24 июня Американский Мемориальный музей Холокоста резко высказался об использовании аналогий текущей хроники с трагическими событиями истории. Предпосылкой для этого заявления стали слова политика, общественной активистки и члена Палаты представителей США, Александры Окасио-Кортес, назвавшей американские следственные изоляторы “концентрационными лагерями”.
По мнению Тимоти Снайдера, профессора истории Йельского университета и автора книг Bloodlands: Europe Between Hitler and Stalin, Black Earth: The Holocaust as History and Warning и On Tyranny: Twenty Lessons From the Twentieth Century, заявление музея ставит под сомнение девиз “никогда больше” и представляет моральную угрозу для общества.
Музей Холокоста, финансируемый из средств федерального бюджета, предлагает американцам перестать думать, — так начинает свою статью Тимоти Снайдер, известный своими непримиримыми и порой резкими, высказываниями.
Холокост для американцев должен быть источником морального урока. Мы оказываемся перед выбором между абсолютной моральной правотой и необходимостью критически оценивать себя в свете истории, пишет Снайдер. На первый взгляд непринятие музеем “аналогий между Холокостом и другими событиями” выглядит как достойная попытка закрепить беспрецедентность массового убийства евреев в Европе. Но на деле невозможность оценить ужас того злодеяния, освобождает нацию от необходимости самокритики.
Попытка найти сравнение — не мистическое действие. Так устроено мышление. Каждую минуту, когда кто-то просит у нас совета о ситуации, выходящей за пределы нашего личного опыта, каждый раз, когда мы становимся перед новым выбором, наш мозг пытается найти сравнение с тем, что нам уже знакомо. Следующий шаг — мы задаём вопросы, которые позволяют прояснить различия и сходства. Затем наступает понимание, которое даёт нам возможность действовать. “Никогда больше” — заклинание, способное запустить этот мыслительный процесс. Исходя из сегодняшнего дня, мы пытаемся поместить себя в 1930-е и 1940-е. Как только мы поняли что-то про историю Холокоста, мы возвращаемся в наше время, пытаясь найти паттерны и знаки, которые были упущены в прошлом. Если мы замечаем тревожный знак, мы должны действовать. Без этого усилия “никогда больше” превращается в “это может случиться здесь”.
Это обычный педагогический приём — попросить представить себя в похожей ситуации — еврейским ребенком, прячущимся в Амстердаме. Это историческая аналогия, к которой миллионы раз прибегали учителя и музеи. Если мы запретим подобные аналогии, мы сделаем Холокост нерелевантным для будущих поколений. Если ребёнок может идентифицировать себя с Анной Франк, он может представить себе, каково детям иммигрантов быть разлучёнными с их родителями. Запретив проводить аналогии, мы запретим процесс научения эмпатии.
Многие из великих мыслителей прошлого века, которые прошли через Холокост, задавались вопросом, что он значит для истории и для настоящего. Отказываясь от аналогий, мы отказываемся от поэзии Пауля Целана, философии Ханны Арендт, этики Эммануэля Левинаса, дневников Виктора Клемперера и романов Василия Гроссмана.
Аналогии, назидательные или вводящие в заблуждение, — вокруг нас. Мы прибегаем к аналогиям в разговорах друг с другом, и для того существуют аргументы, чтобы подтвердить верность или неверность аналогии. Но монополия на трактование истории, особенно если её оставляет за собой один единственный институт, это знак авторитаризма, предостерегает Снайдер. Любое табу — шаг к авторитаризму. И демократия не должна следовать этим путём.
Важно, что Тимоти Снайдер не предлагает соглашаться с аргументом Окасио-Кортес в том, что “американское правительство открыло концентрационные лагеря на своей южной границе”. Смысл исторических сравнений не в том, чтобы найти идеальное совпадение — которое может не найтись никогда — но в том, чтобы учиться видеть тревожные знаки.
Как много людей знают о том, что одним из крупнейших актов насилия нацистов была депортация евреев, признанных нелегальными мигрантами. Если посмотреть на этот факт в свете событий современности, значит, неминуемо предложить аналогию. Точнее аналогия здесь предлагает сама себя. Запрет на аналогии — путь к тому, что мы никогда не выучим уроки истори.
Холокост стал возможен, когда евреи оказались вне государства. Концентрационный лагерь — это зона вне права. Как и СС — институт, вне права, который оперировал на огромной территории вне закона, созданной нацистами в Восточной Европе. Экстремальный случай учит нас одному простому уроку: верховенство права должно превалировать над всем и везде, исключения должны быть сведены к минимуму.
Если вы не даёте себе труда мыслить, вы не сможете понять, что идёте не туда.
Снайдер приводит ещё один пример, как в его родном штате Огайо Бюро иммиграции и таможенного контроля использовали пончики, чтобы заманить голодных мигрантов и впоследствии арестовать, разлучив матерей и детей. Чем это отличается от того мармелада, который обещали евреям в случае добровольной явки на Умшлагплац? Мы можем спорить до хрипоты, чем один случай отличается от другого, но в конечном итоге нам останется только устыдиться произошедшему, пишет Снайдер.
