Те, кто не накопил такого опыта в Украине, медленнее приходили к такому же выводу. Как будто у них были симптомы невылеченного посттравматического стрессового расстройства военного времени. Они быстро клеили ярлыки: русские — это новые сербы, украинцы — новые хорваты и так далее. У этих параллелей были основания, не в последнюю очередь из-за странной популярности Путина в Сербии или украинского восторга перед операцией «Буря», которая значительно уменьшила численность сербов в Хорватии. Даже те, кто был категорически против войны, как тогда, так и сейчас, разделяли то самое чувство. Большинство их мнений воспринимается как «югосплейнинг» — форма феномена, основанного на твердой уверенности бывших югославов в мистической способности понимать происходящее в любой точке мира. Особенно в конфликте Украины и России, даже когда они не имеют ни малейшего представления об истории, географии, культуре и политике, не говоря уже о фактах и аспектах нынешней войны. Интересно, что люди, которые выражали столь категоричные взгляды, вероятно, пожимали плечами во время войн в бывшей Югославии, когда кто-то из Ливана, Кипра или Северной Ирландии, рассказывая о своем опыте, предполагал, что он может быть связан с насильственным распадом Югославии. Стоит также отметить, что при насильственном распаде Сирии «югосплейнинга» практически не было, несмотря на огромную волну беженцев, проходившую через Балканы.
Это не означает, что между этими двумя конфликтами нет сходства. Временами обманчивая языковая близость, некоторое сходство в этническом и религиозном ландшафте, а также геополитическая растянутость по оси Запад-Восток дают основания для сравнительного анализа этих конфликтов.
Однако после нескольких кратких визитов в Украину и, тем более, благодаря общению со студентами «Невидимого университета для Украины» Центрально-Европейского университета, где я с гордостью преподаю, я все меньше убежден, что при таких аналогиях можно прийти к глубоким выводам.
Более того, я знаю, что украинцев часто раздражают попытки посторонних объяснить, что с ними происходит. Люди, которые были под пулями и ракетными обстрелами, прекрасно знают, почему так происходит. Война — это всеобъемлющий опыт, и она часто пересобирает личность, поэтому люди по понятным причинам злятся, если кто-то высокомерно пытается объяснить им, через что они проходят.
Для того чтобы ответственно добавить что-то существенное к происходящему ужасу, необходимо на мгновение отстраниться как от Украины, так и от Балкан, чтобы переосмыслить эти проблемы в более широкой перспективе. Полномасштабное вторжение России в Украину могло удивить, но не было полностью неожиданным. Война шла уже много лет. Когда я впервые побывал на передовой, в 2019 году под Авдеевкой, выстрелы слышались редко, но разрушения войны нельзя было не заметить. Превосходная работа Алисы Соповой и Анастасии Тейлор-Линд открыла мне глаза на некоторые менее заметные последствия. Люди страдали от отсутствия доступа к медицинской помощи, от нехватки еды и, самое главное, от отсутствия надежды.
Тем не менее, мне никогда не приходило в голову, что места, которые я посещал, могут скоро быть практически уничтожены. Тот факт, что мы не ожидали, что ситуация эскалируется до такого уровня, говорит о нашей наивности.
После Сирии и Грузии должно было быть совершенно ясно, что Путин считает войну вполне приемлемым средством навязать свою волю. Более того, после 11 сентября и последующего американского вторжения в Афганистан и Ирак должно было стать ясно, что формируется новый мир, причем уродливый. Исчезли иллюзии о «конце истории» — даже Фрэнсис Фукуяма был вынужден отложить его на неопределенный срок. Мое либеральное, космополитичное окружение, которое не обязательно было загипнотизировано идеями Фукуямы, но точно скептично относилось к концепции Сэмюэля Хантингтона о «столкновении цивилизаций», очень медленно осознавало, что происходит. Нам было трудно смириться с тем, что период между 1989 и 2001 годами можно рассматривать не как начало новой эры и явный разрыв с «эпохой крайностей» Эрика Хобсбаума, а, скорее, как короткий, обманчивый период конца века (fin de siècle) — надежд, которым суждено стать прахом.
