Вениамин Кушнир, Scherzo, 1968

«Технически страна была готова к войне, а социум совершенно не был к ней готов»

Кто победил в Великой Отечественной войне? Это нетрадиционная постановка вопроса об истории войны. История военных операций худо-бедно описана, а чем была война для гражданского сообщества в России, широкой публике совершенно неизвестно. Более того, это новый сюжет даже для науки, потому что такое исследование до 1991 года было совершенно невозможно. В советское время ничто не могло поставить под сомнение жесткую концепцию Великой Отечественной войны и победы в ней советского народа при руководящей роли Коммунистической партии.

Дефект этой идеологемы с научной точки зрения заключается, прежде всего, в том, что советский народ понимается в ней как единая, гомогенная, монолитная и неизменная по своим качествам масса на протяжении всего периода от начала войны и до ее конца. Официально Великая Отечественная война отсчитывается непосредственно от 22 июня 1941 года, хотя де-факто она началась позже, в середине 1942 года, а во Вторую мировую войну Советский Союз вступил 28 сентября 1939 года — причем на стороне Германии, разделив Польшу по обоюдному согласию в соответствии с предварительной договоренностью. И, конечно, советский народ, который вошел во Вторую мировую войну, и советский народ, который из нее вышел, это две общности с совершенно разными качествами.

Общность, которая называлась в 1941 году советским народом, была отнюдь не монолитна и совершенно не гомогенна в идейном и в социальном плане. Под благостной картиной, которую создала советская пресса и советские пропагандистские институты, скрывалась гораздо более сложная реальность. По сводкам НКВД того времени хорошо видно, что главная линия раскола проходила совсем не по социальным границам, а по возрастным стратам. Те люди, которые застали в сознательном возрасте дореволюционный быт, к этому времени уже смирились, не лезли на рожон и не пытались противостоять власти, однако при этом совершенно ее не одобряли. А молодежь выросла уже за железным занавесом, никакой другой жизни — ни интеллектуальной, ни духовной — она не видела, никаких других идеалов не знала и сравнивать не могла, и поэтому она искренне верила в коммунистическую идею в целом и абсолютно доверяла советскому руководству. В этом смысле молодежь была очень податливым материалом, особенно студенчество, на которое пропагандистский аппарат работал особенно энергично.

Созданный пропагандой нарратив о техническом превосходстве Германии не выдерживает никакой критики. По всем основным параметрам Советский Союз значительно превосходил Германию. Так, на момент агрессии 22 июня 1941 года на Восточном фронте Люфтваффе располагал 3,5 тысячами самолетов всех моделей и модификаций, в то время как СССР мог противопоставить им 22 тысячи самолетов. Никакого технического превосходства Германии не существовало.

То есть технически страна была готова к войне. Но социум совершенно не был к ней готов. И отчасти потому, что армия была деморализована предвоенными репрессиями, суть ее была выхолощена. До 70% командиров занимали свои посты меньше года, командовать полком или дивизией с таким опытом невозможно. Но даже это не так существенно как-то, что был абсолютно деморализован младший командный состав. Есть потрясающая статистика о том, что с 1939 по 1941 год число самоубийств среди младшего командного состава Красной армии на порядок превосходило число самоубийств по стране в целом.

В самом начале нападения в 1941 году теряется связь, и происходит чудовищная катастрофа: деморализованная армия отступает. До конца 1941 года 3,5 миллиона человек оказались в германском плену, такого в России не было никогда. Есть и множество героических эпизодов, но в целом армия билась неохотно и при первых признаках военных действий отступала.

«Советским людям приходилось делать дьявольский выбор между нацистами и коммунистами»

Вениамин Кушнир, Scherzo, 1968

Важное обстоятельство, которое способствовало этому развалу, заключалось в том, что советский народ был совершенно дезориентирован в отношении Германии. После того, как в августе-сентябре 1939 года страны подписали договор о ненападении и договор о дружбе и границе, в СССР исчезла всякая реальная информация о положении дел в Германии: Германия выставлялась как блестящий союзник, народное социалистическое государство, в котором процветают пролетарии. Любые проблески информации, из которых можно было понять, что действительно происходит в Германии — все это мгновенно вымарывалось из прессы, литературы, пропадало из кинопроката. Публика, особенно молодежь, имела самые фантастические представления о том, что представляет собой нацистская Германия.

