«Предустановленная покорность — один из главных предохранителей нынешней политической системы»

Андрей Колесников, руководитель программы «Российская внутренняя политика и политические институты» Московского Центра Карнеги:

Меня всегда интересовало то, что называют «молчаливым большинством» — конформисты или безразличные ко всему люди, которые составляют основную часть населения России. Они не то чтобы поддерживают Путина, но живут под ним годами и принимают его как погоду, как неизменяемую реальность. Вот эта предустановленная покорность — она и есть один из главных предохранителей нынешней политической системы и одна из главных причин того, почему эта система не расшатывается, несмотря на свою неэффективность. 

Данные социологов «Левада-центра» об отношении к Навальному и ко всему происходящему вокруг него очень хорошо характеризуют это конформистское большинство. Оно, с одной стороны, индифферентно и демонстративно недоверчиво к тому, что говорит лидер оппозиции, но, с другой стороны, при определенных обстоятельствах — а именно при радикализации протеста, которая уже произошла — проявляет элементы агрессивного конформизма. Нельзя сказать, что они перешли на сторону Путина — но их раздражает Навальный, их равнодушие превращается в раздражение той частью гражданского общества, которое слишком активно антипутински себя проявляет. 

Так, 55% опрошенных говорят, что они с недоверием относятся даже к самой информации о том, что Навального отравили — и этот скепсис распространяется на весь спектр вопросов. Мы все обращали внимание на гигантские цифры просмотров фильма про дворец Путина, но на самом деле только 17% респондентов «Левада-центра» уверены, что это правда. Получается, что для миллионов людей это всего лишь infotainment. Политическая суть происходящего от них ускользает, она их не интересует, и, я бы даже сказал, агрессивно не интересует: не будем этому верить, просто посмотрим, какие бывают интерьеры, может быть на даче что-нибудь похожее удастся сотворить. 

Это недоверие, эта раздраженность плохой информацией — свойство «глубинного народа». Они сами не любят власть, ругают ее, но в то же время адаптируются к ней, а ухудшение своего социально-экономического положения оценивают как новую нормальность. И когда приходит какой-нибудь Навальный и люди выходят на улицу, это вызывает дикое раздражение и негативные эмоции. Именно поэтому у Навального вырос рейтинг неодобрения деятельности с 50 до 56%, а рейтинг доверия составляет 4%, хотя это довольно высокая цифра: такой же уровень доверия, например, у Зюганова. Причем над ним в этом рейтинге лишь пять человек: Шойгу, Лавров, Жириновский, Мишустин и Путин. Вы можете сказать, что все эти цифры малозначащие — сейчас очень много критикуют опросную социологию — но по крайней мере, они показывают тренды. 

Интересно, что то же конформистское раздраженное большинство в целом неплохо отнеслось к протестам в Хабаровске. Отношение к ним почти в два раза лучше, чем к протестами в январе-феврале 2021 года, маркированным Навальным. В Хабаровске нет никакого Навального, и люди воспринимаются не как какие-то хипстеры столичные, а люди, которые вышли за правду. Как только появляется фигура главного оппозиционера, отношение становится плохим. 

Катастрофически — до четверти респондентов — выросло число опрошенных, считающих, что люди, выходящие на площади, проплачены Западом. Я всегда со скепсисом относился к преувеличенным оценкам влияния пропаганды на мозги людей, но масштабы этой антизападной мантры, по-моему, уже достигли уровня послевоенной кампании борьбы с космополитами. Уровень истерии и метафоричность языка ненависти, на мой взгляд, сопоставимы с теми чудовищным временами. 

На ту же социологию опирается группа Михаила Дмитриева. Дмитриев говорит о том, что сейчас в настроениях людей преобладают ценности выживания, которые довлеют над постматериалистическими ценностями — правами человека, демократией и так далее. И протест среднего человека, хоть и отчасти мотивирован социально-экономическими причинами, как правило, все же связан с психоэмоциональными факторами, сильными эмоциями по какому-то поводу, а не с чистой политикой или экономикой.

