«Тактика ненасильственного сопротивления может оказаться очень перспективной». Ирина Прохорова о гуманизации как нарастающем социальном тренде

Как пандемия повлияет на российское гражданское общество? Какие идеи смогут его объединить? И готово ли к изменениям само общество? Об этом рассуждает глава издательского дома «Новое литературное обозрение», литературовед Ирина Прохорова. Пересказываем главное.

Без революции в сфере человеческого сознания ничего не изменится к лучшему

Ненависть к харизматическим лидерам — результат Второй мировой войны, когда именно харизматики довели человечество до бойни. Сейчас прошло много десятилетий, и выросло новое поколение людей, у которых нет воспоминаний о войне. Выясняется, что людям трудно жить без харизматичных лидеров. Брекзит и подобные ему явления — результат недовольства прагматиками, бесцветными лидерами. У меня есть ощущение, что и в России есть запрос на фигуры, которые символизировали бы близкие людям системы ценностей.

На горизонте сейчас нет новых лидеров, не только политических, но и просто лидеров общественного мнения. Есть Навальный, но, при всем к нему уважении, один человек — это недостаточно. Политическая жизнь вошла в столь узкое русло, что людям негде себя проявить. Но в советское время уж точно никакой политической жизни не было, даже в зачатке, а в 1970-80-х годах возник целый ряд ярких людей, которые действительно были лидерами общественного мнения, носителями новых идей и новых смыслов. Это сильно повлияло на все последующие события. 

Здесь показательна фигура Вацлава Гавела — это совсем другой тип политика, от которого мы отвыкли. Обычно лидер массовых протестов — это все-таки военизированная фигура, харизматичный мощный лидер, если не мужчина, то дева-воительница. Гавел же представлял собой тип уникального политика, человека другого уровня: интеллектуал, интеллигент, проповедник принципов милосердия и отрицания насилия как такового — как способа управления и как вообще способа жизни. 

«Поддерживать правительство — это само по себе настолько же беззубая и негативная программа, как и быть против него. Мы должны не отвечать на вопросы, которые нам задают политики, а задавать им свои и принуждать их к ответу», — говорил Гавел после подавления «Пражской весны». Он предлагал не реагировать на решения властей, а создавать свою повестку дня, перпендикулярную политическому дискурсу, и навязывать ее. Только таким образом, по его мнению, и можно создавать новые идеи, новые смыслы и новый социальный тренд, который впоследствии становится мейнстримом и мощным способом изменения общества. 

В феврале 1990 года, выступая в Конгрессе США, Гавел говорил об ответственности интеллектуалов за судьбу современного мира. По его словам, страны, пережившие тоталитарные режимы, перенесли страшный опыт и понесли колоссальные потери. Но вместе с тем они приобрели «особую способность заглянуть немного дальше, чем могут заглянуть те, кто этого горького опыта не претерпел». «Специфический опыт, о котором я говорю, дал мне, кроме всего прочего, одну большую уверенность: сознание определяет бытие, а вовсе не наоборот, как это утверждает марксизм, — говорил Гавел. — Поэтому спасение этого человеческого мира не лежит нигде, кроме как в человеческом сердце, человеческом разуме, человеческой кротости и человеческой ответственности. Без глобальной революции в сфере человеческого сознания ничего не изменится к лучшему и в сфере человеческого бытия, и путь этого мира к катастрофе экологической, социальной, демографической или цивилизационной будет необратим». По мнению Гавела, интеллектуалы не могут избегать своей ответственности за мир и прикрывать свою нелюбовь к политике мнимой потребностью быть независимым. Он подводит к тому, что невероятно мощным фундаментом для новых идей и социальных движений может быть идея милосердия, идея отрицания насилия. 

Люди, которые отрицают насилие — ахиллесова пята авторитарных режимов

Все советское время самую большую опасность для режима странным образом представляли именно идеи ненасильственного сопротивления. В этом смысле очень показательно, как Ленин критиковал Толстого, издеваясь над его идеей непротивления злу насилием: якобы, подставляя вторую щеку, вы ничего не добьетесь, нужна настоящая революционная борьба. На самом деле Толстой совершенно не собирался подставлять вторую щеку, он просто говорил, что отвечая насилием, той же самой тактикой, вы продолжаете круговорот насилия, и не достигаете цели, потому что перестаете отличаться от тех, с кем боретесь. 

Убежденность, что насилием можно чего-то достигать, роднит нас с нынешней системой управления. Советские правозащитники прямо говорили о том же, о чем говорил Гавел: именно сознание, изменение правовой культуры и порога терпимости — самое главное. Если общество перестает терпеть какие-то вещи и считать их нормой, ни один правитель не может с этим бороться, потому что всё, это переход общества на другой уровень. 

Теория ненасильственного сопротивления была осмеяна авторитарными режимами. Потому что самая жестокая власть не знает, как работать с мирным сопротивлением. Она хватает мирных демонстрантов, пытается приписать им экстремизм, потому что в ее систему координат идея гуманности никак не входит. Невозможно этих людей вписать в привычный круг понятий, а искусственно их затягивать на эту территорию не очень получается. Люди, которые отрицают насилие — ахиллесова пята авторитарных режимов. Белые ленточки подменить георгиевскими, конечно, можно, но идеи гуманности и ценности человеческой жизни невозможно перехватить государством такого типа. А если оно их перехватывает, оно перестает быть государством насилия. 

Общество и посттравматический синдром

Я наблюдаю за процессом эволюции общества очень давно, с конца 1980-х, и мне кажется, что общество давно готово [к большей осознанности, гуманности и ответственности], оно даже в каком-то смысле перезрело. А вот интеллектуальная рефлексия и символическая легитимация этого процесса запаздывает. Люди наощупь идут в эту сторону, но не получают фидбека, что идут в правильном направлении. 

Егор Жуков в суде произнес речь о любви, сострадании и взаимопомощи. Если молодой просвещенный человек увидел гуманизацию как нарастающий социальный тренд, мы как интеллектуалы обязаны с этим серьезно поработать, осмыслить и оформить этот тренд. 

То, что наша власть недееспособна, мы знали и до пандемии. Еще тогда по каким-то отдельным, казавшимся маргинальными явлениям, мне казалось, можно было видеть, как общество самоорганизуется. И посмотрите на невероятную активность общества сейчас: от 98-летней фронтовички, которая собрала миллионы рублей для врачей, до мирового культурного сообщества, которое выкладывает все свои сокровища бесплатно в интернет. Люди невероятно изменились, даже не сознавая этого. Ведь ничего подобного не было ни в 80-е, ни в 90-е годы, и не потому что денег не было у людей, у нас не было денег никогда. 

Важно еще и то, что люди, которые работают в НКО или поддерживают социальные проекты — это люди очень разных политических взглядов. Но именно здесь у них нет противоречий. Выясняется, что если человеческая жизнь становится главной ценностью, этической базой, то политические пристрастия чуть-чуть отходят на второй план. 

Мы не знаем, чем закончится пандемия и не застрахованы ни от чего. Конечно, усилится неравенство. Но что в итоге перевесит: огромная волна ненависти или все-таки общество настолько изменилось, что посттравматический синдром перейдет в более созидательное русло? Если не будет привычного милитаристского дискурса сейчас — то это уже великий прогресс и победа гуманистического начала. 

Записала Наталья Корченкова