Призраки прошлого вернулись в Европу и мир: крайне правые партии снова входят в парламенты, формируют коалиции, выигрывают выборы. Они располагают колоссальными финансовыми средствами, а их сторонники — не маргиналы, а обычные люди, соседи, коллеги и знакомые. Как превратить личную травму в политическое действие, способное изменить страну? И что можно противопоставить своим влиятельным оппонентам, имея в разы меньше ресурсов на борьбу? Об этом на семинаре Школы гражданского просвещения рассказала Алис Барб, французская активистка и президент Академии будущих лидеров.
Hillier Tristram Paul, Composition, 1933
Я родом из фашистской семьи. Мой прадед был полковником во Франции, командиром первой частной милиции маршала Петена — того самого человека, который сотрудничал с Гитлером и возглавлял коллаборационистский режим во Франции. Так что я выросла в семье, где часто звучали ужасные вещи. Моя бабушка, дедушка, дяди, кузены — все они продолжали фашистские традиции; они до сих пор голосуют за крайне правых и пребывают в убеждении, что концлагеря — это выдумка Голливуда. Разумеется, аборты и права женщин — это темы, которых в моей семье также не существовало.
К счастью, у моей матери с детства внутри звучал маленький голос, говоривший: «Это ненормально». Она выросла среди таких родителей, но в восемнадцать лет сбежала. Потом родила меня. Но она всегда верила, что я должна сама открыть для себя правду. Поэтому она посылала меня на все каникулы к бабушке и дедушке — к той самой части семьи. Так что, по сути, меня воспитывала моя нацистская бабушка. Я очень ее любила. Но когда мне исполнилось четырнадцать, я все поняла. У меня, как когда-то у матери, в голове зазвучал тот же голос; тогда я решила больше не общаться с бабушкой и дедушкой. Я написала бабушке большое письмо: «Я тебя очень люблю, люблю всей душой, но я никогда не смогу принять, что ты нацистка». Она ответила: «Моя дорогая, я тоже тебя очень люблю. Но в нашей семье идеи стоят выше любви». С этим я, конечно, не согласилась. Я перестала с ними общаться на долгое время; потом возобновила общение, пыталась их переубедить, спорила, ссорилась. Даже посвятила свою дипломную работу по социологии теме фашизма в своей семье, чтобы понять, почему и как можно остановить распространение этой идеологии сегодня.
Мне казалось, что все это умрет вместе с моими бабушкой и дедушкой. Но нет, не умерло. Так начался мой путь в активизме. В двадцать четыре года я создала свою первую организацию — SINGA. Она очень быстро стала международным движением, продвигающим идею интеграции беженцев в европейское общество. Но изначальная цель SINGA была не в том, чтобы просто помогать беженцам с языком, жильем или поиском работы. Главная идея была — изменить нарратив о миграции. Потому что, когда слышишь слово «беженцы», чаще всего представляешь себе бедных людей, бегущих от войны, дрейфующих на лодках и просящих помощи. И, конечно, это часть реальности, но далеко не вся. Мы хотели изменить этот образ, создавая связи между мигрантами и местными жителями.
Сначала мы просто устраивали вечеринки — пили вместе, смеялись. Нас было тридцать человек, потом — три тысячи, потом — тридцать тысяч. Сегодня SINGA — это сеть из 80 тысяч человек по всей Европе и Северной Америке: беженцы и местные встречаются на йоге, концертах, кулинарных мастер-классах. SINGA также стала известна благодаря созданию первой платформы онлайн-гостеприимства — своего рода Airbnb для беженцев. Любой человек мог сказать: «У меня есть свободная комната», — и мы соединяли его с теми, кто искал жилье. Так они начинали жить вместе.
Рассылка Школы гражданского просвещения
Это имело огромный эффект на интеграцию. Когда ты живешь с местными, тебе не нужно ломать голову над поиском квартиры, ты ужинаешь вместе с ними, говоришь на их языке, заводишь друзей, получаешь рекомендации для работы. Мы доказали, что такая форма приема беженцев экономит государству кучу денег. Это особенно понравилось Макрону — ведь он, как известно, любит экономические аргументы. В итоге правительство Франции запустило масштабную программу поддержки: и для беженцев, и для тех, кто принимает их у себя. Но для меня главное не это, а то, что тысячи людей нашли друзей, семьи, любовь, детей. И именно в таком мире я хочу жить.
Я посвятила десять лет своей жизни развитию этой организации, видела, как она растет, и это было прекрасно — потому что мы действительно влияли на общество. Мы меняли общественное восприятие, меняли нарратив. Но, в конце концов, моя бабушка так и осталась фашисткой. И тогда я задумалась: а как можно масштабировать то, что мы делаем? Ведь замечательно иметь успешную организацию, но этого недостаточно, если Марин Ле Пен выходит во второй тур президентских выборов.
