не только преступления против гражданского населения, но и разрушения гражданской инфраструктуры и объектов культурного наследия.
Наконец, распространено мнение, что после войны Украина станет более сильным государством, более уверенным в себе и менее разделенным. Украинцы научились ценить горизонтальную солидарность, сильную гражданскую идентичность, жизнестойкость, неприятие авторитаризма и свободолюбие. Возвращено доверие к политическому руководству, местному самоуправлению и армии. В обществе есть уверенность, что после победы этот опыт поможет стране завершить реформы, победить коррупцию и занять достойное место в единой и укрепившейся Европе. Таким образом, украинский публичный дискурс о войне с Россией — это не только страдания и жертвы; война также рассматривается как возможность.
Все эти слова можно легко отбросить, сочтя их принятием желаемого за действительное; в конце концов, Евромайдан породил аналогичные надежды на то, что путь к стабильному и демократическому будущему наконец-то проложен, но эта дорога оказалась довольно ухабистой. Со стороны может показаться, что у украинцев мало поводов для оптимизма. Однако именно сейчас намечаются контуры послевоенного европейского порядка на ближайшие десятилетия. Пришло время Украине найти свое место в этом порядке.
