Редактор журнала “The National Interest” Якоб Хейлбрунн о вышедшей недавно книге Тобиаса Боеса “Война Томаса Манна”, посвященной жизни Манна и его роли в борьбе Америки с нацизмом.
В феврале 1938 года Томас Манн с семьёй отплыл на корабле из французского Шербурга в Нью-Йорк, где его встречала группа репортёров и съёмочная команда Paramount News Corporation. К тому моменту Манн уже был лауреатом нобелевской премии (1929), появился на обложке Time (1934), а также открыто осуждал политику умиротворения Невилла Чемберлена и предельно точно предсказал, что Гитлер вскоре аннексирует Австрию. Позднее того же дня Манн, когда его спросили, страдает ли он от одиночества в изгнании, ответил:
Это трудно перенести. Но мне легче от мысли, что воздух Германии отравлен. Это уменьшает чувство потери. Германия там, где я. Я несу мою немецкую культуру во мне. Я связан со всем миром и у меня нет чувства, что я пал.
Как и Бертольд Брехт, Леон Фейхтвангер и Арнольд Шёнберг, Манн поселился в немецком анклаве, который стал известен как “Веймар у моря” (Weimar by the sea). Манн был не только самым популярным членом сообщества, но и самым дерзким в своих политических взглядах. В 1937 году немецкий философ Гунтер Андерс писал о нём: “мастер церемоний немецкой прозы” ухитряется рассуждать как патриот даже в ситуации, когда идея патриотизма извращена действующим нацистским режимом.
Вне сомнения Манн пережил резкую перемену политических взглядов. Во время Первой мировой войны он написал мрачную оду германскому национализму “Размышления аполитичного человека”, что задумывалось как ответный удар по размытым социалистическим взглядам его старшего брата Генриха. Манн, бывший всю свою жизнь неврастеником, уклонявшийся от службы в имперской армии и фиксировавший свои болезненные состояния в дневниках, высокомерно называл “Размышления” “интеллектуальной военной службой”. В них он публично заявил, что основной миссией страны является борьба с приходящими в упадок западными демократиями. Тогда Манн верил, что и Франция и Британия имеют пагубное влияние на Германию, и что немецкая нация неспособна к политике как занятию, поскольку политика противна самой немецкой культуре.
Я лично совершенно убеждён в том, что немецкий народ никогда не сможет полюбить политическую демократию просто в силу того, что немцы не могут полюбить политику. И что авторитарное государство, столь порицаемое сейчас, есть и остаётся единственным подходящим строем для немецкого народа, и это единственный способ управления, который они хотят для себя.
После Первой мировой войны Манну, жившему тогда в Мюнхене, было несложно пересмотреть свои взгляды, глядя на растущую популярность Гитлера в Hauptstadt der Bewegung (нацистский пропагандистский термин для обозначения Мюнхена, взятый из речи Гитлера 1934 года и ставший фактически официальным к концу 1937; полностью — Hauptstadt der Bewegung und Hauptstadt der deutschen Kunst // столица [нацистского] движения и немецкого искусства).
Уже в 1921 году Манн, женатый на Кате Прингсхейм, дочери состоятельного мюнхенского промышленника еврейского происхождения, назвал нацистскую партию “бессмысленной свастикой” (Swastika nonsense). Его роман “Волшебная гора”, вышедший в 1924 безжалостно диагностировал зло, нависшее над Европой. Манн вложил это пророчество в слова одного из своих героев, иезуита Нафту:
Нет! – продолжал Нафта. – Не освобождение и развитие личности составляют тайну и потребность нашего времени. То, что ему нужно, то, к чему оно стремится и добудет себе, это… террор. (пер. В. Н. Курелла и В. О. Станевич)
После назначения Адольфа Гитлера канцлером в 1933 году Манн с семьёй переехал в Швейцарию. До 1936 года Манн вёл себя очень сдержанно и не комментировал события на родине. Но в 1936 году он осудил антисемитизм Третьего Рейха в открытом письме в Neue Züricher Zeitung, сказав, что варварская кампания, проводимая гитлеровцами, направлена не против евреев, а точнее не только против евреев, сколько против всей Европы и против истинного духа Германии.”
