Не стоит бояться тривиальности
В дискуссиях об образе украинского будущего стало хорошим тоном рисовать его какими-то необычайно яркими красками. Мы зачастую находимся в плену завышенных ожиданий, требуя от будущего чего-то сверхъестественного. В связи с этим я хотел бы сказать: «Не стоит бояться тривиальности». Потому что на самом деле очень многие развитые общества предельно просты в своем устройстве. При этом у них все предельно по-взрослому.
Требование такого цивилизационного «взросления» — лейтмотив нашего времени. Оно представляет собой процесс избавления от инфантильного взгляда на мир и формирование серьезного отношения именно к тривиальным вещам — к тому, что составляет практики нашей обыденности, которые мы привыкли не замечать. Напротив, стремление к уникальному и выдающемуся больше характерно для подросткового максимализма.
Вспомните, чему нас учил Советский Союз, — мы не такие, как все, мы особенные, мы везде первые! Практически в каждом значимом событии советской истории можно различить эту болезненную тягу к величию любой ценой. Преодолеть советское наследие, в том числе, означает научиться жить простой, но наполненной, взрослой жизнью. Безусловно, сейчас мы интересны миру как субъект, который ведет войну с агрессивным осколком советской империи.
Есть ощущение, что мы спасаем цивилизованный мир от орков, есть некий дискурс исторического величия. Но давайте пофантазируем, что Россия внезапно о нас забыла, исчезла куда-то с нашего горизонта… И без дискурса величия мы снова оказываемся ничем не примечательной, очень бедной страной на задворках Европы. Это серьезный вызов — как нам научиться жить целостной, взрослой, но без величия представляющейся достаточно тривиальной жизнью?
Лично мне этот вызов тоже предстоит принять. Ведь я тоже, как и миллионы украинских граждан, когда-то был советским пионером. А пионеров готовили к великому будущему, к великим свершениям — покорить Север, поднять Целину, построить БАМ… К современной Украине, а тем более к Украине будущего, подобного рода величие имеет весьма косвенное отношение.
Нам предстоит найти себя в этом новом ощущении европейского «спокойствия», цивилизованной, зрелой уверенности в себе. В противном случае мы обречены находиться на растяжке между величием нашей борьбы с Россией и презрительным отношением к европейской бюрократии, которая с точки зрения такого величия кажется слишком медлительной, пресыщенной и неэффективной.
Как вернуться с охоты домой
Война — сама по себе явление незаурядное, и коллективные эмоции, которые сегодня переживают украинцы, нетривиальны. Возможно, в данной точке глубокая рефлексия скорее вредна, но рано или поздно мы все равно должны будем на нее решиться. Когда в 2013 году началась Революция достоинства, я искренне считал, что ситуацию нужно искусственно радикализировать, иначе в стране ничего не изменить.
Но при этом я всегда помнил о необходимости последующей дерадикализации, осознанного умиротворения. Потому что невозможно радикализироваться бесконечно — это тупиковый путь. Да, радикализация помогает навести фокус, упрощает картину мира для большей эффективности. В решающие моменты истории излишняя рефлексия парализуют волю, но возвращение к этому состоянию необходимо.
Это похоже на поведение во время охоты: выплеск адреналина, преследование добычи, кровь… Но потом нужно успокоиться, оценить результаты, совершить все охотничьи ритуалы, отпраздновать победу и после этого вернуться к спокойной, мирной, обыденной жизни. Ненормально жить в доме в том же состоянии эмоционального возбуждения, которое ты испытывал в лесу. Хотя нужно признать, что возвращение в зону рефлексии — это психологически непростой и местами даже болезненный процесс.
Во время Революции достоинства мне приходилось вести своего рода двойную жизнь — по ночам быть активистом, а днем формулировать и транслировать какие-то смыслы, общаться с международными журналистами. Все это требовало совсем другого эмоционального и интеллектуального состояния.
Приходилось постоянно переключаться из разных контекстов, психологически это довольно болезненно. Людям, которые радикализировались и во время революции не меняли регистры, с одной стороны, было легче.
Зато потом адаптация к мирной жизни протекала намного сложнее. На войне общество предельно радикализируется, без этого воевать невозможно. Но нужно помнить, что в какой-то момент нам всем придется возвращаться с «охоты» домой…
Конец истории или бесконечность войны?
Пытаясь разглядеть контуры украинского будущего, мы должны признать, что никакого другого общественно-экономического строя, кроме либеральной демократии и капитализма, у нас на горизонте нет. По крайней мере, пока мы не можем ничего иного различить в исторической перспективе. Это нормально. Человеку свойственно не замечать очень много разных вещей вокруг себя.
