2020-й стал годом настоящего подъема для белорусского гражданского общества, в то время как в России по-прежнему возникают лишь локальные вспышки недовольства: ни «обнуление» президентских сроков Владимира Путина, ни отравление Алексея Навального, ни последствия пандемии не вызывают массового протеста. Как трансформируются авторитарные режимы, чего не хватает для перемен и к чему может привести мирный протест? Об этом рассуждали эксперты из России и Беларуси в день 90-летия философа Мераба Мамардашвили. 

Joaquín Torres-García. Estructura abstracta tubular (Abstract tubular structure). 1937

Андрей Колесников, руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского Центра Карнеги: 

Главные вопросы связаны с пониманием той апатии, которая в последние месяцы охватила российское общество. Мне кажется, что это очень серьезный вопрос, который заслуживает внимательного исследования и ответы очень трудно найти. Действительно: почему обнуление Путина, открыто произведенная операция, вызвала эмоции у гражданского общества, но эти эмоции не выразились в более заметных кампаниях? Отравление Навального — одна из самых заметных красных линий, пересеченных государством — но тут тоже никакого ответа. Отчасти наверное это связано с некоторой усталостью общества от такого рода новостей, с ощущением глобальной беспомощности перед лицом государства, неработающими электоральными инструментами. Локальные победы «Умного голосования» — это все чисто технологические победы, не меняющие системы власти, не меняющие в системе общества ничего. 

Любого рода гражданские выступления сейчас — это обычно локальная повестка (протесты в Шиесе, сквер в Екатеринбурге, протесты в Куштау). В этих случаях никакой политической оппозиции там не присутствует, присутствуют люди, которые хотят защиты собственного достоинства, которое попрано, они вдруг чувствуют себя гражданами, хотят на что-то влиять. Они не хотят захвата власти, какой-то перемены строя, может что-то и хотят, но это не главное. Они хотят восстановления прав, попранного достоинства. Как и в Беларуси — это протест не оппозиции, а граждан. На вопрос о том, когда возникает гражданин, гражданское общество — я думаю по российскому опыту есть один ответ — когда попирается человеческое достоинство. Происходит перманентная революция достоинства. Я думаю, не стоит очень уж скорбеть по тому, что улицы не заполнены людьми сейчас: эта революция, иногда медленная, иногда катакомбная, вырывается в неожиданных местах. Кто знал, что такое произойдет в Куштау, что знал, что существует эта точка вообще на земле? Кроме того, иногда люди объединившиеся по маленькому поводу, потом начинают объединяться по крупным поводам, начинают думать в терминах не своего двора, а микрорайона, а иной раз и города. Потом глядишь начнут думать и о стране. Например, Елена Русакова — известный политик, выросший из котла гражданского общества. 

Мы все видим, как часто Кремль повторяет слово «волонтеры»: Путин готов работать с гражданским обществом, но с тем, которое контролируется — не с тем, которое бегает по улицам и протестует. То же самое сделал Лукашенко, не вступив в переговоры с протестующими. Государство вместо диалога с гражданским обществом строит свое квазигражданское общество и переманивает на свою сторону своими грантами, своими посулами, занимается перекупкой повестки, не выполняя свои сервисные обязанности. Строго говоря, государство есть там, где его не должно быть, и его нет там, где оно должно быть. Вот в чем проблема авторитарного государства, государства того типа, которое существует в России и в Беларуси. 

Пробудившееся гражданское общество Беларуси оказалось носителем высочайшей политической культуры. Их протест уместнее сравнивать не с Майданом, а с процессами, происходившими в Польше и Чехословакии в 1989 году. Но в Беларуси оказался гораздо более упертый тиран, чем в коммунистических режимах тридцатилетней давности. Это не вина гражданского общества — российского или белорусского — это проблема самих диктаторов, которые выбирают опцию идти до конца силовым путем, веря, что сила важнее, чем переговоры, а дубинка важнее, чем диалог. Во время бархатных революций в Польше и Чехословакии власть пошла на переговоры с протестующими и в долгосрочной перспективе даже выиграла: в переговорной команде коммунистического правительства Польши было три будущих премьер-министра демократической Польши, один вице-премьер и один президент. 