Он также предлагает задуматься ещё об одной важной этической дилемме. Это суровый мысленный эксперимент, и его можно сформулировать по-разному: от “что может заставить такого же человека как я пойти на убийство” до “при каких условиях я или мои соотечественники способны на действия, которые в нормальных условиях были бы неприемлемы”. Мы должны пристально смотреть на условия и действия людей, которые работают в местах лишения свободы. Нельзя сказать, что эти места полностью находятся вне зоны права, как в случае с концентрационными лагерями, но совершенно точно можно утверждать, что нарушения прав человека в таких местах стали рутиной, а обстановка там достаточно деморализующая для того, чтобы худшие человеческие импульсы проявили себя. Это ещё один знак того, что вседозволенность в закрытом пространстве подталкивает к совершению беззакония.
Когда мы примеряем на себя аналогии прошлого, это не делает нас ни преступниками, ни жертвами. Но интуитивно человеку хочется видеть себя скорее жертвой, чем преступником, потому как только Холокост звучит применимо к нам со стороны преступления, мы на подсознательном уровне начинаем защищать свою невиновность. И это то, что происходит сейчас на наших глазах — один из официальных институтов памяти защищает нашу невиновность, представляя нас оскорблёнными жертвами.
Моральный урок Холокоста не в том, что вы рискуете стать жертвой. Моральный урок Холокоста в опасности, что вы проигнорируете жертву. Или подвергнете другого мучениям. Или того хуже.
Мы нуждаемся в аналогиях, чтобы осознать факты и испытать эмпатию. Но также аналогии необходимы для концептуального мышления. Концепции, к которым мы прибегаем сегодня, вышли из исторических аналогий. Термин “этнические чистки” был введён сербскими преступниками, чтобы описать их собственные действия в начале 1990-х, мы же используем этот термин, чтобы описать подобное, случившееся как до “изобретения термина”, так и после. Термин “геноцид” был предложен прошедшим через Холокост Рафаэлем Лемкиным как описание попытки уничтожить культуру. Само же слово “Холокост” происходит от древнегреческого слова, которое означало ритуальную жертву. На заре Европы оно описывало смерть людей от огня, к XIX веку за словом закрепилось значение катаклизма вообще, к концу XX века оно стало означать массовое убийство европейских евреев. В Америке оно имеет особую силу, потому что во время Холодной войн использовалось в словосочетании “ядерный холокост”. Американцы плавно перенесли название с одного события на другое в значении “худшее, что можно себе представить”.
Табу на обсуждении концентрационных лагерей ещё более гротескно, чем табу на обсуждение Холокоста, поскольку это сдвигает фокус за пределы военной Европы и захватывает всю современную историю. Табу запретит нам обсуждать Европейский империализм, Советский Союз и современный Китай. Кстати, когда Энн Аппельбаум, выдающийся историк коммунизма, правильно применила слоган “никогда больше” в отношении Китая, реакции не последовало. Нарушения прав человека в Китае совершаются в совершенно другом масштабе, и Аппельбаум права в том, что они заслуживают большего внимания. Но было бы нелогичным применять исторические термины к другим, оставаясь самим в безопасной зоне комфорта.
Самое “оруэлловское” в описываемой ситуации, считает Тимоти Снайдер, это то, что позиция музея пытается запретить здоровую мыслительную операцию, к которой ум человека прибегает интуитивно — обучение. Чем больше мы узнаём о Холокосте, тем больше мы понимаем о беспрецедентности этого ужаса. Чем шире наши знания, тем яснее наше понимание и видение происходящего сегодня, и тем выше наши шансы не допустить будущую катастрофу. Проблема начинается там, где мы используем прошлое, чтобы доказать свою невиновность и сегодняшнюю правоту, а также оправдать любые наши сегодняшние действия.
“Никогда больше” означает признать, что история может выводить нас из зоны комфорта. Без аналогий обойтись невозможно, и попытка запретить их приведёт нас к защите преступной беспечности, в минуту, когда мы так нуждаемся в критическом мышлении. Если исторические сравнения ограничены, мы ограничены в нашей способности к политическому мышлению. У нас появляются политические табу. У нас не остаётся гражданского общества. И мы обнаружим себя внутри лагеря сторонников авторитарной власти.
Слова о Холокосте из уст хранителя памяти о Холокосте значат особенно много. Слова могут снять с нас груз ответственности, во время, когда совершаются преступления от нашего имени. Слова могут трансформировать вчерашнее преступление в сегодняшнее оправдание, открыв путь завтрашнему ужасу. То, что завтрашняя жестокость будет отличаться от вчерашней, не даёт ей право на существование. Это будет на нашей совести, и мы были предупреждены.
В другой своей книге “О тирании. Двадцать уроков, которые мы вынесли из 20-го века” Снайдер пишет: Гамлет у Шекспира — добродетельный человек, который шокирован приходом к власти зла. Преследуемый видениями и ночными кошмарами, оставшийся один и оставленный в одиночестве, он понимает, что ему необходимо восстановить своё чувство времени: «…Век расшатался, и скверней всего, Что я рожден восстановить его…» (перевод М. Лозинского). Наш век совершенно точно “расшатался”. Мы забыли историю по одной причине, и, если мы не будем осторожны, мы упустим наш шанс. Нам необходимо восстановить наше чувство времени, если мы хотим возродить нашу готовность бороться за свободу.
Восстановить “чувство времени” и иметь мужество пользоваться своим умом — Sapere Aude — другого рецепта не существует.
Читать больше:
Статья Тимоти Снайдера о заявлении Мемориального Музея Холокоста (англ. яз.)