Параллельно я запустила феминистскую организацию, которая боролась с уличными домогательствами. Вместе с другими инициативами мы организовали первый Марш за климат в Париже — во время COP-2020. Так что я занималась множеством активистских проектов. Это постепенно сделало меня относительно известной во Франции, меня стали приглашать на телевидение. Но с известностью пришла и другая сторона — я стала мишенью для крайне правых, которые так и остались моими врагами. Я начала получать угрозы — меня хотели изнасиловать, убить и вообще «стереть с лица земли». Я подала в суд на нескольких таких людей.
На судебных заседаниях я увидела перед собой не чудовищ, а жалких, растерянных, стареющих мужчин. Большинство — с низким доходом, без образования, с опущенными глазами. Они говорили судье: «Господин судья, простите, я не знал, я был взломан…» Я смотрела на них и чувствовала не злость, а жалость. Ведь это могли быть мои соседи, друзья детства, даже мой отец. Они просто не осознавали, как стали инструментами в руках систем, которые манипулируют ими через социальные сети — используя мою фотографию, создавая контент, направленный против меня.
И тогда я поняла как ультраправая идеология использует технологии: чтобы усиливать поляризацию, распространять ненависть, играть на темах миграции и феминизма, потому что именно эти темы легче всего превращать в оружие. Они используют киберпреследования, фабрики троллей — чтобы ослабить и деморализовать активистов. Я осознала, что мы как активисты делаем важное дело: распространяем любовь, верим в людей — наивно, но это работает. Но наши противники — гораздо сильнее. С ними нужно бороться иначе.
В 2018 году, я получила приглашение поучаствовать в программе Барака Обамы, который решил создать фонд для поддержки активистов по всему миру. За этот год я встретила множество людей, которые принимали решения в США. В том числе тех, чья политика напрямую привела к гибели моих друзей-беженцев и их семей. И тогда я ясно осознала: активизм — это прекрасно, но реальную власть и влияние дает политика.
Когда я вернулась во Францию, я сказала себе: «Мы должны действовать политически. Мы должны входить в саму политику». Потому что — и это касается не только Франции, но и большинства демократий — сегодня есть три серьезные проблемы. Первая: политические партии, особенно прогрессивные, больше не привлекают людей. Во Франции — в частности из-за Макрона — сам политический процесс утратил доверие. Люди просто ненавидят политиков. Вторая: активисты, которые делают реальные дела «на земле», не хотят идти в политику, они просто не видят в ней смысла. И третья: крайне правая сторона невероятно сильна. У них есть свои школы, think tank’и, стратегии, совместные действия. Они системно подрывают саму суть демократии и свободы, за которые мы боролись.
Так что я ушла из своей организации, из SINGA, чтобы создать Академию будущих лидеров — политическую школу для активистов, которые хотят не просто выступать, а войти в политику и брать власть в свои руки. За три года работы мы поддержали около ста человек, а сейчас готовим пятьдесят кандидатов в пятидесяти городах Франции к муниципальным выборам, которые пройдут в марте 2026 года. Особенно мы работаем там, где крайне правые близки к победе.
Но и этого все еще недостаточно — потому что они продолжают выигрывать. Мы осознали еще одну вещь: у левых просто нет денег. Мы бедны. Мы сражаемся против людей, у которых миллионы.
Есть, например, Пьер-Эдуар Стеран — французский миллиардер, решивший вложить все свои миллиарды, чтобы привести крайне правых к власти. Я изучаю его уже два года, работаю с журналистами, чтобы осветить его деятельность. Это удивительный персонаж. Он разбогател, продавая так называемые Smartbox — такие подарочные коробки: даришь человеку «уикенд в отеле», чаще всего в довольно посредственном. Он глубоко религиозен, католик. Написал даже «бизнес-план спасения Франции» на три тысячи лет. В этом плане он заявил: «Я спасу Францию и буду служить Иисусу и своей стране». Начал он, впрочем, с того, что уехал в Бельгию, чтобы не платить налоги. Потом он начал сближаться с ультраправыми политиками, хотя в политике, по правде говоря, ничего не понимал. Поэтому он стал нанимать профессионалов, которые понимали, как все устроено.
Он вложил миллиард евро в фонд, который инвестирует в технологии, big data, производство еды, корм для кошек, велосипеды — буквально во все подряд. Каждый год фонд приносит примерно 80 миллионов евро прибыли. И эти 80 миллионов полностью уходят в его филантропический фонд. Чтобы вы понимали масштаб: 80 миллионов — это вдвое больше бюджета фонда TotalEnergies, вчетверо больше, чем у фонда BNP Paribas, и почти равняется бюджету Fondation de France, крупнейшего благотворительного фонда страны. И это примерно в восемьдесят раз больше, чем я могу собрать за год на борьбу с крайне правыми.