Мы не можем, например, наблюдать эволюцию того, как изменяются биологические виды, потому что эти процессы растянуты в пространстве и времени. Все самые глубинные изменения происходят именно так — медленно и незаметно для нас. Известна цитата Чжоу Эньлая, помощника Мао Цзэдуна, о французской революции: «Еще слишком мало времени прошло, чтобы мы могли увидеть ее результаты».
Тем не менее мы можем наблюдать, как войны постоянно чередуются с какими-то мирными периодами. И в очередной раз задаем себе вечные вопросы, которыми столетиями мучается человечество: Насколько естественным для нас является состояние войны, жесткой силовой конкуренции? Как нам относиться к своей истории, к своему прошлому и будущему? Мир — это всего лишь небольшой зазор между бесконечными военными конфликтами, или, напротив, война — это промежуток, прерывающий период мира?
Мне кажется, что сейчас наша реальность описывается первой формулой. Однажды я спросил у своих подписчиков: «Верите ли вы, что это последняя война с Россией?» В подавляющем большинстве случаев люди отвечали «нет».
Сегодня историки считают Первую и Вторую мировые войны одной глобальной войной, в которой был небольшой промежуток относительного мира. Точно так же, судя по всему, обстоит дело и с нашей войной с Россией. Определиться с картиной будущего мироустройства сложно, потому что рациональному мышлению нужно за что-то зацепиться. А как это сделать, если окружающую действительность постоянно штормит, а тебя качает из стороны в сторону?
Например, я пытался зацепиться за осознание того, где мы сейчас находимся как люди. Не как общество, не как государство или страна, а именно как люди. И я осознал, что, возможно, никогда больше не увижу многих своих друзей, родственников, хороших знакомых. Кто-то уехал за границу и вряд ли обратно вернется, кто-то погиб во время вторжения, кто-то еще может расстаться с жизнью… Иногда кажется, что это сон, который вот-вот закончится. Но он никак не заканчивается.
Вероятно, война и информационное пространство не сравнимы по воздействию на психику человека, но у меня было сходное ощущение, когда мир оказался в объятиях социальных сетей. Мне казалось, что еще немного, и люди повзрослеют, переболеют информационным безумием. Что все эти лайки, манипуляции, боты — все это временно…
Вот и сейчас я интуитивно жду, что война, кровь и хаос скоро закончатся, хотя на рациональном уровне понимаю: наступило иное время, иная реальность, в которой нам придется жить очень долго. Нужно как-то к ней адаптироваться, полностью пересматривать свое отношение к жизни, к природе человека.
Еще недавно нам представлялось, что Фукуяма прав — мы живем «в конце истории», где царят мир, добро, толерантность либеральная демократия и капитализм. А теперь за все это нам придется долго и всерьез воевать или смириться с неизбежным. В обоих случаях мы можем или победить, или погибнуть — результат в данной точке истории совершенно не очевиден.
Новая реальность требует смены оптики
Незадолго до российского вторжения я много ездил по Европе, общался с действующими и отставными дипломатами. Мне было совершенно ясно, что война вот-вот случится. Поэтому еще в декабре 2021-го я размышлял над тем, что неплохо было бы получить военную специальность. Мне очень хотелось быть нужным на этой войне, но воплотить в жизнь эту мечту я, к сожалению, не успел.
Однако новая реальность, которая сгущается вокруг нас, диктует новые правила, когда придется учиться тому, о чем ты ранее никогда даже и помыслить не мог. Вот мне пошел пятый десяток, и я совершенно не понимаю, каков мир будет завтра, на кого мне учиться, чтобы быть востребованным? На артиллериста? Кем я буду через 5 лет, например? Может быть, стану работать в Красном Кресте, в миссии ООН, в лагере беженцев?
Ты пытаешься найти этого нового себя в мире, где процессы гигантских эпохальных масштабов идут параллельно с твоей маленькой, по историческим меркам, частной жизнью. Ты вроде бы и имеешь к ним отношение, но явно весьма отдаленное. Потому что твоим мнением по поводу своих трансформаций окружающий мир не очень-то интересуется. Логика процессов запущена, она тебе малопонятна, и повлиять на финал событий ты никак не можешь.
Здесь нужно как-то иначе ориентировать себя по отношению к внешним обстоятельствам, должна быть какая-то онтологическая совершенно другая прошивка. Потому что есть угроза применения тактического ядерного оружия, угроза существования всей цивилизации — это то, с чем не в силах справиться рациональное мышление.