В своей книге Тобиас Боес пристально рассматривает как Манн принимает на себя ведущую роль внутри космополитического литературного братства. Боес, проделавший внушительную архивную работу и изучивший не только литературные труды Манна, но и его личную переписку, считает, что Манн видел себя антифашистским полемистом, а также верил, что национальное государство на глазах утрачивает свою власть быть арбитром над талантом писателя, и близится век мировой литературы без границ.
В Америке Манн открыл себя ещё и как общественного деятеля. Он писал эссе, обличающие нацизм, читал лекции в Библиотеке Конгресса. На его лекциях часто можно было встретить выдающихся политических деятелей, например, несколько раз их посещал Франклин Д.Рузвельт. Манн стал не только воплощением немецкой культуры для американцев, но и личным противником Гитлера.
Одним из самых обличающих его текстов в Америке было эссе “Брат Гитлер”. Текст впервые был напечатан в Esquire в 1939 под заголовком “Этот человек — мой брат”. В нём Манн сводит счёты и со своим прошлым, заявляя, что идея нацизма была встроена в культурные движения fin de siècle (конца века — франц.), на которые он и сам опирался. Манн подчёркивает, что Гитлер был “разочарованным богемным художником”, и проводит параллель между ним и героями своих книг. Манн признаёт, что вкладывал в уста своих героев идеи, которые через какие-то двадцать лет начал проповедовать практически каждый немец.
Боес особенно акцентирует внимание на том, что Манн неслучайно описывает Гитлера как художника. По его мнению, Гитлер просто нашёл себе возможность развернуться и воплотить своё кровожадное видение на более масштабном холсте, используя в большей степени заклинательные практики, чем обычные инструменты политического убеждения. Шествия фашистов, парады с факелами, курящиеся жаровни — всё это не более чем опошленные вагнеровские мистерии, призванные ввести зрителей в состояние безумной преданности фюреру.
В отличие от Вальтера Беньямина, хотевшего подчинить искусство политике, Манн утверждал: задача артиста — брать власть в свои руки. Сам Манн сравнивал себя с греческим богом Гермесом. Боес пишет: “Искусство, поставленное на службу злу, породило нацизм. Манн в большей степени чем кто-то другой был способен диагностировать эту проблему. При этом надо понимать, что демократии будущего всё равно будут нуждаться в поддержке искусства. А искусству в свою очередь надо быть на страже в случае попытки поставить его на службу дурным целям.”
Главный урок, который Манн вынес из распада Веймара, республики без республиканцев: демократия — это то, что ты делаешь каждый день. И чтобы защитить свою позицию недостаточно образованности, нужна ещё и страсть. Об этих уроках он написал 1938 году в книге “Приближающаяся победа демократии”.
Боес также отмечает, что на Манна оказало очень большое влияние общение с консервативными писателями и учёными. Такими как историк Джузеппе Антонио Боргезе, философ Эрих Калер и бывший нацист Херманн Раушнинг, состоявший в переписке с Манном и Петером Виреком. Петер, сын пронацистского журналиста Джорджа Сильвестра, пошёл против отца и был автором многих работ, где пытался проследить истоки нацизма. В том числе “Метаполитика: от романтиков к Гитлеру”, к которой Манн написал предисловие, и которая содержала очень близкое для него понимание нацизма как логического продукта культурного романтизма.
В 1941 году Манн пишет в письме: “Очень важно выбить из интеллектуального фашизма его мифологическую составляющую. Миф, поставленный на службу идеям фашизма, мутировал, чтобы сделать фашизм привлекательным для народа. Всё последнее время я занимаюсь только этим.” Он считает важным место художника (и искусства) в борьбе с фашизмом. Манн говорит: “гуманистические ценности могут дать нам знание о единстве мира, общности всех людей. Только гуманизм мы можем противопоставить тоталитаризму”.
