«Политический кризис в Беларуси можно определить как тяжбу о суверенной власти»
Татьяна Щитцова: В своих текстах о Беларуси я использую слово «революция», понимая при этом, что речь не идет о «революции» в популярном, отчасти конвенциональном смысле — смены власти, конечно же, не произошло. Но я думаю, что использование слова «революция» обосновано, потому что речь идет об очень серьезной, радикальной трансформации белорусского общества. Протестное движение вовлекло не только жителей столицы, в нем участвовали и регионы, и небольшие города, и села, в него были включены самые разные профессиональные группы.
Ян Паточка — философ, который был одним из подписантов Хартии-77, и человек, который умер после многочасового допроса — незадолго до своей смерти опубликовал текст по философии истории. Для него история начинается тогда, когда в обществе происходит определенное потрясение, связанное с тем, что люди радикально переосмысляют основания собственной жизни и берут на себя ответственность за то, как дальше будет развиваться социальная жизнь в этом конкретном сообществе. Описание, предложенное Паточкой, мне кажется, очень хорошо подходит для осмысления белорусской ситуации.
История начинается тогда, когда люди берут на себя ответственность за то, как дальше будет развиваться социальная жизнь в этом конкретном сообществе
В ситуации, когда суверен имеет право замораживать действие закона по своему усмотрению, все объединились вокруг одного — необходимости восстановить the rule of law, верховенство права. Мы оказались в ситуации, когда различие в идеологиях, в программах оказалось несущественным, и это уникальный момент в политической практике.
В целом политический кризис в Беларуси можно определить как тяжбу о суверенной власти. У нас есть суверенитет государства Беларусь. И у нас есть антагонистическое противостояние двух суверенов: с одной стороны суверена-узурпатора, который использует все возможные средства, чтобы сохранить свою власть и продолжать дальше контролировать территорию этого государства, и с другой стороны — новый политический субъект, гражданское общество. При этом, согласно нашей Конституции сувереном республики Беларусь является не президент, а именно народ. В чем тут интрига? Здесь нужно еще разобраться в двух типах власти, которые могут быть по-разному представлены в рамках государства. В Римской республике было введено различение двух типов власти: potestas, силовой власти, и auctoritas, власти морального авторитета. Философ Джорджо Агамбен пытается проанализировать феномен суверенной власти и показывает, что жуткие аппараты насилия начинают работать тогда, когда в одних и тех же руках оказывается одновременно и potestas, и auctoritas. Мне кажется, что этот подход применим и для анализа белорусской ситуации. Неслучайно Лукашенко стали называть «батькой» — он действительно выступал одновременно и как такой моральный авторитет, и как человек, который готов взять на себя ответственность за наведение порядка в этой стране. Он настолько инвестировал себя в такого рода политическое позиционирование, что когда в 2020 году произошел крах такой политической модели, это стало крахом не только легитимации, но и крахом моральным и экзистенциальным.
«Политика стала очень депрессивным контентом для людей»
Артем Шрайбман: В Беларуси сейчас я не вижу пространства для гражданской активности. [Репрессии применяются] абсолютно ко всему относительно живому, к любому гражданскому, политическому действию. Все, что сегодня для властей выглядит как потенциальная инфраструктура будущего протеста, зачищается. Но все-таки какие-то полуподпольные организации еще живут в таком «спящем режиме», возможно, осуществляют какие-то партизанские вылазки, например, чтобы вывесить где-то [БЧБ]-флаг или нарисовать политические граффити. Остаются также волонтеры правозащитных организаций, которые все еще ходят по судам на политические процессы и сообщают информацию, как «Хроника текущих событий» в советские годы. Такой низовой активизм, мониторинг пока еще возможен — если ты себя явно не ассоциируешь с какими-то из запрещенных организаций и не демонстрируешь свою нелояльность власти публично.
Но в целом, конечно, судя по интернет-опросам белорусского общества, происходит деполитизация, в первую очередь, потому что политика стала очень депрессивным контентом для людей, потому что эта тема вызывает страх. Происходит медленный, плавный, но отток из лагеря принципиальных сторонников протестов в некую нейтральную зону. Некоторые уходят обратно в апатию, в которой они были до 2020 года.