Наконец, есть еще и такое понятие, как консервативное гражданское общество. Казаки, люди отправляющиеся на Донбасс по велению сердца спасать русский мир — с ними борется гражданское общество, общество граждан. В моем представление гражданское общество бывает либо либеральным и демократическим, либо никаким. Мераб Мамардашвили в своих многочисленных интервью выдал четкую программу строительства гражданского общества, где осевая деталь — отделение общества от государства. Это эмансипация общества, отказ от национализации, приватизации человека — и до сих пор эта задача актуальна, хотя прошло 30 лет. Он не считал сталинизм отклонением от русской нормы, наоборот, таким отклонением он считал времена либерализации. И любое прекращение попыток человека стать человеком немедленно дает срыв, похожий на сталинский, брежневский, путинский, лукашенковский и так далее. Мамардашвили говорил, что что человек — это постоянное усилие быть человеком, а свободу нужно практиковать, иначе ее не будет никогда.

Дмитрий Травин, научный руководитель Центра исследований модернизации ЕУСПб:

Я думаю, изменения в обществе есть, но часто бывает, что за месяц или за полгода до того, как общество себя проявит, мы ничего сказать не можем. Это стандартная ситуация, возникающая с незапамятных времен: Ленин, сидя в Цюрихе, тоже очень пессимистично оценивал возможности революции в России. Вот и сейчас у нас нет особых оснований говорить, что мы понимаем, как меняется гражданское общество. Обычно об этом принято говорить на основе соцопросов, но я бы не преувеличивал их значение. 

О чем мы можем говорить точно — так это о переменах в политическом режиме. Мне кажется, 2020 год — очень знаковый рубеж, сейчас происходят большие перемены в состоянии режима. Это все тот же путинский режим, персоналистский, авторитарный, он не сдвигается ни в тоталитарную сторону, ни в сторону демократии. Но на 21-й год пребывания Путина у власти мы видим переход от манипулятивной формы управления страной к форме силовой. В самом начале этот авторитарный режим держался на системе сложных манипуляций. Но поскольку уровень жизни рос, то до 2008 года манипуляции были вторичны. Путин мог бы побеждать без манипуляций не в первом туре, а во втором; возможно, у нас было бы больше протестов, возможно, у нас в парламенте существовали бы настоящие оппозиционные демократические партии, но режим все равно бы существовал. После 2008 года экономическая ситуация ухудшилась, режим стал более манипулятивным. Это было нужно Кремлю, поскольку в 2011-2012 годах возникли массовые протесты, Россия и Москва показали, что мы можем протестовать, что у нас есть скрытые гражданские чувства. Но во время присоединения Крыма в 2014 году гражданское общество не могло противиться манипуляциям. И протесты по-настоящему заглохли надолго. 

Сегодня сложилась ситуация, при которой путинскому режиму все сложнее манипулировать обществом, представление «если не Путин, то кто» меняется на представление, что Путин не устраивает нас во всех вариантах. Поддержка Путина все ниже, в отдельных местах возникают протесты по локальным поводам. Режиму все труднее удерживаться. И в этой ситуации было принято решение об обнулении и это означало открытый переход от манипулирования к силе. Людям прямо сказали: нам на вас наплевать, президент будет править столько, сколько надо, Конституцию подправим, все что угодно подправим. Я до начала процесса обнуления все-таки ждал более оригинальных политических решений, много обсуждался вариант объединения с Беларусью, который мог бы поднять патриотические чувства населения, обсуждался вариант трансформации механизма управления через Госсовет. Но был избран самый кондовый вариант. 

Я понимаю, почему народ не протестовал в момент обнуления: не такая уж большая часть общества понимает, что обнуление — это вечный Путин. Никто ж не говорил «мы голосуем, чтоб Путин вечно правил», говорили, что это «чтобы государство было крепче, а враги не мешали жить». Народ пассивен, апатичен. На улицы выходят только на прямо противоположном конце страны, в Хабаровске. Это не угрожает Кремлю. Более того, от белорусского режима я тоже не жду падения в ближайшее время. Но гражданское общество просыпается, перемены будут, Россия конечно же будет свободной страной в какой-то обозримой перспективе. И вполне возможно, что через какое-то время мы столкнемся со все более активным протестом, это будет постепенно вызревать к 2024 году.

