Старый мировой порядок рушится, новый еще не оформлен, а мы живем в промежутке между временами, считает политолог Екатерина Шульман. Почему «переломное время» так часто выдает себя за «новое время» — и кто выигрывает от этой подмены? Что делать с теми, кому выгоднее воевать, чем торговать? И возможно ли встроить судьбы людей в повестку глобальных переговоров — так же прочно, как встроены туда интересы государств? Об этом Екатерина Шульман рассуждала на форуме Школы гражданского просвещения «В поисках утраченного универсализма».
Aleksandr Rodchenko, White Circle, 1918
«Мы черпаем надежды там, где можем их взять»
Кампания People First [запущенная в третью годовщину полномасштабного вторжения России в Украину] идет, и ее задача состоит в том, чтобы сделать вопрос о политзаключенных и гражданских заложниках такой же частью любого переговорного процесса, как и обмены военнопленных.
Примерно с начала февраля 2025 года новая американская администрация начала искать подходы для сепаратных переговоров с белорусским руководителем, и оказалось, что освобождение политзаключенных является частью этих переговоров. Предполагалось, — и, честно говоря, я тоже так думала — что нынешней американской администрации не очень есть дело до политзаключенных, ни далеких, ни близких. Однако мы видим, что белорусского лидера они каким-то образом уговорили, на чем-то с ним сторговались — и люди вышли на свободу.
Это, может быть, не очень рациональная корреляция: раз в Минске получилось, то, возможно, и в Москве тоже получится. Но в целом то, что этот вопрос вообще представляет собой предмет обсуждения, и это обсуждение дает какие-то практические результаты, внушает нам надежды. Возможно, мы черпаем эти надежды там, где можем их взять, потому что нам все равно нужно продолжать нашу работу вне зависимости от того, вдохновлены мы или в унынии. Поэтому мы обращаем внимание на признаки, которые кажутся нам способствующими тем процессам, которые мы сами пытаемся продвигать.
Рассылка Школы гражданского просвещения
В Германии обстоятельства и последствия предыдущего обмена (речь идет об обмене 1 августа 2024 года между Россией и странами Запада; его ключевой фигурой был Вадим Красиков — агент ФСБ, осужденный в Германии за политическое убийство и возвращенный в Россию в обмен на известных политзаключенных, включая Эвана Гершковича, Владимира Кара-Мурзу и Илью Яшина) вызвали разные реакции; это не было воспринято однозначно хорошо. Немцы были не очень рады тому, что их руководство переломило через колено их собственную судебную систему, что они отпустили убийцу. Так что нельзя сказать, что в Германии легкая и подготовленная почва для продолжения работы в этом направлении. Тем не менее, работу эту продолжать каким-то образом надо — и она ведется.
«Переломное время — не новое время, это уродливая демонстрация слома прежнего уклада»
Когда речь идет о международном праве, о восстановлении справедливости, об универсальном понятии прав человека, понятно, что примеры Второй мировой войны и ее последствий приходят на ум первыми. Это тот период и те события, которые сформировали наш нынешний мировой порядок. И беда состоит в том, что это было — как любое крупное историческое событие, — во многом уникальной констелляцией обстоятельств. Из этого не следует, что такого же рода сочетание причин и следствий случится когда-нибудь еще раз.
Мировой порядок, который складывался после Второй мировой войны и просуществовал 80 лет, очевидно, сейчас подвергается трансформации. Я не буду говорить, что он разрушен, и что ему на смену идет какой-то новый порядок. Политические явления, которые возникают на сломе эпох, очень любят объявлять себя новым порядком. Эта формула заявляет: за нами будущее, старый порядок разрушен, а теперь будем только мы. Итальянскому философу Антонио Грамши, который жил как раз во время этого перелома, принадлежит формулировка, которую сейчас довольно часто цитируют: «Кризис именно и состоит в том, что старое умирает, а новое не может родиться: в этом междуцарствии и возникают самые разнообразные болезненные явления». Болезненные явления, fenomeni morbosi, часто переводят как «время чудовищ». Чудовища, о которых пишет Грамши, съели его самого — он умер после десятилетнего заключения в фашистской Италии, не дожив до нового порядка. Но нам с вами важно помнить, что переломное время — не есть новое время. Это щель между временами.