Политика стала очень депрессивным контентом для людей, эта тема вызывает страх
Мы также видим, что число сторонников Лукашенко не растет: его рейтинг, по всем многочисленным исследованиям, как был в районе трети белорусского общества, так и остается. Эти исследования проводились анонимно, по методике интернет-панелей — там вряд ли так уж высок фактор страха, который был бы актуален, если бы людям задавали вопросы на улице или по телефону. Но я думаю, что для многих людей, которые называют себя сторонниками власти, поддержка Лукашенко — это не поддержка конкретно этого политика, а символ их отрицательного отношения к любым переменам. В каждом обществе есть некий процент людей, которые опасаются перемен; они боятся повторения девяностых — особенно этот страх выражен среди тех, по кому они серьезно проехались. Лукашенко в начале своей карьеры как раз и был кандидатом, который обещал навести порядок, взяв курс на разгром коррупции и интеграцию с Россией. Но с тех пор общество изменилось, оно во многом разочаровалось в модели такого постсоветского административного управления экономикой. Примерно в 2014-15-16-х годах случился этот перелом, когда больше белорусов стали хотеть рыночных реформ, а не патернализма. Уже несколько лет опросы показывают, что запрос на перемены в Беларуси намного выше запроса на сохранение статус-кво.
«Раскола элит в таких режимах не происходит»
Артем Шрайбман: Белорусский режим имеет пирамидальную структуру. В отличие от клановых олигархических режимов, белорусский режим абсолютно персоналистский и даже самые неприкасаемые, казалось бы, люди оказываются очень даже прикасаемыми, когда Лукашенко хочется. Его роль в системе — определяющая. Есть бизнесмены, приближенные к Лукашенко, они могут играть с ним в хоккей, например, но при этом они скорее распорядители квазигосударственной собственности, чем реальные собственники, и любого из них могут посадить по щелчку пальца.
Основа этого режима — номенклатура, потому что нет никакой партии власти, нет никакой идеологии, которая скрепляла бы эту вертикаль. Это сугубо личная лояльность тысяч бюрократов, но стимулы страха, как мне кажется, здесь доминируют: из-за того, что эти люди не объединены в какие-то понятные группы, коллективные органы, политбюро, они очень атомизированы. И поэтому каждый из них, принимая какие-то решения — например, уйти в отставку в знак протеста или поддержать власть — не может понадеяться на поддержку коллег, он всегда думает о сугубо своих индивидуальных рисках. Лукашенко действует по принципу «разделяй и властвуй», чтобы не допускать формирования каких-то силовых кланов, он чуть ли не ежегодно перетасовывает ключевых силовиков, чтобы они не почувствовали себя слишком сильными.
Основа этого режима — номенклатура, потому что нет никакой партии власти, нет никакой идеологии
При этом в Беларуси выстроен довольно тщательный кадровый отбор бюрократии: наверх попадают только самые послушные из послушных и самые лояльные из лояльных. Раскола элит в таких режимах не происходит, потому что потенциальные раскольники не допускаются наверх превентивно. 2020 год как раз доказал эффективность этой кадровой политики, потому что отставок на высоком уровне так и не произошло. Павел Латушко действительно был министром культуры, но на момент своего ухода в оппозицию он был директором театра — то есть его убрали из системы задолго до 2020 года. Не самого надежного человека на должности премьер-министра, Сергея Румаса, сняли за три месяца до выборов — и это тоже оказалось, видимо, оправдавшим себя расчетом, потому что во время протестов Румас со своей женой опубликовали фотографию, где они наблюдают за протестами с балкона и очевидно симпатизируют им. Крошение монолита снизу действительно было — отставки прокуроров, судей, следователей — но этого недостаточно для раскола элит.
«Есть выбор между тем, чтобы ничего не делать, или делать что-то из-за рубежа»
Артем Шрайбман: Белорусская диаспора за границей совершенно точно может сделать больше, чем если бы она была в тюрьме. И в этом смысле выбор между тем, чтобы что-то делать внутри Беларуси или что-то делать из-за рубежа, не стоит. Есть выбор между тем, чтобы ничего не делать или делать что-то из-за рубежа. В наше время, время интернета, мессенджеров, телеграма, у государства не то чтобы есть все возможности заблокировать переток информации. Но, конечно, [находясь не в Беларуси,] ты меньше чувствуешь реальность, меньше чувствуешь настроения на земле, и ты вынужден полагаться на сообщения своих читателей, пользователей, слушателей.