При каких условиях изменения все-таки будут возможны? Одно из возможных объяснений столь массового и столь длительного протеста в Хабаровске — это то, что люди вышли не за абстрактную идею, а по очень конкретному поводу: был арестован губернатор, которого люди успели полюбить. Это не выступление за демократию вообще, не выступление за европейские ценности. Такой протест может нам казаться протестом более низкого уровня, мы хотим бороться за демократию как ценность, но общество разное: не все к этому готовы. Ценностями может интересоваться 2% населения, остальные интересуются Шиесом, сквером в Екатеринбурге — у людей по всей стране есть масса конкретных проблем, которые они пытаются решить. Если политики из оппозиции смогут объединить этих людей в единое политическое движение, у этого движения большой шанс на победу. И второй момент — это раскол во власти, в элитах. Пока Путин умело цементирует их. И даже Лукашенко, как показали события в Минске, смог обеспечить единство элит. Такое не бывает постоянно. Слабеющий вождь рано или поздно вызывает раскол в элитах и если это происходит, ситуация в стране может перевернуться за месяц-другой. 

Денис Волков, заместитель директора «Левада-центра»:

Мераб Мамардашвили описывал гражданское обществ как качество, особое состояние общества, действующее, движущееся и совершающее усилия, то есть гражданскую активность. Стоит отметить публичность этого действия, этого усилия, которая направлена вне, вокруг себя, вокруг других людей. Это общество рассматривает государство не как решение, а как проблему — оно скорее, мешает, и помимо него надо действовать. 

По нашим опросам  публично действуют порядка трети наших граждан. Большая часть такого действия, наиболее характерная, — это помощь другим, безвозмездная помощь, участие в выборах и жертвование средств. Намного меньше, всего несколько процентов — это коллективные выступления, протестные действия. Две трети ни в чем не участвуют. Когда мы пытаемся посмотреть в динамике за последние 10-15 лет, то складывается впечатление, что количество тех, кто действует, не растет. Но я бы не сказал, что нет изменений, просто они скорее качественные: накопление опыта, представления о том, что делать можно, куда можно обратиться, где можно посмотреть. Накапливается база контактов, база адресов, к кому люди могут обратиться за взаимопомощью. Внутри этой трети она становится более плотной, расширяется представление людей о доступных инструментах защиты своих прав, возможных совместных действиях. Возникает целая среда, где появляются новые авторитеты и фигуры, не только государственные мужи, а люди из гражданского общества, которых можно слушать, которые могут слушать и научить, как можно что-то сделать. Тут прежде всего YouTube, Instagram, которые стремительно выросли в последние два-три года. Создана целая параллельная сфера — Дудь, Навальный, Бондаренко, Платошкин. По-разному можно к ним относиться, разный спектр, но они уже появились и какую-то альтернативу из себя представляют. Накопление такого опыта — это не только про связи, это и примеры успешной борьбы, истории успеха. Особенно последние несколько лет. Здесь можно говорить о программе реновации, которую скорректировали после публичных выступлений людей. 

Но проблема неучастия двух третей остается. Молодые более позитивно относятся к гражданскому действию, к протестным акциям (в Хабаровске, в Москве, Беларуси). Старшее поколение относится более настороженно. Для них это анархия, хаос, иностранное вмешательство и так далее. Есть такой опасный раскол, который нужно преодолеть и понять друг друга. Да, государство должно выполнять свои обязательства, но при этом не зазорно и можно чего-то успешно добиться самому. Об этом нужно говорить. Отсутствие веры в успех — распространенное убеждение, с которым люди живут, которое и им не дает действовать, и заставляет негативно относиться к действиям других. Такое отношение надо изживать. 

Joaquin Torres Garcia. Formas abstractas

Александр Добровольский (Беларусь), директор Восточноевропейской школы политических исследований, советник Светланы Тихановской:

Как сказал Денис Волков, многие люди думают, что ничего сделать нельзя. Таким было и наше общество. Одни исходили из принципа «кто-то же должен», а другие ждали, когда кто-то сделает. И вот сейчас наше общество себя переоткрыло. Незадолго до политических событий я участвовал в одной дискуссии, где сказал, что есть три фактора, которые могут изменить нашу страну: ответственность, чувство собственного достоинства и надежда. Нельзя считать нормальным то общество, где никто не берет на себя ответственность, где все думают, что государство – это решение, и не проявляют собственной инициативы. 