Поводов для масштабного недовольства за последнее время было два. Первый — это пенсионная реформа. Не чисто экономический фактор, поскольку это часть социального контракта с властью: мы за вас голосуем и вам не мешаем пилить деньги, но за это не трогайте нас и особенно — наши социальные бенефиции советского типа, иначе сделаем как в 2004 году. Тогда против монетизации льгот вышли люди совершенно нелиберального и недемократического склада. Здесь все то же самое. 

Вторая психоэмоциональная травма была связана с пандемией: вместе с падающим настроением снижался и уровень позитивного отношения к начальству. Тогда был зафиксирован рекордный антирейтинг Путина, 59% одобрения деятельности — ниже он никогда не падал. Но как только первая волна отступила, наступило лето, дачные участки и все прочее, у Путина немедленно поднялся рейтинг. Свою роль сыграла не мобилизация вокруг 75-летия Победы, не голосование за консервативные поправки и обнуление, а просто улучшение настроения; и рейтинг Путина возвращается на то же самое плато, те же 65%. Психоэмоциональные факторы оказываются сильнее факторов политических или экономических. 

Но у этой тенденции есть и другая сторона: люди перестали реагировать на военно-патриотическую повестку и больше не мобилизуются вокруг флага, милитаристских, дипломатических и других побед. Косвенное доказательство того, что наш милитаризм работает вхолостую — это падение рейтинга Шойгу. Сейчас его рейтинг доверия держится на 8%, но всего несколько лет назад он был 23%. И сколько бы они сейчас с Путиным ни встречались в тайге и ни катались на каком-то полубронетранспортере, это вообще ни на что не влияет. 

Я далек от того, чтобы разделять мнение коллег о том, что Путин скоро уйдет, что будут какие-то более ранние выборы. Зачем ему уходить-то? У него все нормально. Он чувствует себя весьма комфортно, и, я уверен, пойдет на выборы 2024 года и победит. Может быть, не без проблем, но система останется. В связи с этим сейчас идет битва не только за обывателя, а за молодежь. Власть может быть привлекательной для многих молодых людей разных возрастов с разными профессиональными интересами. Если посмотреть на структуру доходов населения, получается, что государство основной работодатель и источник финансов – падают доходы от предпринимательской деятельности. И если люди живут в этой системе и вынуждены к ней адаптироваться, почему бы этим людям не служить государству и не получать от него зарплату и социальные выплаты? 

Государство предоставляет рабочие места в силовом блоке. Полиция, Росгвардия, ФСБ, прокуратура — для огромного количества молодых людей чрезвычайно привлекательна служба со стабильной зарплатой, понятными карьерными траекториями, и многие из них идут в соответствующие силовые вузы, многие получают работу. Это миллионы людей. А другая часть молодежи ходит в синих костюмах, тонких галстуках и коричневых ботинках на госслужбу (или на службу в госкомпаниях, или на службу в крупных компаниях, которые аффилированы с госкомпаниями) и прекрасно себя чувствуют. Они совершенно не собираются против системы бастовать, они делают карьеру внутри этой системы, а для самых амбициозных есть всякие соревнования типа «Лидеров России», после которых можно быть вознесенным до уровня регионального министра или вице-губернатора.

Но в последние два года социология фиксирует, что конформистская группа младшей молодежи, вдруг стала проявлять если не либерализм и демократические устремления, то модернизационное мышление. Они за современные ценности — и это сказывается на их мнении по поводу отравления Навального, по поводу Навального как такового. В связи с сочувствием к протесту и отношением к Западу — абсолютно гигантская пропасть между возрастными категориями 18-24 и 55+. Смущает только то, что люди из категории 55+ тридцать лет назад тоже могли стоять на площадях и выступать за все прогрессивное. Но тем не менее, российская молодежь ничем не отличается от молодежи крупных столиц Европы и Соединенных Штатов. 

Вся политическая борьба сейчас редуцирована до двух ярлыков: ярлык Путина и ярлык Навального. И я бы сказал, что это не левые против правых, не демократы против авторитаристов — это битва модернизации и архаики. 

