«Фильм ужасов, в котором ты играешь главную роль»
Мое состояние сейчас такое же, как и у всей страны. Невозможно спать, очень трудно читать, и сложно поверить во все происходящее вокруг. Это похоже на фильм ужасов, в котором ты играешь главную роль. Или на воплощение романа Джозефа Файндера «Паранойя».
Это не значит, что я озадачен или разочарован — я ожидал, что так и будет. Но форма, которую развитие событий приобрело — когда приходится смотреть в обе стороны, прежде чем выйти из дома, когда ты вынужден подумать, «а действительно ли мне стоит надевать красный шарф вместе с белой рубашкой?», напоминает смесь «Черного зеркала» и «Заводного апельсина».
Все говорят: Оруэлл, Оруэлл, но мне это в точности напоминает «Заводной апельсин» Берджесса и веселых парней из этого романа. Ты испытываешь на себе это насилие, и все равно ты должен оставаться человеком, что-то делать, что-то говорить.
Я старался не читать новости. Пытался применить дзен-подход и читать только книги. Но тут рядом с тобой взрывается снаряд, и ты понимаешь, что война идет повсюду вокруг. То, что происходит сейчас, на самом деле больше нигде не происходило. Такого не происходило в Восточной Европе с 1968 года. В Польше во время «Солидарности» — я специально изучил этот период — посадили в тюрьмы 10 тысяч человек. В нашей стране мы уже говорим о 25 тысячах задержанных в тот или иной момент.
В Польше во время «Солидарности» посадили в тюрьмы 10 тысяч человек. В нашей стране мы уже говорим о 25 тысячах задержанных в тот или иной момент
Это касается всех. Ты можешь выключить новости, но когда кто-то из твоих близких или знакомых пропадает, ты просто должен посмотреть списки задержанных.
«Эта история — настоящий триггер»
[Некоторое время назад] арестовали двух студентов-дизайнеров, вместе с которыми мы работали над проектом. Истории, которыми они поделились после освобождения из-под стражи, произвели на меня сильное впечатление.
В их камеру (цвета белого хлеба) кто-то однажды передал им апельсин. Они его съели, а потом одна из девушек хотела выбросить кожуру. Но они вдруг поняли, что на апельсин можно смотреть как на картину, что его оранжевый цвет [в данный момент] дает им больше жизни, чем что-либо еще на свете. Они взяли кожуру, положили на полку и любовались ей, будто это полотно Матисса или Шагала.
Эта история — настоящий триггер. Когда слышишь такие истории от кого-то, кого знаешь лично, это глубоко меняет тебя. И снова оказываешься на эмоциональных качелях. В течение дня ты можешь десять раз перескакивать от одной мысли к другой: от «мы облажались, они нас всех расстреляют» до «мы добили его, мы победим». Утомительно колебаться между надеждой и отчаянием за короткий промежуток времени.
«Мы обнаружили, что замок состоит исключительно из тюрьмы»
Существует ли зло отдельно от человечества? Можно ли представить себе зло, существовавшее до людей, которое каким-то образом заполняет их? Или зло — это состояние, в которое попадает человек, а затем он начинает его приумножать?
[Я думаю, что] зло — это ситуация, в которой люди, которые призваны тебя защищать, начинают действовать таким образом, что ты просто не знаешь, к кому обратиться. Зло в Беларуси для меня имеет две характеристики. Во-первых, жестокость: ничем не не мотивированная, неограниченная и непобедимая. Во-вторых, лживость. Нас наказывают, потому что мы продолжаем думать самостоятельно и называем белое белым, а черное — черным. Того, кто это скажет вслух, сразу объявляют преступником.
[Философ] Михаил Боярин недавно написал, что раньше мы все жили в сказочном диснеевском замке из Lego, но в последние три месяца мы начали разбирать этот замок на части. Мы снесли театр, но замок остался. Мы забрали студентов из университетов, но замок все еще стоит. Мы полностью вывели медицинский персонал из замка, но он на месте. И, наконец разобрав его до конца, мы обнаружили, что замок состоит исключительно из тюрьмы. Все — больше ничего не было. Мы жили в этой тюрьме 26 лет, закрывая на это глаза, довольно безопасной, обычной жизнью. Мы знали все запреты: куда нельзя ходить и чего не следует делать. Теперь невозможно заранее знать, что именно запрещено — это признак времени.