В мае 1940 года, во время проведения Дюнкеркской операции (операция в ходе Французской кампании Второй мировой войны по эвакуации морем английских, французских и бельгийских частей после Дюнкеркской битвы) Манн принял участие в конференции под названием “Город человека” (“City of Man”). Среди членов оргкомитета были Роберт М.Хатчинс (физик, президент Чикагского университета), Рейнхолд Ньебур (теолог, этик, общественный и политический комментатор) и Льюис Мамфорд (историк, социолог, философ техники и литературный критик). На конференции обсуждалась тема будущего мирового правительства. Особенно футуристическим это выглядело на фоне происходящих событий — Великобритания находилась в опасности, а Европа была уже повержена.
После завершения Второй мировой войны Манн в своем “Докторе Фаусте” написал о немецком чувстве вины. Роман вызвал бурную дискуссию в Германии, поскольку в отличие от главенствовашего тогда мнения, будто все преступления были совершены Третьим Рейхом, Манн подчеркнул, что тень общего стыда за содеянное лежит на каждом немце.
Писатели Вальтер ван Моло и Франк Тиесс осудили Манна за эту идею. Именно тогда Тиесс придумал термин “внутренняя эмиграция”, чтобы описать поведение тех писателей, которые остались в Германии, но отказались принимать участие в действиях нацистов. Моло и Тиесс утверждали, что Манн сбежал из Германии и не в силах был понять тех, кто не имел такой возможности и вынужден был пройти сквозь ужасы войны. Тиесс называл решение остаться в Германии во время нацистского режима “истинным актом мужества”. Манн же, по его мнению, предал соотечественников, выбрав стать знаменитостью в Америке.
В своём отзыве к книге Петера Вирека Манн пишет о том, что нельзя рассматривать нацизм как Betriebsunfall (несчастный случай на производстве), его истоки надо искать на сотни лет назад. С тех пор многие исследователи оспаривали это видение германской истории, приравнивая его к телеологическому экзерсису и отвергая саму идею Sonderweg (особого пути Германии), который логически закончился Третьим Рейхом.
Манна осудили не только в послевоенной Германии, но и в правых кругах американского общества. По их мнению, он оступился, сказав, что мир с Россией был моральным императивом, и выступив против охоты на “красных” в Голливуде.
К 1952 году подъём маккартизма вынудил Манна завершить своё американское путешествие и вернуться в Швейцарию. Его война подошла к концу. В уюте швейцарского нейтралитета Манн отказывается от своих тяжёлых раздумий и пишет плутовской роман, который так и не заканчивает. “Признания авантюриста Феликса Круля” в какой-то мере является жизнеописанием самого Манна, по крайней мере в той роли, где он пытался быть образцовым человеком.
Жизнь большого писателя в достоверном пересказе — не только свидетельство эпохи и судьбы. Это ещё и пример важных вопросов, которыми задается человечество и человек: уезжать или оставаться, право на внутреннюю эмиграцию и право на личную войну, право на молчание и право на критику, место моральной правоты и сострадания. Каждый прочитает что-то своё важное в судьбе Манна, но нельзя не заметить этот провидческий выход на темы универсальности до того, как мир начал думать поверх географических и политических границ. Универсальное во время триумфа национального — это футуризм, который требует безусловного мужества мысли. Осознать взаимозависимость большого мира, если мир учит тебя оставаться внутри границ, может только ум, который способен мыслить с позиции “над”.
Только в XXI веке человечество попробовало институционально подойти к вопросам глобальности, к осознанию того, что всё взаимосвязано, мир универсален, каждое наше действие отзовется, как отзываются наши мысли и слова. И потому мы, говоря о глобальном мире, должны думать в первую очередь о своей глобальной ответственности перед ним.
В словах, которые произносит Манн, ступив на американскую землю, кто-то запомнит, как Манн говорит о немецкой культуре в себе, но не менее важны и эти слова: “Я связан со всем миром.”