Поэтому я изо всех сил стараюсь быть носителем антропологической оптики, помогающей сохранять здравый рассудок, смотреть на широкие горизонты, которые намного больше, чем твоя частная жизнь. Дома я храню каменный отпечаток аммонита — он меня вдохновляет. Этому слепку примерно 150–200 млн лет.
Иногда я мысленно пытаюсь поместить в этот временной отрезок свою жизнь — это как-то умиротворяет, настраивает совершенно на другой лад. На фоне невероятных для человеческой жизни временных рамок и эволюционного размаха, сложнейших, непостижимых событий космического масштаба ты иначе определяешь свое место в мире, подключаешься к совершенно другим регистрам существования.
Человечество теряет способность к рефлексии
В «Восстании масс» Ортега-и-Гассет обратил внимание на то, что в начале прошлого века массы начали активно и много читать, что в свое время было доступно лишь представителям элиты. Это привело к тектоническим социальным сдвигам. Сейчас мы видим, что благодаря соцсетям массы научились еще и писать. Но как именно писать? Чтобы в современном мире быть успешным «писателем», нужно избавиться от элитарности, создавать примитивный контент, для усредненного восприятия.
Если раньше культурная элита не опускалась до вульгарности и пошлости обывателя, то теперь это стало непременным условием популярности. Процесс зашел так далеко, что, возможно, в скором времени человечеству понадобится какое-то Новое Просвещение.
Потому что даже элита, чтобы соответствовать вкусу широких масс, быть ими понятой, перенимает их язык. Было время, когда телевизор говорил с массами литературным языком. Потом он заговорил языком соцсетей. Далее сети, в свою очередь, стали обсуждать то, что происходило в телевизоре, на одном с ним языке.
Потом телевизор стал «вторичен» — теперь он следует в фарватере повестки, которая формируется соцсетями. Этот переворот произошел очень быстро, буквально на наших глазах. Человечество не успело опомниться, как в мгновение ока почти лишилось площадок, которые предоставляют возможность для неспешных, рефлективных, созерцательных мыслительных реакций. А ведь ценностно ориентированная жизнь непременно нуждается в каких-то созерцательных практиках.
Об информационном дизайне
На мой взгляд, в будущем нам придется вплотную заняться экологией информационного пространства. Ее проектированием и дизайном займутся своего рода «информационные архитекторы», которые будут создавать под вас экологичную и одновременно функциональную информационную среду. Это будет очень индивидуально ориентированный дизайн.
Представителям украинского и западного истеблишмента я нередко задаю вопрос: «Из чего состоит ваше информационное меню?» И у них это меню оказывается разным. Есть международный контекст, в который легко погрузиться с помощью Твиттера, но он в Украине не развит. Зато у нас развиты Фейсбук, телеграм-каналы и масса разных СМИ, которые принято мониторить.
На Западе же существует ограниченный пул ведущих СМИ: New York Times, Washington Post, Financial Times, Wall Street Journal… И все ориентируются в основном только на них. Если некий лидер мнения там о чем-то написал, другие лидеры мнений считают обязательным с этим ознакомиться. Почему у нас так не происходит? По той причине, что на Западе эти люди выражают точку зрения каких-то социальных страт, каких-то классов. Например, истеблишмента, среднего класса или даже прекариата.
Если, скажем, Майкл Блумберг размышлял над какой-то проблемой и вынес итог этого размышления в публичную плоскость, то его обязательно примут во внимание. По поводу такого отношения к любому авторитетному мнению действует своего рода общественный консенсус. У нас же это все довольно плохо структурировано.
Например, такой класс, как solid middle, обладающий высоким социальным, культурным и экономическим капиталом, у нас почти не представлен. Людей, которые выражают в медийном пространстве консолидированную целостную позицию того или иного класса, у нас тоже нет. Соответственно, у украинских спикеров нет и никаких обязательств — ни друг перед другом, ни перед потребителями информации.
По сути, каждый живет своей собственной повесткой, которая непонятно на основании чего и по каким правилам формируется. В такой среде люди похожи на слепоглухонемых, они перестают слышать и понимать друг друга. Поэтому мир, в котором мы все в Украине живем, нуждается в структуризации, в информационном экодизайне. Нужно заниматься внутренней колонизацией, цивилизаторством украинских внутренних пространств.
