«Крайне правый», «расистский», «фашистский»: не злоупотребляем ли мы этими терминами?

Насколько правее центра вам нужно быть, чтобы стать «крайне правым»? Это серьезный вопрос. Не слишком ли небрежно используется этот термин — наряду с такими словами, как «фашистский» и «расистский», когда кто-то просто хочет выразить свое мнение?

«Есть люди с гораздо более крайними, оскорбительными расовыми взглядами, чем Дональд Трамп или Такер Карлсон. Если Трамп и Такер [Карлсон] — „расисты“, то как вы называете тех людей?» — заметил однажды журнал The American Conservative.

Трамп сам создал немало путаницы, прибегая к лингвистическим искажениям. Например, он обвинил чернокожих прокуроров в «расизме» за ведение его уголовных дел; или пообещал «изгнать фашистов» в случае переизбрания президентом США. Имеют ли эти слова какое-либо значение сегодня, когда не существует общепринятых определений? И не лучше ли нам вовсе исключить эти понятия из публичных дебатов?

Нат Хансен, философ языка, исследует эти вопросы вместе с коллегами из США и Европы. Они изучают не только частоту, с которой такие слова появляются в общественном дискурсе, но и то, меняется ли значение этих слов с течением времени или в зависимости от возрастных групп.

Некоторые обеспокоены «концептуальной инфляцией», в результате которой употребление термина какой-либо группой слишком расширилось по сравнению с его изначальным значением. Но Хансен отмечает, что более частое использование термина в дебатах не обязательно означает концептуальную инфляцию. Возможно, на самом деле расистские взгляды стали чаще проявляться в обществе, или люди стали более чувствительны к расизму и активнее заявляют о нем.

Беспокойство, лежащее в основе концептуальной инфляции, заключается в том, что более широкое использование такого термина, как «расизм», «ослабляет его критическую силу». Действительно, по данным исследователей, пожилые люди используют это понятие иначе или более избирательно, чем люди в возрасте до 30 лет. Но для большинства опрошенных, независимо от возраста, «расист — это худшее, как можно назвать кого-то». «Это в некоторой степени помогает развеять беспокойство по поводу того, что сила этого термина ослабла или что он потерял часть своего морального веса», — говорит Хансен.

Однако отдельное беспокойство вызывает то, что более широкое использование этого термина препятствует диалогу. Прежде всего потому, что назвать кого-то «расистом» очень действенно: разыгрывание «расистской карты» действует как точка, обрывающая любой разговор. Но Нат Хансен утверждает, что «даже используя такой резкий термин, как „расизм“, мы можем сделать его менее резким, когда этого требует разговор». Он признает эту опасность, хотя и скептически относится к идее о том, что сокращение употребления слова «расист» улучшит качество общения. Вместо этого он предлагает людям более конкретно указывать, что именно является расистским в том или ином заявлении или политической позиции.

«„Расист/расистский“ — это термин, подобный любому оценочному прилагательному, как, например, „грязный“ или „больной“. Вы можете сказать „слегка расистский“, „чрезвычайно расистский“ или — один из примеров, которые мы используем — „расистский, но не во враждебном, а в старомодном смысле“», — говорит Хансен. Он отмечает, что к заявлениям о некорректном использовании языка иногда прибегают в качестве отвлекающего маневра. Соблазнительно «перейти к разговору о языке вместо того, чтобы зацикливаться на важных политических моментах или фундаментальных вопросах, которые будет нелегко решить».

Это может работать в обе стороны. Кто-то из левых может назвать политического оппонента «расистом», чтобы попытаться остановить уместные и легитимные дебаты по поводу миграционной политики. Кто-то из правых, обвиняемый в «расистских» взглядах, может отказаться от любых дискуссий с оппонентом до тех пор, пока обвинения не будут отозваны.

Хансен подчеркивает необходимость допускать разные интерпретации одного и того же слова. «Вместо того, чтобы отказываться от использования какого-то понятия, можем ли мы более внимательно следить за корректностью его употребления? Речь идет, конечно, о добросовестных участниках дискуссий», — говорит он.

Наличие одного определения такого термина, как «расизм», может облегчить задачу. Но это тщетная надежда — по двум причинам. Во-первых, значения слов всегда менялись. Хансен цитирует недавнее исследование использования слова «gay». «Люди постарше, использовавшие это слово в смысле 1950-х годов, то есть „счастливый, веселый, праздничный“, например, „it was a gay birthday“ — „это был веселый день рождения“. Люди среднего возраста привыкли употреблять это слово в значении „гомосексуальный“. А дети вообще используют это слово в общем уничижительном смысле, например, „school is gay“, то есть „школа — это скучно, глупо или некруто“», — рассказывает Хансен.

Во-вторых, природа политических дебатов такова, что некоторые концепции, выражаясь словами шотландского философа Уолтера Брайса Галли, «оспариваются по существу». Возьмите понятие «демократия». Является ли США демократией? А Венгрия? А как насчет Корейской Народно-Демократической Республики? «Несмотря на то, что они используют слово „демократический“ не в том смысле, в котором его использовали бы мы, они [власти Северной Кореи] сохраняют этот ярлык как что-то эмоционально позитивное», — говорит Нат Хансен.

«Таким образом, будет бесконечная битва за то, кому принадлежат эти понятия и кто может их употреблять, потому что их эмоциональный резонанс очень силен. Мы не сможем просто раз и навсегда договориться, что означают такие термины, как „расистский“ или „демократический“. Здесь всегда будут возникать разногласия, потому потому что эти концепции ценны и играют большую роль в общественных дебатах», — резюмирует Хансен.