Василий Жарков, декан факультета политических наук Московской школы социальных и экономических исследований («Шанинки»): 

Готово ли общество к переменам? Чтобы ответить на этот вопрос, нужно ответить на другой: можем ли мы вообще говорить об обществе как о едином субъекте? Тем более сейчас, когда в условиях пандемии мы все сидим по домам. Удивительное социальное разобщение произошло буквально за последний год — и, между прочим, это — серьезные перемены. Мы были к ним готовы? Ответ, по-моему, ясен. Конечно же, мы не были готовы к этим переменам. К ним невозможно быть готовым. 

Хотели ли люди перемен в 1989 году? Да. Но были ли они к ним готовы? Я думаю, что последующие события показали, насколько они готовы не были. И поколение 50+, которое сейчас занимает консервативную позицию — это люди пережившие те перемены, которые больше не хотят перемен в своей жизни, потому что они уже испытали определенный стресс и шок. И это не «глубинный народ», а просто люди, которые живут относительно своего опыта достаточно приемлемо и не хотят этого терять. 

Я декан факультета в Москве, не самого фанатично преданного режиму, но в то же время вполне лояльного. И я вынужден идти на какие-то компромиссы. Сейчас вступает в силу закон о просветительской деятельности, но все молчат. Преподаватели Высшей школы экономики, Московской Высшей школы социальных и экономических наук, МГУ — они что, «глубинный народ»? Это тоже вынужденный конформизм. Конформизм, мне кажется, шире, чем мы себе его представляем. Он прежде всего в нас с вами. 

Я родился в 1974 году, я лично не застал даже комсомольские собрания. Но я и мое поколение сейчас столкнулись с ситуацией 1968 года — только не в Париже, а в Москве. Я думаю, это было очень похоже на то, что мы сейчас здесь переживаем. При этом я исходил из того, что в 1991 году сбросили Дзержинского вместе с той властью и значит, все будет замечательно. И что мы видим? Мы живем жизнью, в которой мы даже не родились. Я думаю об этом постоянно. Мне кажется, что это связано прежде всего с тем, что мы — не могу судить за всех, но я и мой ближний круг точно — не проявили своей субъектности в нужный момент.

Общества сейчас фактически нет: его остатки разрушены пандемией, изоляцией, страхом, который подспудно все равно присутствует. Последний год показал нам: власть вполне может существовать без общества, и власть готова к тому, что она будет существовать без общества. Посмотрите на Беларусь: там общество сказало «нет» этой власти, и что? 

Власть постоянно принимает новые законы и требует их исполнения, и эти законы совсем не безобидны. Мы ничего не можем этому противопоставить, инструментов борьбы с этим нет, и остается только одно — конформизм. Конформизм — это такой легкий обман, способ выживания, оружие слабых, когда мы можем выдать одно за другое, обмануть, скрестить в кармане пальцы. У всех нас эти навыки развиты, наверное, уже на генетическом уровне.

При этом есть люди, которые продолжают что-то делать. Юлия Галямина вчера породила очередную мощную акцию, когда ее не пустили на заседание совета, где ее лишали депутатских полномочий. Такие вещи происходят рядом с нами и на них нужно обращать внимание, потому что агенты перемен — это важные акторы, которые продолжают действовать на фоне того, что политическая система России сокращается. 

У нас на факультете проводится исследование политической системы России после изменения Конституции, и предварительная гипотеза сводится к тому, что система управления в России сейчас редуцирована буквально до 20 человек — и построена так, что внутри нее вообще никто ни с кем не совещается, а все являются личными подчиненными одного лица. Такого, вообще-то говоря, в российской истории давно уже не было — это даже не сталинские времена. Из системы, например, выпал Конституционный суд: если вы посмотрите последние упоминания Зорькина в средствах массовой информации — это июль прошлого года. За последние несколько месяцев выпало еще некоторое количество таких людей. 

Но есть агенты перемен, которые действуют на разных уровнях и направлениях. И эти люди, мне кажется, еще скажут свое слово в грядущем десятилетии. А прежде чем судить об обществе и его готовности к переменам, наверное, нужно задать вопрос самим себе. Если мы честно на него ответим, мы сможем понять, какие перемены возможны, когда они возможны и в каком виде они будут происходить.