Идея защиты Конституции, соблюдения ее самими властями по-прежнему актуальна

Принятие поправок в российскую Конституцию поставило перед гражданским обществом множество вопросов. Для чего потребовалось ее менять? Можно ли хоть как-то повлиять на этот процесс? Какую роль в жизни страны будет играть переписанный Основной закон (если он и в прежнем виде не слишком соблюдался)? Именно с целью призвать власть соблюдать собственную Конституцию зародилось диссидентское движение в СССР. О том, что общего у защитников Конституции 1965 года и активистов 2020 года, рассказал руководитель внутриполитической программы Московского центра Карнеги Андрей Колесников, а старший научный сотрудник ВШЭ, профессор «Шанинки» Григорий Юдин описал главные черты и особенности современного гражданского движения.

Андрей Колесников — об истории диссидентского движения в СССР, а также сходствах и различиях инакомыслящих сейчас и 50-70 лет назад

Нынешнее гражданское общество в своих рассуждениях об устройстве гражданской или политической активности стоит на плечах гигантов. А те гиганты, в свою очередь, стоят на плечах других гигантов. 

Историю гражданского движения имеет смысл просматривать, начиная с Великой Отечественной войны. Потому что военное время в каком-то смысле было более свободным. Сталин чувствовал, что не сможет выиграть войну, вооружившись одним Марксом, Энгельсом и Лениным. Он дал чуть большую свободу высказываний, привлек православную церковь, и тот исторический пантеон богов, который сейчас у всех сложился в головах — от Кутузова до Суворова — это те, кто был перечислен Сталиным во время его выступления 7 ноября 1941 года, когда он отправлял войска на фронт, апеллируя не столько к марксистским, сколько к патриотическим ценностям. В 1945 году иллюзии уже потихонечку рассеивались. Историю современного типа гражданского самосознания можно отсчитывать с демонстрации в ЦАГИ, когда после знаменитого тоста Сталина научные сотрудники промаршировали по коридору с речевкой «Мы винтики, мы шпунтики». Мне кажется это первая интересная акция пробуждения гражданского самосознания. 

История инакомыслия 1953-1982 годов хорошо показана в книге «Крамола: Инакомыслие в СССР при Хрущеве и Брежневе». Это сухое описание крамольной активности, из которой следует, что в Советском Союзе было множество актов индивидуального протеста (хоть и мало осознанного), а также немало актов создания коллективных подпольных организаций. Там, где люди собирались больше трех-четырех человек и называли себя социалистической рабочей партией подлинных ленинистов или подлинных марксистов — там же начиналась работа КГБ, а заканчивалось все большими сроками лишения свободы. Как правило, это были люди, искавшие подлинно марксистский подход к той действительности, которую они видели — все это, естественно, очень жестко каралось (например, дело Краснопевцева 1957 года). 

Другие плечи гигантов — это как таковое диссидентское движение. Оно родилось как движение за соблюдение Конституции 1936 года, причем не как подпольное, а требовавшее воздуха и открытого выражения мнения. Демонстрация с требованием открытости и гласности процесса Синявского-Даниэля 5 декабря 1965 года — выход этого движения на арену с конкретными требованиями. Тут мы видим перекличку, мостик с сегодняшним днем, потому что идея защиты Конституции, соблюдения ее самими властями — она по-прежнему актуальна. Не только потому, что вносятся поправки в Конституцию, которые разрушают ее конструкцию, которые профанируют конституционное право как таковое, но и потому, что происходившее в прошлом году в Москве, в Шиесе, в Екатеринбурге, в Ингушетии, — это на самом деле соблюдение людьми главы 2 Конституции «Права и свободы человека и гражданина». Эти статьи имеют прямое действие, и любой нормальный конституционалист вам об этом расскажет. Но оказывается, это уголовно преследуемое деяние, а лозунги диссидентского движения 1965-1966 года совпадают почти до буквы с теми, которые мы имеем сейчас. Перекличка времен есть и в том, что люди в разных обстоятельствах высказали одну и ту же мысль — о том, что для выражения своего отношения к происходящему, к внешнему миру, к власти, недостаточно молчаливой резистенции, нужно говорить, подавать голос. Самиздат, Солженицын во втором ряду книжных шкафов, самиздатовские переплетные мастерские — все это похоже на социальные сети, просто с другими технологиями. 

Гражданское движение в перестройку — это феномен, когда пробуждалась целая нация, но когда ей дали разрешение на это сверху. Все революции массового сознания происходили только после того, как сама власть начинала процесс самомодернизации. Это, в общем, стремление к нормальности, выражением которой считался Запад. Это хорошо видно по своду судебных и КГБшных документов в книге «Крамола», где разные представители рабочего класса — а не только интеллигенции — говорят: вот в Америке-то жить лучше, в Америке рабочий получает больше. Это необязательно либеральные ценности — это просто нормальность: нормальный магазин, нормальная среда, нормальные газеты. Но до сих пор мы воспринимаем модернизацию как вестернизацию.

Сейчас в России, мне кажется, нужно разделять политическую оппозицию и гражданское общество. Иногда они совпадают естественным образом, потому что гражданское сопротивление не всегда возможно без политических средств. Гражданское общество, естественно, разное — где-то более отрефлексированное, где-то менее. В Шиесе люди, протестующие против московского мусора, выходили с портретами Сталина — не потому, что они сталинисты, а потому что в отсутствие языка выражения собственной гражданской позиции приходится прибегать к архаичным символам. Как еще покажешь градус эмоции? Характерно, что власть тоже интуитивно повторяет шаги советской власти — например, ужесточая законодательство. Сначала инакомыслящих судили по ст. 70 УК за «антисоветскую деятельность», а когда началось движение 1965-66 годов за соблюдение Конституции, была придумана ст. 190 — «распространение заведомо ложных измышлений, порочащих советский государственный и общественный строй». Расширяется зона посадок, их становится больше, держится в страхе больший круг людей. 

