«Запрос на перемены в Беларуси намного выше запроса на сохранение статус-кво»

«Политический кризис в Беларуси можно определить как тяжбу о суверенной власти»

Татьяна Щитцова: В своих текстах о Беларуси я использую слово «революция», понимая при этом, что речь не идет о «революции» в популярном, отчасти конвенциональном смысле — смены власти, конечно же, не произошло. Но я думаю, что использование слова «революция» обосновано, потому что речь идет об очень серьезной, радикальной трансформации белорусского общества. Протестное движение вовлекло не только жителей столицы, в нем участвовали и регионы, и небольшие города, и села, в него были включены самые разные профессиональные группы. 

Ян Паточка — философ, который был одним из подписантов Хартии-77, и человек, который умер после многочасового допроса — незадолго до своей смерти опубликовал текст по философии истории. Для него история начинается тогда, когда в обществе происходит определенное потрясение, связанное с тем, что люди радикально переосмысляют основания собственной жизни и берут на себя ответственность за то, как дальше будет развиваться социальная жизнь в этом конкретном сообществе. Описание, предложенное Паточкой, мне кажется, очень хорошо подходит для осмысления белорусской ситуации. 

В ситуации, когда суверен имеет право замораживать действие закона по своему усмотрению, все объединились вокруг одного — необходимости восстановить the rule of law, верховенство права. Мы оказались в ситуации, когда различие в идеологиях, в программах оказалось несущественным, и это уникальный момент в политической практике.

В целом политический кризис в Беларуси можно определить как тяжбу о суверенной власти. У нас есть суверенитет государства Беларусь. И у нас есть антагонистическое противостояние двух суверенов: с одной стороны суверена-узурпатора, который использует все возможные средства, чтобы сохранить свою власть и продолжать дальше контролировать территорию этого государства, и с другой стороны — новый политический субъект, гражданское общество. При этом, согласно нашей Конституции сувереном республики Беларусь является не президент, а именно народ. В чем тут интрига? Здесь нужно еще разобраться в двух типах власти, которые могут быть по-разному представлены в рамках государства. В Римской республике было введено различение двух типов власти: potestas, силовой власти, и auctoritas, власти морального авторитета. Философ Джорджо Агамбен пытается проанализировать феномен суверенной власти и показывает, что жуткие аппараты насилия начинают работать тогда, когда в одних и тех же руках оказывается одновременно и potestas, и auctoritas. Мне кажется, что этот подход применим и для анализа белорусской ситуации. Неслучайно Лукашенко стали называть «батькой» — он действительно выступал одновременно и как такой моральный авторитет, и как человек, который готов взять на себя ответственность за наведение порядка в этой стране. Он настолько инвестировал себя в такого рода политическое позиционирование, что когда в 2020 году произошел крах такой политической модели, это стало крахом не только легитимации, но и крахом моральным и экзистенциальным. 

«Политика стала очень депрессивным контентом для людей»

Артем Шрайбман: В Беларуси сейчас я не вижу пространства для гражданской активности. [Репрессии применяются] абсолютно ко всему относительно живому, к любому гражданскому, политическому действию. Все, что сегодня для властей выглядит как потенциальная инфраструктура будущего протеста, зачищается. Но все-таки какие-то полуподпольные организации еще живут в таком «спящем режиме», возможно, осуществляют какие-то партизанские вылазки, например, чтобы вывесить где-то [БЧБ]-флаг или нарисовать политические граффити. Остаются также волонтеры правозащитных организаций, которые все еще ходят по судам на политические процессы и сообщают информацию, как «Хроника текущих событий» в советские годы. Такой низовой активизм, мониторинг пока еще возможен — если ты себя явно не ассоциируешь с какими-то из запрещенных организаций и не демонстрируешь свою нелояльность власти публично. 

Но в целом, конечно, судя по интернет-опросам белорусского общества, происходит деполитизация, в первую очередь, потому что политика стала очень депрессивным контентом для людей, потому что эта тема вызывает страх. Происходит медленный, плавный, но отток из лагеря принципиальных сторонников протестов в некую нейтральную зону. Некоторые уходят обратно в апатию, в которой они были до 2020 года. 