Ретроспективно скажу, что, возможно, бывшим югославам есть что предложить. Можно говорить о Югославии разное, но те иллюзии у них не прижились. Еще в начале 1990-х югославы оказались совершенно вне времени и пространства. Советский Союз уходил из Восточной Европы и распадался более или менее бескровно, тезис о конце истории был у всех на устах, а Европейское сообщество с большой помпой превращалось в союз. Война, охватившая «юго-восточный двор» Европы, казалась каким-то анахронизмом, межэтнической борьбой каких-то примитивных отщепенцев, все еще застрявших в мышлении ХХ века. Вся территория была взята под наблюдение, было введено торговое эмбарго, а ООН направила миротворческие войска. Хотя мира, который можно было бы поддерживать, не было. Один международный трибунал был создан по Югославии, другой — по Руанде. К концу века был создан Международный уголовный суд, что породило новые надежды, что войны наконец уйдут в прошлое.
В телеологическом прочтении, которое простиралось от Нюрнберга до Гааги, поражение Гитлера открыло дверь в справедливый мир, привело к возможности формирования либерального порядка в странах, отстаивающих демократические ценности и права человека. Холодная война, возможно, и отсрочила повсеместное внедрение этих ценностей, но с ее окончанием казалось, что этому процессу нет предела. Я пишу это вовсе не для того, чтобы высмеять это убеждение: я не только разделял его, но и делал все возможное, чтобы приобщиться к процессу, почти безответственно перескочив со своей академической роли на разработку стратегии преследования за военные преступления. Многочисленные неудачи — дениализм в Сербии, нежелание крупных государств присоединиться к Международному уголовному суду, Абу-Грейб и Гуантанамо, террористические атаки по всей Европе, провал ратификации конституции ЕС и тому подобное были отмечены с должным спокойствием.
Теперь мы знаем, что это были тревожные звоночки, к которым нам следовало отнестись очень серьезно, особенно учитывая беспрецедентную глобальную экологическую проблему — прежде чем мы в конечном итоге уничтожим наш мир.
К концу 2000-х подобные «сбои» стали системными. Экономический кризис 2008 года потряс весь мир, а войны в Афганистане и Ираке превратились в рутину. Арабские репрессивные режимы разрушались по принципу домино, уступая место хаосу, кульминацией которого стал распад Сирии. Крошечное тельце убитого Айлана Курди разбило мне сердце. Хаос в Ливии привел к тому, что каждую неделю в Средиземном море тонули люди, а Европа превращалась в крепость. Несмотря на щедрые законы о предоставлении убежища, ЕС начал поддерживать «стабилократию», закрывая глаза на откат демократии, как на Балканах, так и во всей восточной части ЕС. Пока греки и немцы спорили о том, кто несет ответственность за экономические трудности, различия между западной и восточной частями ЕС становились все более и более разительными, а различия между Югом и Севером проявлялись, у меня также возникло это навязчивое чувство.
В конце 1980-х годов Сербия и Словения были вовлечены в разрушительные и бесполезные дебаты. Словения и северо-запад Югославии в целом жаловались на то, что юго-восток страны их эксплуатирует и сдерживает. Действительно, по ряду экономических параметров Косово в шесть раз уступало Словении. Бедственное положение словенцев заключалось в том, что они были вынуждены субсидировать рост беднейших частей страны. Юго-восток Югославии, в свою очередь, утверждал, что именно северо-запад получает прибыль от полуоткрытого рынка, который обеспечивает им дешевое сырье. По-своему обе стороны были правы, но это не имело значения. Дело в том, что исчезло всякое чувство солидарности, что в какой-то момент даже привело к внутреннему торговому эмбарго, введенному Сербией в отношении Словении, и таможенной войне между Словенией и Югославией, которая затем летом 1991 года переросла в настоящую войну. Все остальное — уже история. Братоубийственная война, которая когда-то была немыслимой, быстро стала допустимой, затем вероятной и в конечном итоге — неизбежной.
История никогда не повторяется, но она часто рифмуется, говорил Марк Твен. Удачно, ведь ЕС устоял перед искушением эскалировать спор Германии и Греции в более широкую конфронтацию между богатым Северо-Западом и его более бедными южными соседями, которая превратилась бы в борьбу без победителей. За пределами ЕС — повезло меньше. Украина на своей территории разрывалась между Востоком и Западом.
