Арис Руссинос размышляет, отчего в последние годы американский политический философ Фрэнсис Фукуяма и его книга «Конец истории и последний человек» превратились (возможно, несправедливо) в объект для насмешек либерального сообщества. Идея, которая легла в основу книги, как и триумфального оптимизма 1990-х и 2000-х годов, определявшего политику того времени, была в том, что либеральная демократия выиграла битву идеологий, и дуга истории необратимо развернулась в сторону либерального порядка.
Сегодня, когда мы расплачиваемся за собственную недальновидность и пытаемся анализировать происходящее, пишет Руссинос, мы не можем отвернуться от «ритуальных» насмешек над кажущейся наивностью заключений Фукуямы. Другие значимые мыслители 1990-х, такие как Сэмюэл П. Хантингтон с его «Столкновением цивилизаций» и Роберт Д. Каплан с «Грядущей анархией», предсказавшие парадигму нарастающего хаоса, племенной вражды и распада государственных институтов, сегодня выглядят более дальновидными, чем Фукуяма. Но если теперь, почти 30 лет спустя, действительно вчитаться в то, что же на самом деле написал Фукуяма, отбросив презрительные упрощенные пересказы его идей, то окажется, что Фукуяма все это время был прав.
René Burri, Chantier, Brasilia, Brasil, 1960
В «Последнем человеке» Фукуяма развивает идеи скорее Ницше, чем Гегеля, говоря, что сегодняшний спор невозможно завершить без того самого человека, который появится на исходе истории — «последнего человека», «победившего раба». Будет ли человек, чьи материальные потребности насыщены, в конце концов удовлетворен настолько, чтобы остановить бесконечно вращающееся колесо истории?
Фукуяма пытается понять, насколько на самом деле устойчивы старые либеральные демократии Европы и Америки или же они вслед за коммунизмом обречены на падение, подточенные гнилью изнутри? Фукуяма говорит: даже если представить, что цели либерализма достигнуты — неравенство, бедность и узурпация власти искоренены — нам все равно придется ответить на вопрос, есть ли иные, более глубокие источники недовольства внутри либеральной демократии, приносит ли такая жизнь удовлетворение?
Как это видение соотносится с тем миром, в котором мы живем сегодня? Стоит отметить, что Фукуяма дает радикальную оценку процветанию, обещанному триумфом либерального порядка. По всем показателям уровень жизни на либеральном Западе снизился, что привело к быстрой пролетаризации среднего класса в США и большей части Европы. Продолжающаяся волна протестов, на наших глазах перерастающая в гражданский конфликт в Соединенных Штатах, представляет собой серьезный вызов либеральному порядку. Мрачная ирония заключается в том, что Фукуяма еще в 2011 году предположил появление такой угрозы, но предостерегал об этом не Америку, а Китай.
В своем споре с Чжан Вейвеем, директором института Китая и апологетомом триумфальности китайского цивилизационного государства, Фукуяма предупреждает, что растущее процветание угрожает будущей стабильности Китая, потому что «революции никогда не делаются бедными. Революцию делает средний класс, образованные люди, которые хотят что-то изменить. В ситуации, когда возможности перемен блокируются политической или экономической системой, наступает разрыв между ожиданиями людей и способностью системы соответствовать этим ожиданиям, что и вызывает политическую нестабильность. Поэтому рост среднего класса является не гарантией от восстаний, а напротив их причиной».
Аналогичным образом, в книге «Последний человек» Фукуяма ставит под вопрос потенциал либерализма в способности полностью принять нравственные убеждения, которые, как мы можем наблюдать воочию, провозглашаются с революционным рвением на всей территории Соединенных Штатов. Либеральные демократии «не учат своих граждан, как им следует жить, или что сделает их счастливыми, добродетельными или великими… Сегодня в Америке мы чувствуем себя вправе критиковать привычку другого человека к курению, но не его религиозные убеждения или нравственное поведение».