Мы также видим, что число сторонников Лукашенко не растет: его рейтинг, по всем многочисленным исследованиям, как был в районе трети белорусского общества, так и остается. Эти исследования проводились анонимно, по методике интернет-панелей — там вряд ли так уж высок фактор страха, который был бы актуален, если бы людям задавали вопросы на улице или по телефону. Но я думаю, что для многих людей, которые называют себя сторонниками власти, поддержка Лукашенко — это не поддержка конкретно этого политика, а символ их отрицательного отношения к любым переменам. В каждом обществе есть некий процент людей, которые опасаются перемен; они боятся повторения девяностых — особенно этот страх выражен среди тех, по кому они серьезно проехались. Лукашенко в начале своей карьеры как раз и был кандидатом, который обещал навести порядок, взяв курс на разгром коррупции и интеграцию с Россией. Но с тех пор общество изменилось, оно во многом разочаровалось в модели такого постсоветского административного управления экономикой. Примерно в 2014-15-16-х годах случился этот перелом, когда больше белорусов стали хотеть рыночных реформ, а не патернализма. Уже несколько лет опросы показывают, что запрос на перемены в Беларуси намного выше запроса на сохранение статус-кво. 

«Раскола элит в таких режимах не происходит»

Артем Шрайбман: Белорусский режим имеет пирамидальную структуру. В отличие от клановых олигархических режимов, белорусский режим абсолютно персоналистский и даже самые неприкасаемые, казалось бы, люди оказываются очень даже прикасаемыми, когда Лукашенко хочется. Его роль в системе — определяющая. Есть бизнесмены, приближенные к Лукашенко, они могут играть с ним в хоккей, например, но при этом они скорее распорядители квазигосударственной собственности, чем реальные собственники, и любого из них могут посадить по щелчку пальца.

Основа этого режима — номенклатура, потому что нет никакой партии власти, нет никакой идеологии, которая скрепляла бы эту вертикаль. Это сугубо личная лояльность тысяч бюрократов, но стимулы страха, как мне кажется, здесь доминируют: из-за того, что эти люди не объединены в какие-то понятные группы, коллективные органы, политбюро, они очень атомизированы. И поэтому каждый из них, принимая какие-то решения — например, уйти в отставку в знак протеста или поддержать власть — не может понадеяться на поддержку коллег, он всегда думает о сугубо своих индивидуальных рисках. Лукашенко действует по принципу «разделяй и властвуй», чтобы не допускать формирования каких-то силовых кланов, он чуть ли не ежегодно перетасовывает ключевых силовиков, чтобы они не почувствовали себя слишком сильными. 

При этом в Беларуси выстроен довольно тщательный кадровый отбор бюрократии: наверх попадают только самые послушные из послушных и самые лояльные из лояльных. Раскола элит в таких режимах не происходит, потому что потенциальные раскольники не допускаются наверх превентивно. 2020 год как раз доказал эффективность этой кадровой политики, потому что отставок на высоком уровне так и не произошло. Павел Латушко действительно был министром культуры, но на момент своего ухода в оппозицию он был директором театра — то есть его убрали из системы задолго до 2020 года. Не самого надежного человека на должности премьер-министра, Сергея Румаса, сняли за три месяца до выборов — и это тоже оказалось, видимо, оправдавшим себя расчетом, потому что во время протестов Румас со своей женой опубликовали фотографию, где они наблюдают за протестами с балкона и очевидно симпатизируют им. Крошение монолита снизу действительно было — отставки прокуроров, судей, следователей — но этого недостаточно для раскола элит.

«Есть выбор между тем, чтобы ничего не делать, или делать что-то из-за рубежа»

Артем Шрайбман: Белорусская диаспора за границей совершенно точно может сделать больше, чем если бы она была в тюрьме. И в этом смысле выбор между тем, чтобы что-то делать внутри Беларуси или что-то делать из-за рубежа, не стоит. Есть выбор между тем, чтобы ничего не делать или делать что-то из-за рубежа. В наше время, время интернета, мессенджеров, телеграма, у государства не то чтобы есть все возможности заблокировать переток информации. Но, конечно, [находясь не в Беларуси,] ты меньше чувствуешь реальность, меньше чувствуешь настроения на земле, и ты вынужден полагаться на сообщения своих читателей, пользователей, слушателей. 