В силу этих обстоятельств очень значительная часть населения ждала немцев как освободителей. Точной цифры, в какой степени советский народ был готов к коллаборации с оккупантами, у нас нет, и получим мы ее не скоро. Но известно, например, что из стотысячного Могилева к моменту входа туда германских войск эвакуировалась только треть. Это те люди, которые считали для себя невозможной жизнь под германской оккупацией, по большей части они были тесно связаны с советской властью.

Идея о том, что немцы принесут освобождение от большевизма, была очень широко распространена тогда на тех территориях, которые были оккупированы Германией в 1915 году и отошли к ней по Брестскому миру в марте 1918 года. Старшее поколение очень хорошо помнило на личном опыте и рассказывало молодежи, какие замечательные немцы, какая это культурная нация, какой они устанавливают порядок, как поезда начинают ходить минута в минуту, возобновляется свободная торговля, а всякие безобразия военного коммунизма не происходят. Сотрудничать с оккупационными властями были готовы совсем не только бывшие раскулаченные и прочие лишенцы, а самые разные люди.

Ужас в том, что советским людям приходилось делать дьявольский выбор между нацистами и коммунистами. Только о коммунистах они уже кое-чего знали, а о нацистах — ничего.

«Об ужасах немецкой оккупации мы знаем из протоколов Нюрнбергского трибунала. В 1941 году эти деяния никому не были известны»

Этот крах был настолько очевиден, что советским властям пришлось принимать решительные меры: уже в августе 1941 года была была издана директива о том, что на командные должности могут назначаться хоть рядовые беспартийные, если они в малейшей степени обнаруживают стойкость в отношении врага. Люди, умеющие проявлять инициативу и стойкость, вдруг оказались чрезвычайно востребованы. На должности младших командиров — взводных, ротных, батальонных — пришли люди из низов, лично готовые принимать решения и ценящие отношения боевого братства, а не командование и чинопочитание. Буквально через год армия изменила облик.

В головах людей, оказавшихся на оккупированной территории — а это 75 миллионов советских граждан — тоже происходит перелом, но чрезвычайно небыстро. Дело в том, что ужасы немецкой оккупации, о которых обычно широко наслышаны наши соотечественники, были почерпнуты из протоколов Нюрнбергского трибунала. Но в 1941 году эти деяния никому на территории Советского Союза не были известны. Да и начались они не сразу, а ограничительные меры в отношении евреев гражданами Советского Союза по первости воспринимались даже с сочувствием. Никаких радикальных гонений на коммунистов, вопреки советской мифологии, также не происходит: вся немецкая администрация на оккупированных территориях на 70% состоит из прежних советских администраторов. Более того, населенные пункты в 150−200 км от линии фронта подчинялись не министерству оккупированных восточных территорий под руководством Альфреда Розенберга, а находились под управлением военных властей Вермахта. В отличие от ведомства Розенберга, офицерство не было так идеологически заряжено и вообще смотрело на нацистских выскочек без большого пиетета, хотя и не высказывалось об этом публично. По этой причине на тех территориях, которые контролировались армейскими властями, отношения между советскими гражданами и немецкими оккупационными властями были гораздо более мирными.

Так, целый год просуществовала так называемая Локотская республика (на территории современной Брянской, Орловской и Курской областей). В Локте была создана Российская националистическая партия, выходила российская нацистская газета. Республика вела борьбу против Советов под лозунгом становления русской нации и освобождения ее от «жидокоммунистов». Помимо этого функционировали 300 школ, девять театров, и в целом продолжалась совершенно нормальная жизнь без всякой немецкой администрации. Оказалось, что возможно жить без райкома и крайкома, и что жизнь на этом не прекращается; что назначенные даже немцами бургомистры вполне способны, несмотря на военные условия, организовать местное коммунальное хозяйство и местную бытовую жизнь гораздо лучше, чем это было при большевиках в мирное время.

Еще одна важнейшая группа — это остарбайтеры, те советские граждане, которые были вывезены на работу в Германию. Советская пропаганда использовала термин «угнанные на работу», что не совсем справедливо, поскольку мобилизация для работы в Германии в значительной части была добровольной. Условия работы в Германии были довольно тяжелыми: 12-часовой рабочий день, небольшая зарплата, в пять раз меньше немецкого рабочего. Но все же лишь очень незначительная часть этих людей жила в трудовых лагерях при больших заводах, где действительно хлебнули всякого лиха по полной программе, потому что эти лагеря не сильно отличались от лагерей советских. Большая часть остарбайтеров оказались на хуторах, в привычном для себя сельском хозяйстве. И весьма значительная часть этого населения вынесла оттуда совсем не тот опыт, который потом представит советская пресса.

