Может ли предчувствие войны быть нормой?

Когда мир накрыло первой волной пандемии, на короткое время появилось ощущение человеческой общности и солидарности. Когда внимание всех — от новостных агентств до исследовательских институтов, от бизнеса до науки, от гражданского общества до любой кухни — было приковано к тому, как развивается катастрофа, и что мы можем ей противопоставить. Сегодня, несмотря на новую волну и растущие цифры заболеваемости, напряжение ушло, и есть иллюзия, что человечество, если не справилось с проблемой, то приучается с ней жить. 

Однако есть еще как минимум одна тема, при приближении которой подсознательно ожидаешь аналогичной солидарности и мобилизации. Эта тема — война. 

21 января Генеральный Секретарь ООН Антониу Гутерриш, обращаясь к Генеральной Ассамблее, сказал, что  сегодня мы столкнулись с «самым большим количеством насильственных конфликтов с 1945 года». Действительно, за 77 лет, прошедших с окончания самой кровопролитной войны в истории человечества, повсеместно выросли поколения, для которых мир — скорее привычка, чем роскошь. Но все-таки хочется верить, что в каждом из нас еще осталось что-то, реагирующее на слово «война»  единственным возможным образом… Как можно слышать новость о «новом кубинском ракетном кризисе», не переспрашивая себя, находимся мы в чьем-то дурном сне или в реальности? Какова может быть реакция на то, что Россия вывозит из Украины семьи своих дипломатических сотрудников, а The New York Times прямо пишет, что сокращение численности российского посольства в Украине может быть подготовкой к надвигающемуся военному конфликту?

На вопрос о наращивании военного присутствия на границе с Украиной Минобороны РФ отвечает, что переброска частей связана с «внезапной проверкой» боеготовности. В то время как все последние месяцы эксперты единодушны в том, что такое наращивание может означать подготовку к вторжению. Если половина граждан страны верит, что эскалация не может привести к войне, или делают вид, что их это не касается, то фондовые рынки и национальная валюта ведут себя более естественно, подтверждая, что растущее напряжение нам не мерещится.

Переговоры между Россией, США, НАТО и другими странами ОБСЕ о потенциальной возможности вступления Грузии и Украины в НАТО продолжаются, но теперь там фигурируют Венесуэла и Куба, риторически приближая нас к Карибскому кризису. Некоторые историки утверждают, что Кубинский ракетный кризис в свое время подготовил почву для окончательной разрядки между СССР и США, и что, столкнувшись с реальной возможностью ядерной войны, обе стороны предприняли шаги по деэскалации. Но можно ли надеяться на исторические аналогии и делать оптимистичные прогнозы на новую волну разоружения?

Одновременно на Кавказе продолжает разгораться конфликт между республиками Чечня и Ингушетия. В Боснии и Сербии тоже усиливается напряжение и есть вероятность, что в преддверии выборов в апреле и октябре этого года кризис будет только нарастать. ООН уже выразила озабоченность в связи с недавними случаями разжигания ненависти, подстрекательства к насилию и возвращения «националистической риторики» на Балканах. На фоне непрекращающихся репрессий в отношении гражданского общества происходит переброска российских сил в Беларусь в объемах крупномасштабной операции. И так далее.

В то время, как события на международном уровне поражают своей амплитудой, ежедневный быт становится все удобнее. Между домашним и внешним миром есть прослойка из доставки, электронных услуг, коронавирусных ограничений. При незначительном усилии мир за границами собственного дома перестает существовать или принимает нужные нам формы. Запрет на социальную жизнь отодвигает события большого мира на безопасное расстояние. Но так ли оно безопасно? И где мы проводим черту — там, где пролегает опасность внешняя или внутренняя? Заметим ли мы, как перестали критически мыслить, как отгородились от мира и сделали вид, что мир нас может не касаться?

Арендт в «Ответственности и суждении» пишет о предвоенных годах в Германии: «эти сумерки, окутавшие публичную сцену, наступали отнюдь не в тишине. Наоборот, публичная сцена, как никогда прежде, утопала в публичных заявлениях, как правило, вполне оптимистичных, а шум, наполнявший воздух, состоял не только из пропагандистских лозунгов двух противоборствующих идеологий, каждая из которых рисовала свою картину будущего, но и из реалистичных высказываний уважаемых политиков, из правоцентристских, левоцентристских и центристских высказываний, которые все вместе не только порождали предельную путаницу в умах своих аудиторий, но и приводили к профанации любого вопроса, которого они касались».

В тексте «Личная ответственность при диктатуре» Арндт говорит: «…полный коллапс морали, случившийся при гитлеровском режиме с добропорядочным обществом, может научить нас тому, что в таких обстоятельствах те, кто лелеет ценности и твердо держится моральных норм, не надежны: теперь мы знаем, что моральные нормы могут поменяться в один миг, и у этих людей не останется ничего, кроме привычки чего-нибудь держаться. Гораздо надежнее скептики и любители сомневаться — не потому, что скептицизм хорош, а сомнение полезно, а потому, что такие люди привыкли ставить вещи под вопрос и жить своим умом. Лучше всех окажутся те, кто знает наверняка лишь одно: что бы ни случилось в дальнейшем, пока мы живы, жить нам придется с самими собой».

В фильме Маргареты фон Тротты «Ханна Арендт» героиня Арендт рассуждает о произошедшем с Эйхманом — а на деле со многими:  «отказавшись быть человеком, Эйхман полностью отказался от единственного, самого определяющего человеческого качества — способности мыслить, и, следовательно, он больше не был способен выносить моральные суждения. Говоря “мыслить”, мы имеем в виду не способность накапливать знание, но способность отличать правильное от неправильного, прекрасное от безобразного». Арендт называет это «способностью к суждению», способностью судить, не сверяясь с готовыми мерилами, а значит и тогда, «когда грянет гром», когда все заведенные порядки обрушатся. 

В фильме Ханна Арендт, обращаясь к своим студентам, говорит: «Я надеюсь, что мышление дает людям силы предотвратить катастрофы в те редкие моменты, когда мир начинает распадаться на части».

Заметим ли мы эту точку накануне катастрофы? И хватит ли у нас сил попытаться ее предотвратить?