Мир Большого Нуля

«Эпоха сиюминутности наступила надолго», – говорит в эфире у Михаила Швыдкого главный редактор журнала «Россия в глобальной политике», политолог Фёдор Лукьянов. «Мы оказались в состоянии неопределённости, когда ломаются все тренды мироустройства», – вторит ему в другом выпуске той же программы президент ИМЭМО Александр Дынкин. Это интересно: бывший министр культуры РФ в последние месяцы посвятил две своих авторских программы обсуждению «образов будущего», но, кажется, лишь для того, чтобы найти на месте темы обсуждения пугающую пустоту[1].

Будущее уже было, говорит Лукьянов, поясняя, что закончилась некая «золотая» эра международных отношений, для которой, по его мнению, характерны «управляемость и предсказуемость». С одной стороны, это поднимает несколько неудобных вопросов. Например, действительно ли эта управляемая и предсказуемая эпоха существовала, не является ли она вымыслом, удачно оформленным задним числом? Кроме того, Фёдор Лукьянов – один из тех, кто формулирует официальную российскую внешнюю политику, пускай даже в её «умеренно-либеральном» варианте, и уже хотя бы поэтому должен понимать, что Россия в современном мире выполняет роль силы, сознательно борющейся с управляемостью и предсказуемостью, часто намеренно ищущей нестабильности ради самой нестабильности.

Но даже с учётом этого оба эксперта не говорят ничего, что бы в той или иной форме не звучало в мире уже много лет. «С 1991 года мы жили в Американской империи, уникальном однополярном мире, в котором открытая глобальная экономика стремительно расширялась и ускорялась», – пишет Фарид Закария в своей книге The Post-American World, но тут же добавляет, что именно эта экспансия и заложила основы нового порядка: «На политическом и военном уровне мы остаёмся в мире с одной мировой сверхдержавой. Но во всех остальных измерениях: промышленном, финансовом, образовательном, социальном, культурном – распределение власти смещается, удаляясь от доминирования Америки»[2]. Возникает мир, который американский политолог Иэн Бреммер метко назвал G-Zero World, миром Большого Нуля.

Можем ли мы зафиксировать точку исчезновения «Американской империи» и рождения на свет G—Zero World? Скорее, нет, но, распутывая цепочку, рано или поздно мы придём к выводу, что этот поворот был фактически неотвратим, и все его корни можно увидеть уже в самом начале девяностых годов. Достаточно полистать серьёзные газеты и журналы того времени: многочисленные региональные конфликты, на которые Запад не реагирует или реагирует с большим опозданием; беженцы; недоверие европейцев к процессу объединения Европы; кризис системных партий и рост популизма; неготовность Запада к построению посткоммунистического мира.

Американское лидерство и «уникальный однополярный мир» не были оформлены, они случились явочным порядком после самоустранения с политической сцены Советского Союза. Но даже с возвращением в мировую политику России, со стремительным ростом Китая, с сохранением мощного экономического потенциала Европейского Союза или Японии, с такими будущими глобальными игроками как Индия или Бразилия, мир не становится многополярным.

Очевидно, что значительная часть американского общества попросту устала от американского политического лидерства и ответственности за всё, происходящее на планете. Дипломатия Трампа была скоропалительной и часто попросту неразумной, но во многом отвечала запросу его избирателей – перенести фокус внимания на внутренние дела. Но и в условиях, когда американское лидерство угасает, ни Китай, ни Россия, ни, скажем, Германия попросту не готовы его перехватить. Россия, казалось бы, заинтересована в ослаблении США, но она не может предложить миру ни новой идеи, ни серьёзного проекта; она не способна к созданию больших надёжных альянсов и порой просто витает в морально устаревших иллюзиях – недаром кремлёвская пропаганда так охотно откликнулась, когда Путин нарочито оговорился, назвав ОДКБ Организацией Варшавского договора. Фёдор Лукьянов говорит об отсутствии в мире «ценностной опоры», но Россия кажется одной из последних стран, готовых такую опору предложить, если не считать таковой чистый антиамериканизм и антизападный рессентимент.

Это отсутствие «предложения» на рынке политического лидерства объясняется, конечно, фундаментальными переменами в мировой экономике и культуре, утверждением того, что польско-британский социолог Зигмунт Бауман называл текучей современностью. Снижение роли «тяжёлого» или «фордистского» капитализма, зарождение принципиально новой «цифровой» экономики, уменьшение значимости национальных государств, нарастание веса транснациональных корпораций – всё это Бауман описывал ещё в девяностые.