К моменту написания текста, по словам самого Фукуямы, либерализм позволил страстям прошлого быть вытесненными комфортом и изобилием, и «преданность идеалам, которая приводила людей к отчаянным поступкам мужества и самопожертвования, стала выглядеть как глупые предрассудки». Вместо этого «современный человек, получивший образование, предпочитает оставаться дома и поздравлять себя с широтой взглядов и отсутствием фанатизма».
И все же, предсказывает Фукуяма, это лишь временная передышка в траектории великого вращающегося колеса истории. Как и в августе 1914 года, когда «общественность многих европейских стран просто хотела войны, потому что пресытилась скукой и нехваткой гражданской жизни в мирные времена», человеческая душа требует большего, чем просто мир и изобилие.
Героический идеал тимоса, который мы видим еще у Гомера в описании высокого накала страстей (а позже у Платона в «Государстве» как «страстное, неистовое стремление к признанию и утверждению человеческого достоинства»), у Фукуямы фиксируется как «сознательное устремление к борьбе и жертве, а также доказательство того, что человек — нечто лучшее и высшее, чем просто животное, детерминированное своими страхами, нуждами, инстинктами и физическими потребностями. Не все люди чувствуют этот зов, но те, кто слышат его, знают, что тимос не удовлетворить знанием о равенстве всех человеческих существ».
Опасность либеральной демократии для Фукуямы, пишет Руссинос, заключается в том, что она не может утолить эти высокие страсти. Удовлетворенная в материальном и политическом человеческая душа станет искать другие стремления, более глубокие и древние — потребность в признании и славе, которая вела Ахиллеса к смерти на поле битвы в Трое. «Неудовлетворенные всегда будут иметь потенциал для перезапуска истории», — отмечает Фукуяма, просто потому, что «добродетели и амбиции, которые война выносит на поверхность, едва ли найдут свое применение в либеральных демократиях». В результате вместо мира, полного безмятежных потребителей, «праздных мечтателей», наслаждающихся материальными благами и гедонистическими удовольствиями либерализма, в отсутствие регулярных и конструктивных выходов для мегалотимии, мы получим ее последующее перерождение в более экстремальной и патологической форме.
Фукуяма утверждает, что в этом — нашем — мире «некоторые люди не будут удовлетворены пока не проявят себя тем самым актом, который составлял человеческую сущность в начале истории: они захотят пойти на смертельный риск в битве и тем без тени сомнения доказать себе и своим собратьям, что они свободны. Они будут намеренно искать неудобства и возможность принести себя в жертву, потому что боль и страдание будет тем самым неоспоримым доказательством, дающим им право хорошо думать о себе, считать себя людьми».
Это отсылает нас к Оруэллу, сравнившему утопию либерализма с его «лицемерным гедонистическим отношением к жизни» и темные, героические страсти, которые Гитлер предложил немецкому народу («борьба, опасность и смерть»), когда в результате целая нация бросилась к его ногам. Оруэлл добавляет: «если бы люди руководствовались здравым смыслом, который не отрицает гедонистического мировоззрения, едва ли кто-то оказался бы готовым пролить пинту крови».
Что если, спрашивает Фукуяма, мир «наполнится» либеральными демократиями, и в нем не станет тирании и гнета, достойных того, чтобы против них сражаться? Опыт подсказывает, что если люди не могут бороться за правое дело, потому что это правое дело уже победило в предыдущих поколениях, они будут бороться против правого дела. Иными словами, они пойдут на борьбу от определенной скуки, потому что не могут себе представить жизни в мире без борьбы. И если львиная доля мира, в котором они живут, будет характеризоваться мирными, и процветающими либеральными демократиями, они будут бороться против мира и процветания — и против демократии.
Robert Frank Look, London, 1950
Ужасы гражданской войны в Сирии стали источником притяжения для тысяч разочарованных людей на Западе, которые стекались, чтобы занять ту или иную сторону или продвинуть собственные политические видения, удобно устроившись перед монитором. Фукуяма пишет: «Рядом с пост-историческим миром существует огромный исторический мир, и он продолжает манить к себе определенные личности именно потому, что остается царством борьбы, войны, несправедливости и нищеты,» — проницательно замечая при этом, что «наверное, для здоровья либеральных демократий полезно, что третий мир существует и поглощает энергии и амбиции подобных людей. Другое дело — хорошо ли это для самого третьего мира».