У оппозиционного штаба за рубежом другая функция — заниматься международной дипломатией. Их фокус деятельности — это поддержание интереса к белорусской теме в мире, лоббирование санкций против белорусской власти, подталкивание к возможным переговорам в будущем. Я также могу понять логику, которой руководствовались такие люди, как Мария Колесникова, отказавшиеся выезжать или вернувшиеся в страну, зная что их ожидает скорее всего арест. Есть опыт людей, которые за долгие годы эмиграции настолько оторвались от своего контекста, что они не уже могут вернуться в политику. Впрочем, есть и другие лидеры, которые триумфально вернулись из эмиграции и возглавили свои страны.
Но если покидая Россию, политэмигранты уезжают сейчас очень надолго, то у меня нет аналогичного ощущения в отношении Беларуси. Надежда на то, что скоро получится вернуться, поддерживает энтузиазм многих вынужденно уехавших людей.
В Беларуси есть четкое понимание, что этот режим находится перед своим транзитом, будь то контролируемый транзит от Лукашенко к своему преемнику или к какому-то коллективному управлению. Почему? Я не вижу какой-то особой смертной любви между двумя правителями; я вижу некую безальтернативность, с которой сталкивается Путин, когда имеет дело с Лукашенко. Ему, может быть, и хотелось бы получить кого-то более предсказуемого и надежного. Я не вижу причин, по которым Россия должна вмешиваться, чтобы цепляться за Лукашенко, если ее базовые интересы, в том числе союзничество с Беларусью, например, будет обеспечено. А в Беларуси пока нет никакого ни общественного, ни внутриэлитного запроса на антироссийскую внешнюю политику, на уход из-под российского крыла. Поэтому мы можем с серьезной долей уверенности утверждать, что отличающийся от Лукашенко во внутренней политике и в экономической политике преемник будет мало от него отличаться во внешней политике. Так что Россия, мне кажется, не будет сильно против упорядоченного транзита власти.
«Нужно каким-то образом выстоять, несмотря на то, что пришла сила, которую ты никак не можешь физически удалить»
Татьяна Щитцова: Мирный протест — чрезвычайно важная и единственная на мой взгляд продуктивная форма протеста в той ситуации, в которой оказалось белорусское общество. Особенно если учитывать, что до этого у белорусского гражданского общества не было никакого серьезного опыта политической борьбы, а за его плечами — история претерпевания пассивности и осознания народа как сообщества, которое имеет возможность утвердиться как самостоятельная нация, но снова и снова эта возможность пресекается. Целый ряд войн проходили на территории Беларуси, по территории страны туда-сюда ходили разные войска, и этот драматический опыт выстроил у белорусов такую культурную память, когда нужно каким-то образом выстоять, несмотря на то, что пришла сила, которую ты никак не можешь физически удалить. Лукашенко тоже причастен к этому культурному контексту, но сейчас он — та самая внешняя сила в чистом виде; произошла внутренняя оккупация.
Что дальше? В историческом плане, мне кажется, здесь было бы уместно вспомнить о польской «Солидарности», которой пришлось продолжительное время оставаться в режиме подпольного сопротивления. 2021 год показал, до чего может довести реакция со стороны властей, и настроения в Беларуси сейчас минусовой направленности: это и апатия, и отчаяние, и безверие. Это означает, что нам всем вместе — и тем, кто остались в стране, и тем, кто вынужден был уехать, надо соотноситься с необходимостью признавать реальность: на сегодняшний день режим укрепил свои позиции. Но я думаю, что для белорусского гражданского общества это как раз время критического переосмысления собственных возможностей и поиска в себе сил для выстраивания какого-то вектора, направленного на более длительную перспективу.
Конечно, писать сейчас план реформ, может быть, будет несколько парадоксально, учитывая то, что происходит в стране. Но я думаю, что на эту ситуацию надо посмотреть с другой стороны. Ведь время — это очень серьезная и сложная философская категория. После августа 2020 года белорусы пришли к самим себе как к гражданской нации. И до тех пор, пока мы сохраняем чувство солидарности и верности тем принципам, которыми мы руководствовались, выходя на улицы Беларуси и выступая против режима Лукашенко — до тех пор мы можем говорить о будущем.