Мыслить в категориях обыденности
Мне нравится такое выражение: «Находитесь вы в конце строя или в начале, зависит от того, в каком направлении вы идете». Сейчас, когда человечество широко обсуждает возможность очередной мировой войны, оно как бы возвращается к началу прошлого века. У Украины есть хороший шанс стать во главе колонны, марширующей в эту эпоху.
Чтобы идти каким-то иным, не имеющим аналогов в прошлом путем, нужно обладать своими собственными смысловыми конструкциями. Мне кажется, что современный мировой дискурс предлагает пути осмысления происходящего, которые ведут в никуда, в тупик.
К примеру, когда начинают рассуждать геополитическими категориями. К этому же типу относятся и визионерско-стратегические построения. Поэтому лично я в подобных разговорах стараюсь не участвовать и пытаюсь больше осмыслять мир в доступных и вполне конкретных категориях обыденности.
На мой взгляд, есть вещи намного важнее разглагольствований о том, пойдет Китай через 30 лет налево или направо. Например то, как мы выстраиваем отношения друг с другом, как проектируем физическое и информационное пространство. Хотя людей, которым это интересно, сегодня не так просто собрать на одной площадке. Тем не менее я стараюсь это делать в рамках проекта, который называется «Борисфен» — это древнегреческое название Днепра.
Я его выбрал, потому что Днепр — самый главный украинский культурный символ, необычайно сложный и многослойный. Даже когда мы говорим о военном конфликте, мы постоянно вспоминаем о «линии Днепра». В рамках «Борисфена» мы ищем новые, нестандартные подходы к развитию социального капитала, в том числе к функционированию малых групп.
На своих докладах я часто говорю о том, что рост гражданского общества ограничен архитектурными формами. То есть характер наличного физического пространства может ограничивать развитие. У 20 единомышленников, живущих в небольшом городке, может элементарно не оказаться места, где они могут собраться.
В кафе помещается 4 человека, библиотека не работает, а на улице зима и холодно. А если у информационных потоков нет возможности свободно зарождаться и трансформироваться, то гражданское общество будет неполноценным, не сможет нормально развиваться. Заниматься дизайном будущего в таких условиях — дело неблагодарное.
«Затишок» и «взрослая» модель общения
Для меня хорошее будущее — это хорошо работающее настоящее. Обустроить его можно через практики обыденности. Участвуя в форумах, я люблю подмечать всякие мелочи: как организована встреча, как сидят люди, есть ли у них все необходимое…
Я убежден, что если инициаторы форума не в состоянии обустроить бытовое пространство вокруг себя, то они не смогут организовать и структуры более сложного порядка. Я долго искал украинский аналог популярных у нас скандинавских терминов «хюгге» или «лагом»… И мне кажется, я его нашел, — это «затишок». Мне это слово очень нравится, потому что располагает к уютному мышлению, к органичной, деятельной рефлексии.
В Украине должно быть как можно больше мест, где есть такой «затишок», где можно собраться и спокойно поговорить на важные и сложные темы. Нам нужны «взрослые» модели общения друг с другом, в которых доминирует презумпция мудрости. У нас же пока, к сожалению, работает в основном презумпция ангажированности: интересуются больше не смыслом тобою сказанного, а тем, на кого ты работаешь.
На Ахметова, Пинчука, Путина, Сороса или Госдеп? Такая практика обыденной коммуникации не порождает целостных смыслов, опираясь на которые можно обустраивать украинскую жизнь. Кроме того, в Украине существует вечная дилемма — нам очень сложно сделать выбор между ценностями развития и ценностями безопасности, а значит, и перейти к устойчивому, поступательному развитию.
Как организовать рефлективный «затишок» в условиях постоянных ценностно-смысловых и психоэмоциональных «перепадов»? Психотерапевты не зря делают ставку на психодинамику малых групп, где люди вместе проговаривают и преодолевают схожие проблемы. В благополучной Швеции в подобные программы вовлечено примерно 15% населения. Украине, учитывая общую недоразвитость психотерапевтической индустрии, нужны похожие практики.
Сейчас на юго-востоке страны мы имеем миллионы людей с психоэмоциональными травмами, а в прошлом — Холокост, Голодомор, Чернобыль, крах СССР… Вероятно, у нас нет ни одного поколения без травматического опыта.
Не чрезмерная фокусировка на визионерстве, не отвлеченные геополитические построения и модели развития, а восстановление «затишка» внутри и вовне человека — вот это, наверное, и есть главная практическая задача для дизайнеров счастливого украинского будущего.
Источник: Huxleў