Фукуяма утверждает, что либерализм, оторванный от своих до-либеральных корней, обречен на неудачу. «Стабильная демократия требует порой иррациональной демократической культуры, — предостерегает он, — и (спонтанного) гражданского общества, выросшего из до-либеральных традиций».
Как и любой интернет-реакционер 21 века, Фукуяма заявляет, что «цивилизация, лишенная тех, кто желает быть признанным выше других, которая не подтверждает каким-либо образом здравость и добрую природу такого желания, будет бедна литературой и искусством, музыкой и интеллектуальной жизнью. Ей будут править некомпетентные, потому что мало кто из качественных людей выберет службу обществу». Более того, в поразительно пророческом отрывке, предвещающем подъем в 21 веке «государств цивилизации», Фукуяма предсказывает: «самое важное, они не смогут защитить себя от других государств, зараженных мегалотимией в высокой степени, граждане которых будут готовы расстаться с уютом и безопасностью и не побоятся рискнуть жизнью ради господства».
«В частности, доблести и честолюбие, выявляемые войной, вряд ли найдут свое выражение в либеральных демократиях», — отмечает он. Фукуяма пишет: «те серьезные молодые люди, которые толпами идут в бизнес-школы, трудолюбиво заполняют свои резюме в надежде поддержать стиль жизни, который, как они считают, им положен, — мне кажется, что им куда больше грозит опасность стать последними людьми, чем оживить страсти первого человека. Для них слишком хорошо подходит либеральная идея наполнить жизнь материальными приобретениями и безопасным, разрешенным честолюбием. И трудно отыскать великие неудовлетворенные стремления или иррациональные страсти под внешним обликом среднего юриста-стажера».
Ленивое популярное прочтение Фукуямы, как и критика его либерального триумфализма, игнорирует более мрачные пророчества, которые он вложил в свои тексты — суровое предупреждение о том, что «современная мысль не создает никаких препятствий для будущей нигилистической войны против либеральной демократии со стороны тех, кто воспитывается в ее лоне». Он предупреждает нас, что, вопреки утверждениям, так часто звучащим в его имени, «те, кто останутся неудовлетворенными, всегда будут иметь потенциал для перезапуска истории».
Наблюдая за окружающим миром сегодня, заключает Руссинос, особенно за «омфалосом либерализма» — волной народных протестов в Америке, мы уже видим этих неудовлетворенных людей.
___
P.S. Мир без неудовлетренных людей — утопия. Поэтому даже сбывающиеся пророчества не должны становиться поводом опускать руки. Любой режим раскладывается на элементы, каждый из которых представляет собой конструкт, который создается человеком. Таким образом за каждым институтом стоит человек — осознанный или принимающий на веру вертикально спущенное к нему знание об устройстве мира.
Режим может быть фильтром, вызывающим в человеке на поверхность лучшее или худшее, но природа человека остается неизменной, как и его право на осознанность. Человек, осознающий свои гражданские права и ответственность — в первую очередь перед собой — даже в условиях авторитарного режима сохраняет достоинство и право быть человеком. Человек неосознанный может обнаружить себя в ситуации «выполнения долга», навязанного вертикально, и этот «долг» заставит его нарушить все нормы и заповеди, выработанные человечеством за тысячелетия цивилизации.
Фукуяма предупреждает нас об опасности, которая может быть заложена даже в устройство таких разумных политических конструктов как «либеральная демократия», и опасность эта — неутолимые темные страсти человеческой природы. Плохая новость в том, что если рассматривать либеральную демократию как условия для комфорта человеческой жизни, пророчество Фукуямы сбудется неминуемо. Комфорт никогда и никого не спас от проявления темной природы человеческой натуры. Но если мы будем смотреть на демократию, как на лучший из режимов, создающих условия, в которых человек может оставаться свободной и ответственной личностью, именно это может стать благоприятным условием для пробуждения осознанности.
Осознанность — единственное, что мы можем противопоставить темному в человеке. Но путь к ней каждому из нас придется проходить лично и самостоятельно.
