Люди, зарабатывающие на жизнь размышлениями о нравственности, — философы-моралисты — часто придумывают мысленные эксперименты с невероятными и даже безумными сценариями, чтобы подвергнуть ту или иную теорию стресс-тесту. Рассмотрим правило, согласно которому мы должны предпринимать любые действия, необходимые для спасения большего числа жизней. На первый взгляд оно кажется незамысловатым. А теперь предположим, что для обычного обследования в больницу приходит здоровый молодой человек. Но оказывается, что в больнице уже лечат шестерых смертельно больных, каждому из которых нужен отдельный жизненно важный орган. Так что врачи решают, что они должны применить к молодому человеку эвтаназию и использовать его органы, чтобы вытащить шестерых пациентов из пасти смерти. Этот сценарий бросает вызов утилитаризму — представлению о том, что поступать правильно значит делать все для достижения наивысшего блага как можно большего числа людей. Так и сделали врачи в этом мысленном эксперименте. Но правильно ли они поступили?
Как бы сюрреалистично это ни звучало, диковинные ситуации, придуманные философами-моралистами, во время пандемии Covid-19 превратились в реальность. Врачи, сталкивающиеся с нехваткой жизненно необходимого оборудования, прежде всего аппаратов ИВЛ, вынуждены принимать чудовищное решение: чьей жизнью следует пожертвовать ради жизней других?
диковинные ситуации, придуманные философами-моралистами, во время пандемии Covid-19 превратились в реальность
Мы оказываемся перед неразрешимым выбором и на социальном уровне. Беспощадная потребность в дистанцировании для ограничения распространения вируса прямо противоречит необходимости спасения экономики, эффективное функционирование которой как раз помогает укреплять здоровье и повышать уровень благополучия граждан. Должны ли молодые и здоровые люди, которые могут легче перенести вирус, возобновлять нормальную деятельность, даже если это продлит циркуляцию вируса с фатальными последствиями для менее выносливых?
Хотя Covid-19 уникален во многих отношениях, с чумой и другими эпидемиями человечество за время своего существования сталкивалось неоднократно. Не сегодня появились и противоречия между правами и интересами отдельных людей и общества. Великие умы размышляли об этих противоречиях на протяжении тысячелетий, и мы можем учиться у лучших из них: Аристотеля, Джона Стюарта Милля и Иммануила Канта. Каждый из них представил свой подход к извечным нравственным вопросам.
Утилитарист Милль сказал бы воображаемым врачам из мысленного эксперимента, что утилитарный расчет должен применяться к правилам, но не к конкретным действиям. Принимая во внимание ограниченность познания и человеческую доброту, подход больницы, лишающей жизней одних ради спасения других, в конечном итоге причинит вред большему количеству людей, чем принцип «Не навреди» (один из основополагающих принципов медицинской этики, предполагающий, что исходящий от врача вред может быть только объективно неизбежным и минимальным — прим. SA).
Могут ли американские губернаторы апеллировать к Миллю, чтобы оправдать свое решение оставить молитвенные дома открытыми, поскольку оно дает людям свободу принимать свои собственные решения? Конечно, нет. Милль превозносит свободу так высоко, как никто другой, но продолжает: «Единственная свобода, которая заслуживает этого названия, — это стремление к собственному благу до тех пор, пока мы не пытаемся лишить других их благ». Да, прихожане должны иметь право посещать церковь, но поскольку болезнь заразная, они будут лишать свободы других людей — в частности, их выбора выжить в добром здравии.
Иммануил Кант не был утилитаристом. Он считал, что одни действия могут быть правильными по своей сути, а другие — неправильными, независимо от их последствий, которые зачастую слишком сложно предугадать. Как тогда мы можем определить, достоин ли поступок совершения? Кант предлагает два теста. Первый — универсализация. За каждым действием скрывается скрытая максима (принцип), которая негласно определяет решение человека совершить действие. По Канту, мы судим о моральной ценности поступка, определяя, можно ли сделать его максиму универсальной, чтобы она могла стать всеобщим законом.
Рассмотрим панические покупки, которые некоторые совершали во время пандемии. Человек, который приобретает несколько лишних рулонов туалетной бумаги из-за страха перед дефицитом, никому этим не причиняет вреда. Но он или она действует, руководствуясь максимой: если есть потенциальная нехватка, запаситесь. Этот принцип не выдерживает проверки на универсальность. Независимо от наименования продукта, когда все его запасают, создается ровно тот самый дефицит, от которого люди пытаются застраховаться.
Другое предложение Канта — тест на самоцель: относитесь к людям, будь то вы сами или ваши окружающие, не как к средству для достижения цели, а как к самоцели. Чтобы осознать, что он имел в виду, мы должны понять, что Кант, как и Милль, считал осуществление свободы основополагающим для человеческого достоинства. Использовать кого-либо не более чем как средство — значит вовлекать его в схему действий, на которую он в принципе не мог дать согласия. Узурпируя его свободу, вы уменьшаете его человечность.
Это можно применить и к социальной дилемме о приоритете экономики с ее преимуществами для множества людей за счет издержек для тех, кто вернется к работе раньше. Если молодых и здоровых готовы отправить на передовую, чтобы дать толчок развитию экономики, разве они в данном случае не рассматриваются как простое средство, а не как самоцель? Согласились бы они подвергнуть себя или своих близких риску заразиться коронавирусом?
Разница между утилитарным и кантианским подходами не должна затуманивать их сходства. Они оба видят мораль в том, чтобы ограничить личный интерес человека признанием личного интереса других. Хотя оба подхода подчеркивают, что право человека на выбор имеет ключевое значение для человеческого достоинства, оба также считают, что мораль требует, чтобы мы умерили этот индивидуализм признанием общего блага. За обоими взглядами мы находим основополагающее моральное понимание: все люди имеют значение.
Хотя право человека на выбор имеет ключевое значение для человеческого достоинства, однако мораль требует, чтобы мы умерили этот индивидуализм признанием общего блага
Третья альтернатива, которая контрастирует с убеждениями этих двух философов Просвещения, — это этика добродетелей Аристотеля. Аристотель выделял культивирование в себе таких добродетелей, как умеренность, мужество, справедливость и щедрость. Причина, по которой мы должны взращивать в себе эти добродетели, абсолютно корыстна: чтобы жить как можно лучше, в процветании (то, что он называл эвдемонией). Верно и то, что добродетельный человек приносит пользу своему сообществу, и хотя это может сделать его любимым и уважаемым, эти побочные эффекты сами по себе не делают его добродетельным.
Такая добродетель как щедрость особенно важна в моменты бедствий и страданий. Щедрость — это не просто желание принести жертву. Щедрый человек, пишет Аристотель, будет отдавать «справедливо, потому что он будет отдавать нужным людям, и в нужном количестве, и в нужное время, и выполнит все остальные условия правильного подаяния». Среди всех добродетельных людей щедрые, «возможно, самые любимые, потому что приносят пользу другим», пишет философ.
Все это мы наблюдаем со стороны медицинских работников, которые буквально круглосуточно спасают своих пациентов; ученых, которые отложили в сторону свои текущие проблемы и дела, чтобы заняться исследованием вируса и поиском решений; производителей, которые переключили свои производственные линии на аппараты ИВЛ и маски N95. Они не просто проявляют великодушие, а делают свой вклад, отдавая нуждающимся людям нечто уникальное и незаменимое — в нужном количестве и в нужное время. Независимо от того, является ли польза, которую они приносят всем нам, непосредственной целью их действий или удачным побочным продуктом их добродетели, их щедрость справедливо приносит им нашу любовь и уважение.