Мы жили в этой тюрьме 26 лет, закрывая на это глаза, довольно безопасной, обычной жизнью. Мы знали все запреты: куда нельзя ходить и чего не следует делать
В прошлом году я встречался с Иваном Крастевым, и он сказал, что Советский Союз в 1990 году казался лесом — таким же естественным, как природа. Что можно сделать с природой? А потом все развалилось на части за один день. Здесь то же самое.
Недавно я шел по подземному переходу возле филармонии. Там стояли шестеро мужчин, и они начали петь «Магутны божа» (гимн послевоенной белорусской эмиграции, в начале 1990-х годов рассматривалось утверждение его в качестве официального гимна). Я остановился и почувствовал, как наворачиваются слезы, потому что это было очень красиво. Очевидно, что эти исполнители должны петь на сцене, но в тот момент они пели в подземном переходе. Сейчас я часто плачу. Это состояние, в котором мы все сейчас находимся. Трудно держаться, если ты, конечно, не сделан из железа.
Сенека, Битов, Достоевский
Я нахожу утешение в литературных деятелях перестройки. Один из авторов, которых я сейчас читаю, — Андрей Битов, филолог и литературовед, который в конце 80-х заговорил о простых и ясных истинах. Битов, например, напоминает нам, что самое важное произведение Достоевского — не «Преступление и наказание» или «Братья Карамазовы», а, скорее, «Записки из мертвого дома». Впервые в русской литературе понятие каторги, принудительного труда, вошло в культурный дискурс — в тот момент, когда 30% россиян уже испытали это на себе. «Записки из мертвого дома» нужно прочитать обязательно, потому что Достоевский писал о той тюрьме, в которой мы на самом деле живем.
«Записки из мертвого дома» нужно прочитать обязательно, потому что Достоевский писал о той тюрьме, в которой мы на самом деле живем
Мое универсальное спасение — это «Нравственные письма к Луцилию» Сенеки. Это замечательная книга: открываешь ее на любой странице и видишь, что все то же самое актуально и сегодня. Он был сочетанием Иисуса Христа и индийского гуру, но он не вел себя как гуру. Он писал об основах жизни, о том, что составляет основу человека, о добре и зле.
«Мужество сейчас важнее смелости, потому что одной смелостью ситуацию не преодолеть»
Но понятия добра и зла запрограммированы в нас на уровне сердца, ошибиться невозможно. Вот почему нам нужно закрыть все книги и экраны и найти ответы внутри себя, потому что никакая книга вам не поможет, особенно когда нет книг о сегодняшних обстоятельствах. И в этом вся прелесть этой ситуации. Мы одиноки в своих сомнениях, надеждах, радостях и ожиданиях, что мы победим.
В конце концов, самый главный вопрос сейчас — это разница между смелостью и мужеством. У нас было много смелых людей, но сейчас остается очень мало мужественных, несмотря на то, что последние важнее первых.
Смелость и бесстрашие — это слова, которые описывают готовность совершить подвиг. Вы лицом к лицу противостоите своему врагу — это смелость и бесстрашие. Это готовность к осознанным, но отчаянным действиям.
Мужество — это готовность с достоинством принять последствия этой смелости. Мужество — это долгосрочная борьба за результат.
Смелость и бесстрашие — это слова, которые описывают готовность совершить подвиг. Мужество — это готовность с достоинством принять последствия этой смелости. Для нас мужество сейчас важнее смелости
Для нас мужество сейчас важнее смелости, потому что одной смелостью ситуацию не преодолеть. Она требует именно мужества — жить со всем происходящим и не убегать, не закрывать глаза ни при каких обстоятельствах, все замечать, все видеть и все запоминать. И что-то делать.