Парагосударства возникли в Донецке и Луганске по образу, пугающе напоминающему югославский сценарий, который когда-то породил Республику Сербская Краина в Хорватии и Республику Сербская в Боснии. За завесой местных парагосударств поддержка, оказанная Россией, была так же очевидна, как и поддержка, которую когда-то оказывала Сербия.
Набор колоритных персонажей, безумных казаков и военачальников, выходцев из криминальной среды, вроде Гиви и Моторолы, ярко напоминают Аркана и другие забытые экземпляры югославского зверинца. Некоторые участники были даже те же, например, Игорь Гиркин. Он был активным бойцом в Боснии и важным актором в 2014 году, который был осужден в Нидерландах за сбитый самолет MH17.
Превращение конфликта в этнический шло постепенно, но очевидно, это затронуло многих моих украинских друзей. Я не мог не вспомнить, как югославская идентичность была отброшена из-за недавно возникших гегемонистских нарративов в Сербии и Хорватии. Они поставили людей, осознававших себя югославами или сербо-хорватами или имевших двойные корни, в шаткое положение.
Как только пыль осядет, если она когда-нибудь осядет, и, если мы не окажемся в этой самой пыли, стоит рассматривать весь этот период между 1989 и 2020-ми годами как затяжной, замедленный распад СССР.
Пока я пишу эти строки, события в Карабахе лишь усиливают этот аргумент.
Однако даже при всех этих параллелях должно быть понятно, что СССР не был Югославией, страны Балтии не были Словенией, а Россия не была Сербией. 1990-е годы не были ни концом 2010-х, ни началом 2020-х годов.
Международное сообщество все еще могло сыграть какую-то роль в Югославии, навязав ей распад по внутренним границам. Оно могло бы поручить трибуналу судить, пусть и неидеально, за военные преступления, совершенные во время жестокой войны, унесшей более 130 000 жизней, более половины из которых — гражданские лица. В случае с Украиной этого не произошло.
Путин правильно понял, что времена изменились. Он ошибочно предположил, что должен стоять у руля. После аннексии Крыма перчатки были сняты, и кулак был наготове. Этот первый удар в феврале 2022 года имел катастрофические последствия для Украины, а в конечном итоге и для России. Возможно, для всего мира, в настоящее время охваченного очередной цепочкой техногенных катастроф на Ближнем Востоке. К сегодняшнему утру, подобно стервятникам, на трагическое нападение на больницу в Газе, слетаются все стороны конфликта с взаимными обвинениями. Подобные волны дезинформации были и во время осады Сараево. И что еще важнее, разрушения не где-то далеко. «Мы не могли поверить, что такое могло произойти здесь» — это не только название недавно опубликованной книги о югославских войнах, но и важное предупреждение: это может произойти, где бы вы ни находились, дорогие читатели.
Когда становится ясно, что тема жизни и смерти касается всех нас, вопрос, который волновал Герцена, Чернышевского и Ленина, все еще ждет ответа: «Что делать?» Я даже не буду притворяться, что у меня есть ответ. Нынешний кризис слишком глубок, и он усугубляется с каждым днем. Нет смысла предаваться рассуждениями, которые неявно присутствуют в исторических очерках: «если бы я был Генеральным секретарем ООН, я бы…» или работать с контрфактами (если бы только Горбачеву предложили эквивалент плана Маршалла, если бы вместо Буша президентом стал Гор, и так далее). Боюсь, никакие слова не смогут убедить наиболее важных акторов вести себя более ответственно. Сегодня ChatGPT может переписать это эссе, чтобы оно подражало Бертрану Расселу или звучало как библейский вопль из пустыни. Алгоритмы могли бы даже перенести это на экраны людей, но никто не может заставить нас понять ситуацию, кроме нас самих.
Вопрос больше не в том, что должно было быть сделано, и не в том, что должен сделать кто-то другой. Вопрос теперь в том, что каждый человек может сделать, чтобы выиграть больше времени для наших детей, которые будут справедливо удивлены, как мы могли оставить им такое отравленное наследие?
А если вы мне не верите и считаете меня паникером, просто взгляните на часы Судного дня. Уже опасно близко к полуночи, но, по крайней мере, они еще тикают.