Наш с вами исторический период, может быть, наиболее адекватно будет сравнивать не с военным и послевоенным, а с межвоенным временем, с так называемым интербеллумом. Грамши называл свое время интеррегнум, междуцарствием, временем между двумя укладами. Мне не до конца понятно (возможно, потому что это не моя специализация), почему перед следующей волной демократизации, перед следующим установлением более или менее человеческих норм общежития, нужно пройти через ту или иную фашизоидную форму. Хотелось бы, чтобы человечество как-то научилось обходиться без этого, но пока не особенно получается. Жизнь человеческая коротка, поэтому это время чудовищ может поглотить судьбу целого поколения. Тем не менее? полезно помнить, что это не новый порядок — это уродливая демонстрация слома прежнего уклада.
«Что будет тем, кто нарушает правила?»
Ключевая проблема любых международных отношений и договоренностей, того самого порядка, основанного на правилах — это проблема инфорсмента, принуждения к исполнению договора. Проще говоря: что будет тем, кто нарушает правила? Как писал еще Гоббс, в отношениях между людьми идет война всех против всех, и это естественное примитивное состояние ограничивается появлением Левиафана — централизованного государства, которое монополизирует легальное насилие. Оборотная сторона этого процесса состоит в том, что, ограничивая насилие, государство присваивает его себе и тем самым приобретает возможность применять это насилие шире и активнее, чем это может сделать любое частное лицо или группа частных лиц.
Но в межгосударственных отношениях, продолжал Гоббс, война всех против всех продолжается: они обходятся между собой так, как обходились между собой люди в первобытном «естественном» состоянии: сильные пожирают слабых. Это происходит потому, что над государствами нет Левиафана — стража порядка, который накажет за нарушение правил.
Как же прекратить это хаотическое состояние? Человечество задавалось этим вопросом. Некоторые ответы носили нормативный характер. Например, если все будут одной веры, будут придерживаться одних и тех же идеалов, тогда и государи перестанут воевать между собой, потому что все они будут братья. Следы этого представления мы видим в теории естественного права, когда предполагается, что есть врожденные неотъемлемые права человека, и они универсальны. Если все их примут, наступит всеобщий мир. Эта концепция носит квазирелигиозный характер, потому что если мы спросим, на каких основаниях зиждется эта естественность, эта врожденность, мы можем либо привести волю Божию в качестве основания, либо некое наше внутреннее чувство, которое говорит нам, что все люди равны и не должны жестоко обращаться друг с другом.
Противоположная школа мысли — школа позитивистская. Она говорит: правила это то, о чем люди договорились. Например, мы едим людей по воскресеньям: если большинство с этим согласны, то это наш закон и наша норма. Школа позитивизма может показаться привлекательной своим поверхностным практицизмом: мы не витаем в облаках, мы не приписываем людям каких-то идеалов, мы фиксируем реальность, какова она есть. Но если мы пойдем до конца в этой позитивистской логике, то придем туда, где мы с вами в международных отношениях сейчас и оказались. В мире, где кто сильнее, тот и прав, твоя территория, твоя собственность, твоя жизнь и твоя свобода являются твоими до той поры, пока ты можешь отбиться от соседа.