По данным наших опросов, больше половины людей так или иначе участвуют в общественной активности, иногда до двух третей. И эта гражданская ответственность привела к очень интересным последствиям. Люди начали объединяться, праздновать разные события у себя во дворах, все собираются и обсуждают политические события. В спальных районах на день города накрывали столы во дворах и пели песни, вывешивали символику. Такие локальные сообщества растут сами собой. И это следствие того, что люди взяли на себя ответственность, как граждане. Не просто для решения личных и локальных проблем, они готовы объединять усилия для решения всех проблем. Это произошло в Беларуси. Это привело к очень серьезному национальному подъему, когда люди выходят на акции протеста (мы подсчитали, что около 750 тысяч постоянно выходят). Это очень активная и небезопасная деятельность. И многие говорили, что они ощущают счастье от того, что они вместе. Эта практика имеет какие-то психологические корни, но она описана и в интеллектуальных источниках. В частности, об этом же говорил Мераб Мамардашвили, когда говорил не просто об обществе людей, а об обществе, где каждый ощущает себя гражданином. Такое общество граждан переоткрыло само себя и появилось в нашей стране. Теперь люди думают не только «А что, так можно было?», но и что так и нужно. Когда мы ощутили себя большинством, у нас появилась надежда.

Василий Жарков, декан факультета политических наук Московской школы социальных и экономических исследований («Шанинки»):

Обратите внимание: сейчас никто не пытается отрицать наличие гражданского общества в России. Так было не всегда, лет 15 назад многие сказали бы, что никакого гражданского общества у нас нет. Мы привыкли судить о нашем обществе как о каком-то сборище пассивных иждивенцев, но это далеко не всегда соответствует действительности, о чем, в частности, свидетельствуют протесты то тут, то там все с большей силой вспыхивающие в последнее время в различных регионах России и в сопредельных странах. И здесь мы наблюдаем интересный феномен: протесты от Бреста до Владивостока носят исключительно мирный характер — они даже не бархатные, а велюровые. Никто из их участников даже не думает о том, чтобы начать использовать насилие в своих действиях. Если посмотрим на Америку, там протесты гораздо более брутальные — с битьем витрин, переворачиванием машин. Ничего подобного нет ни в Беларуси, ни в России. Российское общество по всей видимости научено, что большая кровь не приводит к обновлению, люди выходят с мирными намерениями, не хотят стрелять во власть и не хотят, чтобы власть в них стреляла. Сегодня так в Хабаровске, а завтра это может произойти в любой другой точке.

Сейчас наш главный вопрос: работает это или нет? Если посмотреть на сегодняшний день, то работает не очень, люди выходят, а власть их игнорирует. Власть не ищет контактов с гражданским обществом, не хочет его ни видеть, ни слышать, настолько, что ей уже, кажется, даже плевать на собственную легитимность в глазах общества. Получается две параллельных реальности: есть власть, все более замкнутая на саму себя, а есть гражданское общество, несмотря на прессинг со стороны власти растущее, продолжающее развиваться и учиться на собственных ошибках, пополняющееся новыми участниками. Прорастает уже много где: Екатеринбург, Шиес, Башкирия, Хабаровск, Кострома, Новосибирск, Томск.

Фактор понижения градуса насилия со стороны общества сопровождается вовлечением новых слоев, групп, которые раньше в политике не участвовали. Уличная политика приобретает женское лицо, и это видно по новым народным кандидатам в депутаты и президенты, по лидерам, которые выходят на протесты. Это интересный поворот: старшие поколения привыкли к тому, что политика — это дело в первую очередь мужчин. В нынешних условиях может сложиться совершенно другая ситуация уже довольно скоро.

Другое дело, что мы не можем рассчитывать скорость этого поезда, мы находимся в той дисциплинарной области, где не всегда работают математические формулы. Все, что можем делать мы – это способствовать развитию культурного разнообразия, которое работает на нас, постепенно добиваясь культурной гегемонии. Уже понятно, что и Лукашенко, и Путин больше не являются законодателями мод. Это тоже важно понимать с точки зрения оценки того, кому принадлежит будущее. Вот почему я думаю, что мы досмотрим этот спектакль до конца.

Записала Наталья Корченкова