Но есть и отличия. На небольшой конференции в Тамбове в 2007 году философ Вадим Межуев говорил, что гражданское общество сочетаемо не с любым, а только с правовым государством. Но сегодняшний опыт показывает, что гражданское общество крепчает, развивается и самоформируется, наоборот, соседствуя с неправовым государством — такой парадокс сегодняшней действительности.

Григорий Юдин — о том, что такое поколение, почему пропаганда работает только на категорию 55+, и почему конфликт внутри российского общества не имеет отношения к поколениям

Часто говорят, что в России возникло новое поколение, которое может быть новым политическим субъектом. Но у меня возникает ряд вопросов. Социолог Карл Мангейм указывал, что, говоря о поколениях, необходимо обращать внимание на какие-то элементы совместного опыта и совместного взросления. Это не календарь в одно время переворачивается, а социальная реальность организуется таким образом, что делает разных людей частью общего разделяемого мира. Теодор Шанин, который продолжал линию Мангейма, писал, что поколение — это базовая общность жизненного опыта помноженная на его драматичность. То есть должен быть не просто общий опыт, но и событийность. 

Когда мы начинаем смотреть на достаточно массовые для автократической ситуации группы, которые выходят на улицы, мы обнаруживаем их общий возраст, и у нас возникает искушение сказать, что вышло новое поколение. Но почему мы называем это поколением? Просто потому, что есть заметный нам признак, который вроде бы этих людей объединяет. Да, мы видим каковы эти люди по их возрасту, но если бы мы их спросили, за какую футбольную команду они болеют, делали бы мы из этого далеко идущие выводы? Вряд ли. Именно в этом отличие статистической общности от содержательной. Для того, чтобы говорить, что на улицах находится новое поколение, неплохо, чтобы запрос или требование, которое заявляют люди, находящиеся на улице, было требованием или запросом поколения. Не так важно, каков биологический возраст этих людей: часто поколенческий запрос формулируют люди старше, чем это молодое поколение. Из самого факта, что мы наблюдаем поведение каких-то молодых людей, не следует наличие поколения как поведенческого субъекта. Более того слишком быстро покупаться на эту логику может быть просто опасно: таким образом вы изолируете общегражданские требования от того субъекта, который они собираются представлять. Полагать, что школьник сейчас совсем не такой как мы, по-другому устроен, что-то другое у него в голове происходит, и нам нужно относиться к нему как к новому молодому племени — это хороший способ его маргинализировать и отделить от того единства, которое он пытается представлять. 

В 2019 году было несколько опросов общественного мнения, которые дали довольно интересный результат. Я склонен критически относиться к опросам, но если даже по их результатам видны расколы, можно предположить, что в реальности они еще более серьезны. Что это за расколы? Они связаны с отношением к этим протестам, причем данные были одинаковы как по Москве, так и по стране в целом. Во-первых, оказалось, что более молодые склонны с гораздо большей симпатией и пониманием относиться к тем, кто выходит на улицы, чем люди 55+. Во-вторых, люди, которые формируют свою картину мира, опираясь исключительно на федеральное телевидение, склонны относиться с подозрением и с враждебностью к тем, кто выходит на улицы. С этим связана общая проблема сегодняшней пропаганды: она работает только на категорию 55+, а на все остальные категории уже, в общем, не работает. Это примерно 35-40% населения. При этом молодые группы принадлежат к числу наиболее деполитизированных — это показывает и наше исследование молодежи, которое мы делали для Фонда Немцова. В этом состоит в значительной степени секрет всех российских выборов: более политизированные группы старше, их проще привести на выборы. От молодежи власть как раз ждет, чтобы она не приходила на выборы и желательно держалась подальше. 

На мой взгляд, то, что мы наблюдаем, лучше описывать не как конфликт поколений, а как конфликт политических стилей. В последние 20 лет мы наблюдаем господство единственного политического стиля, который для простоты можно назвать иерархическим. Политика понимается как система выполнения приказов сверху. Как выглядит политик, который ведет кампанию на выборах? Это уверенный, с проседью, мужик в пиджаке, который всячески пытается дать понять, что у него есть доступ куда-то, куда вам и не снилось. И в этом смысле он способен сделать для вас что-то хорошее, потому что у него есть ходы и каналы. Обратной стороной этого является неумение коммуницировать горизонтально, но только сверху вниз. Все это, естественно, является отражением того, как предпочитает коммуницировать Владимир Путин: он, например, не пользуется интернетом, и это не просто его индивидуальный выбор, а непонимание сегмента коммуникации, который для большей части людей является естественным и нормальным. Речь здесь не о биологическом возрасте, а о моральном устаревании. 

В то же время есть запрос на другой политический стиль. Мы это видим всякий раз, когда возникает возможность для другой политики — связанной с участием, вовлечением, горизонтальной коммуникацией. В случае с московскими выборами это тот энтузиазм, с которым кандидаты включились в процесс собственной регистрации и сбор нескольких тысяч подписей. И вдруг возникло какое-то коллективное движение. Этот конфликт между политическими стилями кажется мне гораздо более важным, чем конфликт между поколениями. 

Записала Наталья Корченкова