Формально его фонд занимается поддержкой некоммерческих организаций, «неполитических» проектов. Но через поддержку НКО можно прекрасно влиять на общественное мнение. Он финансирует, например, организации, которые помогают матерям-одиночкам, но с целью отговорить их от абортов. Он поддерживает фонды, продвигающие «традиционные французские песни», среди которых есть и старые фашистские марши. Он также спонсирует инфлюенсеров, которые продвигают «французские традиции». Сейчас 50 блогеров получают от него по 5000 евро в месяц — то есть 3 миллиона евро в год — чтобы публиковать контент о «традициях», «народных праздниках» и прочем, например, о «празднике свиней», который, разумеется, направлен против мусульман. Он финансирует и программы «помощи молодежи» из бедных пригородов — но с условием, что дети должны перестать быть мусульманами и принять католицизм. Он поддерживает политические и журналистские школы, и еще одну структуру — организацию под названием Périclès; на нее он тратит 20 миллионов евро в год. Périclès финансирует think tank’и и юристов которые ведут своего рода партизанскую войну против активистов.
Крайне правые работают вместе. Мы знаем, что Орбан сотрудничает с Ле Пен, Ле Пен — с Мелони, и так далее. Но у них все отлажено. У них свои политические академии, такие же, как моя, только с куда большими ресурсами. Эти школы уже подготовили около 5000 человек, которые сегодня работают в парламенте или рядом с ним — 132 депутата партии Ле Пен, а также помощников парламентариев, будущих мэров. Во Франции сегодня около 50 ультраправых блогеров, у каждого из которых — более миллиона просмотров в месяц. Это колоссальная сила.
Возникает вопрос: что с этим делать? Как отвечать, когда наши оппоненты не просто богаче, но и обладают огромным влиянием и легитимностью, даже в рамках демократии?
Есть несколько очень интересных эпизодов, о которых я хочу рассказать. Один из них — парламентские выборы. Наверняка вы слышали, что после выборов в Европарламент в прошлом году Эммануэль Макрон внезапно распустил Национальное собрание. Сегодня мы знаем, зачем он это сделал: он терял свое большинство и подумал: «Если я распущу парламент, крайне правая партия выиграет, и французы увидят, что значит иметь их у власти». Он буквально думал так — но этого не произошло. Почему? Потому что было почти очевидно, что крайне правые могут победить, и все левые партии объединились в «Новый народный Фронт». Это было трогательно — ведь они друг друга действительно ненавидели: во Франции как бы три левых лагеря, и они относятся друг к другу очень враждебно.
Активисты параллельно также объединялись — это тоже было сложно, потому что даже в активизме люди друг друга ненавидят. Мы провели отдельную кампанию, не работая напрямую с политическими партиями: давили на них, чтобы они объединились, и одновременно мобилизовали людей голосовать за объединенный список. Мы собрали около 160 организаций — больших и маленьких, активистские группы; привлекли инфлюенсеров — не обычных политических блогеров, а lifestyle-инфлюенсеров с огромной аудиторией (у некоторых — сотни миллионов подписчиков). Мы даже использовали тролль-фермы — но чтобы распространять любовь. У нас был свой «хакер», и каждый раз, когда кого-то из нас или политика затравливали в сети, мы задействовали фермы, чтобы залить ленту сердечками, комментариями вроде «queen» и прочим позитивом — чтобы плохие посты терялись в алгоритмах. Это грязно и незаконно, но в тот момент было необходимо. Кампания была чрезвычайно интенсивной — у нас было меньше месяца на организацию, но она сработала: «Новый народный Фронт» выиграл выборы.
Новые формы политического активизма появляются по всему миру. Например, Ника Ковач из Словении — моя героиня. Она создала Институт 8 марта — организацию, которая борется с гендерным и экономическим неравенством по всей Словении. Она провела 17 референдумов в Словении; благодаря ей в стране появился новый левый премьер-министр. Она также инициировала кампанию «My Voice, My Choice», собрав миллион подписей за бесплатный и доступный аборт в Европе. В этом году они приехали в Брюссель, чтобы убедить депутатов Европарламента принять соответствующую реформу.
Еще один интересный пример — Индонезия. Это 27 тысяч островов, очень консервативная страна, крупнейшее мусульманское государство, где права женщин, ЛГБТК+ и трансгендерных людей почти не рассматриваются. Один кандидат, Басведан, активно использовал TikTok для своей кампании и дошел до второго места на президентских выборах. Он использовал мемы, танцы и юмор, а его соперник, старый консерватор, так испугался, что сам попытался танцевать на TikTok — и выглядел при этом нелепо. Это показывает, как креативное использование соцсетей реально меняет политические кампании.
Что я вынесла из всего этого опыта? Мы должны идти в политику, использовать все легальные и финансовые возможности, работать коллективно, создавать альянсы и защищать друг друга.
