«1945 год больше не служит отправной точкой»

Камило Эрлихман, историк, доцент Маастрихтского университета:

На протяжении большей части второй половины XX века Вторая мировая война и ее последствия были неразрывно связаны с настоящим Западной Европы. Считалось, что мир, возникший после войны, был ее прямым порождением. Созданные в послевоенной Западной Европе демократические государства были сформированы на основе институциональных структур и политик, направленных на предотвращение повторения кровавых катастроф первой половины века.

Академическое исследование идей, политик и структур, приведших к геноциду в Третьем рейхе, поставило ряд неудобных вопросов перед современными западноевропейскими обществами. Если геноцид, массовое насилие и расовые преследования были не только делом небольшой банды преступников, как утверждалось в послевоенные годы, а на самом деле опирались на широкую поддержку среди немцев и других европейцев, то это означало, что настоящее по-прежнему населено наследниками палачей. Глубинная преемственность между военным и послевоенным временем — в людях, идеях и институтах — стали предметом общественной дискуссии.

Поиск истоков, логики и виновников расистской политики и массового насилия стал попыткой освободить настоящее от тени прошлого. Хотя этот процесс начался уже в первые послевоенные десятилетия, по-настоящему он набрал силу в 1980—1990-х годах, когда непосредственные участники авторитарных режимов XX века ушли с ведущих позиций во власти.

В Германии изучение Холокоста как отдельного предмета получило развитие в контексте идеи Vergangenheitsbewältigung — «преодоления прошлого». Считалось, что для завершения демократизации немецкому обществу необходимо признать и искупить преступления нацизма. Это породило новую форму «политики памяти» — понятие, получившее широкое распространение к концу XX века. Государственная политика Германии стала строиться вокруг признания ответственности за разрушения и страдания, вызванные Третьим рейхом.

В других странах Западной Европы — Бельгии, Дании, Нидерландах, Франции — историки сталкивались с сопротивлением общества в попытках вскрыть масштаб сотрудничества и соучастия в нацистской политике, включая участие государственных структур в геноциде. Истинным побудительным мотивом этих научных и общественных инициатив было стремление заставить европейцев признать, что преступления времен войны нельзя списать на чужую вину — они были частью собственной истории и развития европейских государств. Помимо этого присутствовал и предупредительный посыл: предполагалось, что осмысление истории способно предотвратить повторение войны и геноцида, воспитать граждан, устойчивых к авторитаризму и насилию.

Сегодня подобное мышление о Второй мировой войне во многом исчерпано. Характерной чертой нашего времени стало разрушение связи между прошлым и настоящим. Безусловно, в западноевропейских странах все еще сохраняются ритуалы памяти: чтят жертв войны, прославляют героев, празднуют дни освобождения. В школьной программе по-прежнему уделяется внимание Холокосту и сотрудничеству с оккупантами. Но 1945 год больше не служит отправной точкой для понимания того, как функционируют западные демократии.

Наступление новых популистских движений, стремящихся установить иную политическую систему, — явное свидетельство того, что Вторая мировая война перестала быть ключом к пониманию настоящего. В отличие от Центральной и Восточной Европы, где Вторая мировая остается в центре общественного внимания и вызывает острые споры, в Западной Европе она стала по-настоящему историческим явлением. Популисты в Италии и Германии время от времени пытаются реабилитировать отдельные аспекты прошлого, но, несмотря на медийный резонанс, эти дискуссии уже не вызывают общественного накала. В политике война утратила шокирующую силу.

Вместе с тем, война продолжает остается хранилищем исторического опыта. И она может помочь европейцам найти путь выхода из пропасти, созданной массовыми конфликтами, и осмыслить, как преодолеть их последствия.

Ференц Лацо, доцент кафедры европейской истории Маастрихтского университета:

В последние десятилетия память о Второй мировой войне претерпела значительные изменения — и в наши дни, на фоне нарастающей неопределенности, назревает еще более радикальное переосмысление.

Прошло более трех лет с начала полномасштабной войны России против Украины; крайне правые силы добились заметных успехов — как в странах Евросоюза, так и за его пределами. На этом фоне историческое и идеологическое ядро противостояния в постсоветских странах все более концентрируется вокруг противоположных трактовок Второй мировой войны и, что особенно важно, — радикально разных интерпретаций ее исхода и последствий.

Если идеи Эрнста Нольте, которые можно было трактовать как уравнивание преступлений советского и нацистского режимов, в ФРГ 1980-х были решительно отвергнуты как ревизионистские, то после 1991 года в некоторых частях постсоветского пространства, включая страны Балтии, они быстро вышли в мейнстрим. Их точка зрения вступила в конфликт с каноническим российским представлением о Великой Отечественной войне. Концепция «двойного тоталитаризма» также начала оказывать влияние на Евросоюз, который, особенно после расширения, стал значимым актором в политике исторической памяти. ЕС оказался готовым учитывать такие националистические взгляды в духе «принципиального прагматизма».

Уравнивание сталинизма и нацизма, а также последующая переоценка войны 1941−1945 годов как разрушительного столкновения «близнецов» можно было бы воспринять просто как смещение европейского мейнстрима вправо после 1989−1991 годов. Однако изменения в коллективной памяти оказались куда более многослойными и противоречивыми. Как убедительно демонстрирует начало XXI века, перед нами — не один, а сразу два параллельно действующих ревизионизма.

Страны Центральной и Восточной Европы стремились переосмыслить итоги Второй мировой войны через призму суверенитета, учитывая собственный опыт продолжившегося после 1945 года угнетения. Для них лишь события 1989−1991 годов положили конец непосредственным последствиям Второй мировой.

Путинская Россия, напротив, все больше привержена националистическому нарративу — от «жертвы к победителю» — и одновременно стремится к жестокому реваншу за то, что она воспринимает как «расширение западной сферы влияния» после окончания Холодной войны.

По всей Европе политические интересы все чаще подменяют профессиональные исторические дискурсы, вытесняя исследования, основанные на нюансах и фактах. Известная статья Владимира Путина «Об историческом единстве русских и украинцев», опубликованная в 2021 году, — лишь самый одиозный пример этой тенденции.

Распад Советского Союза должен служить предупреждением для современной России: имперское перенапряжение может оказаться смертельным. Здесь важно вспомнить советизацию Польши и Венгрии после Второй мировой, ведь именно эти страны первыми вышли из-под власти однопартийных коммунистических режимов в 1989 году, спровоцировав цепную реакцию. Еще важнее — недавнее прошлое стран Балтии и Западной Украины, где зародились движения, которые в конечном итоге привели к распаду СССР в 1991 году. Другими словами, печально известные секретные протоколы пакта Молотова-Риббентропа 1939 года также содержали семена имперского перенапряжения.

Безрассудное и тревожное начало второго президентского срока Дональда Трампа, а также опасение сближения двух главных держав времен Холодной войны — сближения, которое вполне может произойти за счет украинцев и, шире, европейцев — скорее всего, изменит и господствующие взгляды на прошлое. Многое будет зависеть от будущих глобальных сдвигов. Но одно ясно уже сейчас: Вторая мировая война останется ключевой точкой отсчета для тех жителей Центральной и Восточной Европы, которые отчаянно ищут ориентиры во все более непонятном и тревожном мире.