У оппозиционного штаба за рубежом другая функция — заниматься международной дипломатией. Их фокус деятельности — это поддержание интереса к белорусской теме в мире, лоббирование санкций против белорусской власти, подталкивание к возможным переговорам в будущем. Я также могу понять логику, которой руководствовались такие люди, как Мария Колесникова, отказавшиеся выезжать или вернувшиеся в страну, зная что их ожидает скорее всего арест. Есть опыт людей, которые за долгие годы эмиграции настолько оторвались от своего контекста, что они не уже могут вернуться в политику. Впрочем, есть и другие лидеры, которые триумфально вернулись из эмиграции и возглавили свои страны. 

Но если покидая Россию, политэмигранты уезжают сейчас очень надолго, то у меня нет аналогичного ощущения в отношении Беларуси. Надежда на то, что скоро получится вернуться, поддерживает энтузиазм многих вынужденно уехавших людей. 

В Беларуси есть четкое понимание, что этот режим находится перед своим транзитом, будь то контролируемый транзит от Лукашенко к своему преемнику или к какому-то коллективному управлению. Почему? Я не вижу какой-то особой смертной любви между двумя правителями; я вижу некую безальтернативность, с которой сталкивается Путин, когда имеет дело с Лукашенко. Ему, может быть, и хотелось бы получить кого-то более предсказуемого и надежного. Я не вижу причин, по которым Россия должна вмешиваться, чтобы цепляться за Лукашенко, если ее базовые интересы, в том числе союзничество с Беларусью, например, будет обеспечено. А в Беларуси пока нет никакого ни общественного, ни внутриэлитного запроса на антироссийскую внешнюю политику, на уход из-под российского крыла. Поэтому мы можем с серьезной долей уверенности утверждать, что отличающийся от Лукашенко во внутренней политике и в экономической политике преемник будет мало от него отличаться во внешней политике. Так что Россия, мне кажется, не будет сильно против упорядоченного транзита власти. 

«Нужно каким-то образом выстоять, несмотря на то, что пришла сила, которую ты никак не можешь физически удалить»

Татьяна Щитцова: Мирный протест — чрезвычайно важная и единственная на мой взгляд продуктивная форма протеста в той ситуации, в которой оказалось белорусское общество. Особенно если учитывать, что до этого у белорусского гражданского общества не было никакого серьезного опыта политической борьбы, а за его плечами — история претерпевания пассивности и осознания народа как сообщества, которое имеет возможность утвердиться как самостоятельная нация, но снова и снова эта возможность пресекается. Целый ряд войн проходили на территории Беларуси, по территории страны туда-сюда ходили разные войска, и этот драматический опыт выстроил у белорусов такую культурную память, когда нужно каким-то образом выстоять, несмотря на то, что пришла сила, которую ты никак не можешь физически удалить. Лукашенко тоже причастен к этому культурному контексту, но сейчас он — та самая внешняя сила в чистом виде; произошла внутренняя оккупация. 

Что дальше? В историческом плане, мне кажется, здесь было бы уместно вспомнить о польской «Солидарности», которой пришлось продолжительное время оставаться в режиме подпольного сопротивления. 2021 год показал, до чего может довести реакция со стороны властей, и настроения в Беларуси сейчас минусовой направленности: это и апатия, и отчаяние, и безверие. Это означает, что нам всем вместе — и тем, кто остались в стране, и тем, кто вынужден был уехать, надо соотноситься с необходимостью признавать реальность: на сегодняшний день режим укрепил свои позиции. Но я думаю, что для белорусского гражданского общества это как раз время критического переосмысления собственных возможностей и поиска в себе сил для выстраивания какого-то вектора, направленного на более длительную перспективу. 

Конечно, писать сейчас план реформ, может быть, будет несколько парадоксально, учитывая то, что происходит в стране. Но я думаю, что на эту ситуацию надо посмотреть с другой стороны. Ведь время — это очень серьезная и сложная философская категория. После августа 2020 года белорусы пришли к самим себе как к гражданской нации. И до тех пор, пока мы сохраняем чувство солидарности и верности тем принципам, которыми мы руководствовались, выходя на улицы Беларуси и выступая против режима Лукашенко — до тех пор мы можем говорить о будущем.