Еще одна теория установления приемлемого международного мира принадлежит голландскому политическому философу Гуго Гроцию. Она также известна как gentle commerce — благородная торговля (или мирная торговля). Идея заключалась в том, что религиозная общность не дает нам гарантий мира, но если все страны будут торговать друг с другом, то им не будет смысла воевать. Таким образом, в отсутствии общего для всех государств закона (из-за отсутствия того, кто накажет за нарушение этого закона) его место в межгосударственных отношениях занимает сеть торговых договоров. Действительно, торговля выгоднее, чем война, а безопасность морских и сухопутных торговых путей — предмет общего интереса. Поэтому страны заинтересованы в том, чтобы торговля могла продолжаться, даже если между ними происходят какие-то разногласия. Последователи Гуго Гроция — поклонники глобализации, которая была призвана установить всеобщий мир ко всеобщей выгоде. К несчастью, логика эта ломается на вопросе: как быть с теми, кому выгоднее воевать, чем торговать? Такие всегда найдутся — пасынки глобализации, проигравшие от роста мировой торговли, смытые с привычных мест непрерывно движущимися потоками новых товаров, людей и информации.
«У мировых лидеров появилось ощущение, что сейчас можно переиграть то, что им не нравилось в предыдущем мировом укладе»
Послевоенный порядок, так называемый Долгий мир, который сейчас переизобретает самого себя, был во многом основан на доктрине гарантированного взаимного уничтожения. В этой концепции не договоры, но ядерные бомбы предотвращают войны: никто не хочет быть гарантированно уничтоженным, поэтому большие державы не нападают друг на друга, а действия малых держав не так важны для мирового порядка.
Может быть, специалисты по международному праву ответят: почему доктрина гарантированного взаимного уничтожения перестала работать? Почему ядерные державы вступают в конфликты с неядерными или, как в случае с Индией и Пакистаном, ядерные державы вступают в конфликты между собой? Упомянутый конфликт пока — на наше общее счастье — вроде бы приостановился. Но понятно, что старый порядок как-то изменился, возможно, перестал удовлетворять сразу нескольких своих участников. Кажется, что Россия выступила пионером этого нового беспорядка и то, что в 2008 или даже в 2014 году казалось девиацией, теперь чуть ли не общая норма.
Не все воюют с таким бездарным остервенением, как это делает Российская Федерация, но, кажется, некоторое общее ощущение, что сейчас можно переиграть всё, что вам не нравилось в предыдущем мировом укладе, распространяется среди мировых лидеров. Можно перевоевать недовоеванное. Можно сделать это как-то лучше, чем в предыдущий раз. Действительно, есть ощущение, что именно сейчас мы видим какое-то отыгрывание итогов Второй мировой войны — а может быть, это и есть настоящее завершение Второй мировой войны.
В Германии я ощутила неприятный холодок этого исторического момента, когда здесь началась дискуссия о том, не надо ли Германии получить атомную бомбу. У разных нехороших стран она есть, а у такой замечательной страны, как наша, почему-то нет. Как мы помним, вся ООН и ее Совет безопасности были созданы для того, чтобы контейнировать Германию. Теперь оказывается, что это уже не такая первоочередная задача, и здесь, в Германии, видны даже уже не признаки милитаризации, а разворот к этой политике. И про призыв на военную службу стали активно разговаривать, и новые объемы финансирования военно-промышленного комплекса стали реальностью. Может быть, и до атомной бомбы дело тоже дойдет.
«Человечество не то, чтобы провалило свою миссию»
Я бы не сказала, что все эти рецепты сдерживания войны всех против всех на международном уровне провалились. Часть каждого из этих ответов мы видим в любом сколько-нибудь устойчивом мировом порядке: и общность ценностей помогает, и наличие торговых связей и коммерческих отношений помогает, и превентивная функция у ядерного оружия осталась, хотя часто это заключается в том, что ядерные державы могут делать примерно всё, что захотят, а остальные просто боятся к ним лезть.