Текучая современность уничтожает структуры, привычные иерархии, институты. «Печально известная фраза Маргарет Тэтчер: «Нет такой вещи, как общество» была одновременно проницательной мыслью об изменяющейся природе капитализма, заявлением о намерениях и самоисполняющимся пророчеством», – пишет Бауман[3], и у нас нет причин не перенести его рассуждения и на уровень мировой политики. Мы находимся в точке институционального упадка. Политические, финансовые, культурные институции либо на грани исчезновения, либо существуют по инерции, либо оказываются жертвами манипуляции менее добросовестных игроков. Не будем далеко ходить за примерами: две самые большие и респектабельные организации, в которые входит Россия, ООН и Совет Европы, не смогли сделать ничего для предотвращения аннексии Крыма и войны на востоке Украины; бессильны они и против нового, довольно опасного витка репрессий и завинчивания гаек, которые осуществляет правящий в России режим.

Как писал французский социолог Мишель Крозье, «власть игрока в конечном счёте зависит от контроля, который он может осуществить над источником неопределённости»[4]. В этом смысле быстро меняющийся мир без стабильных правил оказывается больше на руку агрессорам и манипуляторам, тем, кто способен решительно опрокидывать игровую доску, когда их что-то не устраивает. «Современные государства не способны рассуждать о будущем человечества», – говорит в эфире у Швыдкого заведующий кафедрой этики МГУ Андрей Разин, хотя его гневный пафос как раз направлен в сторону западных стран, а не России.

Картина довольно мрачная, но ставить точку в этом месте не хочется. «Интересы правят миром, и перед каждым государством стоит задача согласования этих интересов, — говорит в эфире у Швыдкого директор Института США и Канады Валерий Гарбузов. «Мир вошёл в стадию деглобализации, но глобализация вернётся», добавляет директор Российского совета по международным делам Андрей Кортунов.

Рано или поздно новый виток глобализации потребует новых договорённостей, упомянутого Гарбузовым согласования интересов, а, значит – оформления новых институтов. И здесь мы бы для простоты воспользовались определением, которое институту дают в своей книге «Социальное конструирование реальности» (The Social Construction of Reality: A Treatise in the Sociology of Knowledge) американские социологи Питер Бергер и Томас Лукман: институт это «перманентное решение перманентной проблемы»[5]. Надо сказать, что такое определение появляется у Бергера и Лукмана совершенно мимоходом и совсем не является центральным в их социологической теории, но мне лично кажется очень чётким и удобным, причём как на микро-, так и на макросоциологическом уровне, включая отношения государств (но и не только государств – в этом мире не менее весомыми игроками останутся крупнейшие компании, IT-гиганты, социальные сети).

Итак, перманентные проблемы и перманентные решения. Александр Дынкин, к примеру, считает, что наиболее серьёзными угрозами XXI века являются новые пандемии, изменение климата и региональные конфликты. Насколько эти угрозы вообще обладают объединительным потенциалом? В наибольшей степени близка к рождению новых работающих институтов тема климата, но и она во многом разъединяет разные регионы планеты, а по одной из версий и вовсе закрепляет отставание бедных и развивающихся государств.

Если же говорить об эпидемиях, то прошедший год однозначно убедил нас, что пандемия COVID-19 была страшным ударом по международному сотрудничеству и свободам людей. Когда снова мир вернётся к открытости границ «до двадцатого года»? Смогут ли правительства ведущих стран мира преодолеть новые формы национализма и протекционизма, в частности – потушить «вакцинные войны»? Сможет ли мировое сообщество осознать, что даже на пике карантинов и локдаунов ни одну страну не запрёшь на замок, и мало кому удастся запереться от других, а стало быть – в общих интересах помогать слабым, ведь разгул эпидемии в таких больших и густонаселённых странах как Индия и Бразилия касается всех?

«Опыт показывает, что голый исторический интерес всегда на первом месте», – говорит Валерий Гарбузов. Но будущее государства зависит от возможности создавать широкие коалиции, в том числе, с гражданским обществом, с другими государствами, с международными организациями, считает Андрей Кортунов.

Поэтому оптимистический сценарий будущего в первую очередь определяется через воссоздание и переизобретение международного сотрудничества, через победу над новыми формами изоляционизма. Несколько удручает в этом лишь то, что вред такого изоляционизма и насущную необходимость международной кооперации прекрасно понимают интеллектуалы, собранные Михаилом Швыдким в студии программы «Агора», но все они, в той или иной степени, пусть даже с определённой дистанцией работая на российскую власть, оказываются бессильны хоть немного подтолкнуть её в эту сторону.