Когда в 1946 году остарбайтеры начали возвращаться, они составляли главный контингент проходящих по 58-й статье. Отчеты НКВД полны сводками об остарбайтерах и их рассказах о том, как в Германии в каждом крестьянском доме проведено электричество и все дома крыты железными крышами. Оказывается, что во время войны, в чужом государстве, они вели в бытовом отношении жизнь гораздо более вольготную и сытую, нежели у себя дома перед войной. Всего остарбайтеров насчитывалось примерно 5,5 млн человек. Ничтожная их часть смогла уйти в зону американской оккупации и избежать возвращения в Россию, порядка 150−200 тысяч человек, хотя это очень неточные и неполные данные.

«Народ, который победил в войне, был аннигилирован, лишен собственного сознания»

К концу войны в 1945 году советская власть имела в своем распоряжении совершенно другой народ. Костяком этого другого народа были фронтовики — люди, которые почувствовали собственное достоинство, поняли значение товарищеской солидарности и верности и привыкли полагаться только на это. Все высокие коммунистические материи были им уже совершенно неинтересны. Эти люди составляли большое неудобство для партийных органов и НКВД, поскольку они начинают предъявлять власти разные требования.

В 1947 году после февральских выборов в Верховный Совет крупный партийный идеолог Александр Губанов пишет записку в ЦК: «После героической победы над врагом мы могли бы и не беспокоиться о блоке коммунистов и беспартийных и спокойно допустить беспартийных до выборов. Такие разговоры идут по всему нашему необъятному Советскому Союзу, причем такие разговоры ведут не только всякие отщепенцы, но и верные советской власти люди». Среди главных требований фронтовиков — немедленный роспуск колхозов, свобода вероисповедания, демократизация политической системы и допущение альтернативных выборов. Об этом пишут даже основные столпы коммунистической идеологии. Они уже не смиренно просят, они требуют в полную силу.

Настроения в НКВД и политорганах были панические. Нельзя совладать с этой волной, эти люди умеют стрелять, у них полно трофейного оружия. В результате внутри самого высшего эшелона власти возникла довольно влиятельная фракция, готовая пойти навстречу этим народным чаяниям. Власть колеблется, в церковных делах дают послабления, разрешают открывать храмы, монастыри, умножается число епархий, из лагерей выпускают епископов и священников. Эти колебания, по всей видимости, кончаются летом 1947 года, когда верх берет партия жесткого реванша и закручивания гаек, возглавляемая Андреем Ждановым.

Новая волна репрессий была чрезвычайно широкой и сравнима с пиком большого террора 1937−1938 годов, хотя имеет другое направление. Жданов находит эту формулу в августе 1947 года; на совещании московского партийного актива он объявляет, что партия поведет самую решительную борьбу с «низкопоклонством перед Западом», а всякое отклонение от генеральной линии на построение коммунизма будет свирепо наказываться. Власти долго ищут какой-то объединяющий пропагандистский фокус и наконец в 1948 году находят его в виде «космополитизма». Проходит массивное закручивание гаек, под репрессии разной степени тяжести подпадает более 600 тысяч человек.

Опыт войны как свободы, о котором писали очень многие участники войны, настоящие фронтовики, оказывается не систематизирован, не отрефлексирован, изъят из народного потребления. Кампания по борьбе с космополитизмом отсекла возможность публично обсуждать военный опыт. В результате народ, который победил в войне, был аннигилирован, лишен собственного сознания. Фронтовиков опустили идеологически и психологически, День Победы не был праздничным днем, было даже запрещено создание объединения Героев Советского Союза — лишь бы не дать этим людям скооперироваться. В рамках кампании подавления народной памяти о войне, из крупных городов были изгнаны инвалиды, которые «портили вид на улице».

Зато была разрешена продажа дешевой водки в ларьках. Фронтовики перешли туда, и там опыт войны был маргинализирован. Народ, который победил в войне, уступил место совсем другим ветеранам — ветеранам НКВД и СМЕРШа. Они стали использовать уже совсем другую победу совсем другого советского народа.

Пересказал(а): Корченкова Наталья