Так что человечество не то, чтобы провалило свою миссию — но, как мы знаем, нельзя установить демократию раз и навсегда. Это довольно печальная истина, которая известна политической науке — поэтому политологи и ходят такие грустные. Никогда нельзя сказать: «сейчас у нас такой порядок, который уже нельзя сломать»; мол, мы сделали свою работу, отряхнули ручки и пошли жить беспечной жизнью. Демократию приходится переподтверждать регулярно. Сама эта регулярность совершенно необходима: нет ни одного политического режима, ни одной политической системы, которая была бы застрахована от порчи. Никто не может сказать о себе, что именно с нами этого никогда не произойдет.
У этого печального принципа есть светлая сторона. Нет никого, кто был бы приговорен к автократии навеки. Расширяя этот принцип до уровня международных отношений, мы должны сказать, что никакой мировой порядок тоже нельзя установить навсегда. Лозунг never again хорош в качестве руководства к действию, но мы должны помнить, что в социально-политической жизни ничего не бывает ни навсегда, ни никогда.
Формы человеческого поведения, в общем, ограничены. И, к сожалению, мы не можем сказать, что какую-то из них или какие-то из них мы избыли навсегда. Человечеству удалось отказаться от массового применения каннибализма и человеческих жертвоприношений: нельзя сказать, что этого совсем не происходит, но такое поведение перестало быть нормой — а когда-то было универсальной нормой. И авторитаризм, и репрессии, и межгосударственные войны, и примитивные конфликты за территории, которые казались ушедшими в прошлое, на самом деле время от времени происходят. Поэтому хочется как-то предостереть человечество от самоуверенности, которая говорит: это мы навсегда оставили в прошлом. В сфере социального никакие идеи не умирают совсем и никакие практики не изживают себя полностью. Всё, на что мы можем надеяться и к чему стремиться — это перевести человеконенавистнические практики из нормы в исключение, из обычая — в преступление.
«Сейчас человечество столько же знает о природе политической власти, сколько знало много тысячелетий назад о материи огня»
Я верю в человечество в том смысле, что думаю: оно переизобретет порядок на еще какой-то исторический отрезок. Я надеюсь, что мы доживем до этого переизобретения и сможем принять в нем посильное участие. Когда окно возможностей открывается в жизни отдельной страны или целых регионов, то в эту щель надо засовывать любую кочергу, которая окажется у вас под рукой. И лучшее препятствие для закрытия этого окна возможностей — уже готовые проекты преобразований. Никакой из них не будет реализован полностью, так, как он написан, но иметь их полезнее, чем не иметь.
Если у нас будет возможность извлечь уроки из того, что мы сейчас переживаем, то я бы сформулировала главный из этих уроков так: концентрация власти смертельно опасна.
Мне кажется, что человечество находится сейчас в своем понимании природы власти в том же положении, в каком оно находилось много тысячелетий назад относительно материи огня. Оно знает, что огонь необходим, он полезен, он греет, он освещает, на нем можно готовить еду. Неизвестно, откуда он берется — кажется, с неба. Его охраняют специальные люди — жрецы, весталки, священные старцы — мы этим людям придаем сакральный статус. Если огонь погаснет, мы погибнем, останемся в темноте, замерзнем; откуда его снова брать — мы не знаем. Он опасен: если за ним не приглядывать, он все сожрет. Мы не можем без него жить и мы не можем к нему прикасаться.
Вот так же мы сейчас относимся к политической власти: мистифицируем её, придаем священный статус её атрибутам и людям, находящимся рядом с её источником, молимся на эти источники и не понимаем, что они собой представляют.
Энергия политической власти имеет свойство концентрироваться, быть монополизированной и убивать людей, но обойтись без нее мы тоже не можем. Предложения анархического или христианско-утопического толка избавиться от государства, иерархий и политических структур, чтобы избежать насилия, напоминают идею отказаться от использования огня, чтобы предотвратить ожоги.
Хочется надеяться, что, подобно тому, как человечество приручило огонь и поставило его себе на службу, оно приручит и поставит себе на службу энергию политической власти — всегда помня о том, что пожары случаются, и не должно быть ни одного помещения без огнетушителя.
