К любым последствиям нужно готовиться заранее. Уже сейчас необходимо задавать себе вопросы о том, чего мы хотим после того, как российские и украинские вооруженные силы прекратят стрелять (а это рано или поздно произойдет)? Любой конфликт заканчивается, как минимум в результате истощения воюющих сторон. Но прекращение огня вовсе не обязательно означает мир, и мы должны помнить, что существуют виды мира, которые хуже самой войны.
Нам стоит критически задуматься, как именно должен будет выглядеть «восстановленный мир», что он подразумевает (помимо просто прекращения войны), и какие шаги приведут нас к нему.
Лучшие умы не всегда совпадают во мнениях. Юргена Хабермаса, подписавшего в 2003 году вместе с Жаком Деррида манифест против вторжения в Ирак, трудно обвинить в подстрекательстве к войне. Однако в апреле 2022 года он заявил, что стремление к миру «не эквивалентно требованию пожертвовать политически свободным существованием ради простого выживания». Стабильный мир, по его словам, требует справедливости, без которой любое прекращение огня остается ненадежным. При этом в феврале 2023 года, после первого года войны в Украине, Хабермас изменил свой тон, заявив о необходимости скорейших переговоров, чтобы избежать крупного конфликта, который может поставить мир перед трудным выбором: либо ввязаться в войну, либо бросить Украину на произвол судьбы, чтобы избежать войны между ядерными державами.
Вместе с тем, меня волнует более широкий вопрос о целях, к которым «мы» — не только ЕС, не только ЕС и США, и не только страны-члены НАТО, но и все, кто заботится о демократии — должны стремиться после прекращения огня. Было много дискуссий о том, восстановит ли Украина свою территориальную целостность, вернувшись к границам 2022 года или 2014 года, или же страна будет разделена по образцу Кореи, вероятно, с буферной зоной. Но вопрос о состоянии мира после войны шире. Исходя из того, что мы сможем достичь справедливого мирного соглашения, нам следует подумать о том, какой должна стать планета после этого. В частности, какой ее хотим видеть мы, сторонники демократии.
Но прежде чем задаваться этим вопросом, мы должны остановиться и подумать о трех глобальных последствиях, к которым привело вторжение России в Украину.
Во-первых, серьезно пострадали перспективы институтов глобального управления. В начале 2000-х Майкл Уолцер в одной из своих работ сравнил несколько возможных форм глобального управления и глобальных институтов. Статус-кво, в то время сосредоточенный на возглавляемой Кофи Аннаном ООН (которая собиралась изложить доктрину «Ответственности по защите», позже принятую Пан Ги Муном), тогда выглядел как умеренно консервативный порядок. Сейчас же он кажется утопией. В присутствии агрессивного, экспансионистского государства, обладающего ядерным оружием, даже «реалистичная утопия» Джона Ролза, которую иногда критикуют за то, что она ограничивает права человека, перестает быть «реалистичной».
Во-вторых, пошатнулась вера в то, что глобальная торговля сдерживает агрессию авторитарных государств. Еще Монтескье в своем трактате «О духе законов» писал, что «естественным следствием торговли является обеспечение мира». Эту идею развил Томас Пейн в «Правах человека», который писал: «если бы торговле было разрешено действовать в той универсальной степени, на которую она способна, это уничтожило бы систему войны». Кант утверждал, что республики не ведут войны друг против друга; а Джордж Мид считал, что «экономический процесс идет правильно, пока сближает людей». Это кредо, сформулированное как лозунг Wandel durch Handel («изменения через торговлю»), вдохновляло всю немецкую восточную политику от Брандта до Меркель. Но теперь торговля стала использоваться в качестве оружия. Зависимость от источников энергии, топлива, полезных ископаемых и высоких технологий превратила торговлю в инструмент политического давления и агрессии.
Таким образом, экономическая взаимозависимость из фактора стабильности превратилась в фактор нестабильности. Это повысило ценность национальной или региональной независимости от глобальной торговли. Ни глобализация, которую идеализировали в прошлом, ни деглобализация не кажутся теперь вероятным исходом. Вместо этого мы, похоже, движемся к другой форме глобализации: сочетанию всемирной торговли второстепенными товарами и услугами с региональными или доминирующими державами, которые обеспечивают свою самодостаточность во всем, что касается ключевых ресурсов.
В-третьих, мир как международное сообщество, состоящее из 195 государств, вновь выглядит поляризованным. Демократические государства, входящие в НАТО, вместе с Австралией и странами Восточной Азии составляют один лагерь. Им противостоит гораздо менее сплоченный лагерь, включающий в себя государства, которые либо поддерживают, либо не осуждают открыто, либо просто безразличны к вторжению России в Украину. В отличие от времен Холодной войны, противоборствующие лагеря теперь объединяются вокруг не двух, а трех сверхдержав. Все это означает долгосрочную нестабильность. При этом на долю первого лагеря приходится более 50% мирового ВНП, но лишь 12% мирового населения. Это делает его уязвимым для обвинений в том, что он представляет собой эксклюзивный клуб для богатейших стран мира.
С учетом этих уже наступивших последствий, к какому миру должен стремиться критически мыслящий и демократически настроенный человек?
Критическая приверженность справедливости должна сбалансировать для нас две цели: обеспечение безопасности всех демократических стран путем расширения их сотрудничества в таких областях, как оборона и торговля, и противостояние представлению о том, что 12% самых богатых стран строят вокруг себя глобальную крепость ради собственной выгоды. Население России и Китая составляет еще около 17% населения мира. В результате остальные, около двух третей, наблюдают за ситуацией и лишь склоняются в ту или иную сторону. Состояние мира в 2050 году во многом будет зависеть от консенсуса, который возникнет между этими двумя третями населения мира и их элитами.
Но на чем может основываться этот консенсус? Вряд ли эти страны способны объединиться вокруг идеи превосходства либеральной демократии. Настоящая демократия требует партийного плюрализма, свободы слова, печати, вероисповедания, передвижения и ассоциаций. Маловероятно, что через какое-то время многие страны мира вдруг захотят одобрить все эти ингредиенты.
Поэтому консенсус, которого критически настроенные демократы должны добиваться среди этих двух третей населения планеты, должен быть более широким. Этот консенсус должен быть направлен на соблюдение принципов Устава Организации Объединенных Наций, прежде всего в части запрета агрессивных войн против другой страны, независимо от причины конфликта. Это основа истинно поствестфальского миропорядка, будь то сотня номинально суверенных государств или только три империи и их союзники. Разве не это было торжественно высечено в граните, когда принимался Устав ООН? Похоже, что только формально, как показала война в Украине…
По сути, это та основа, на которой должна строиться коалиция демократий и ради которой они должны стремиться добиться глобального консенсуса. Никто не находится в безопасности в мире, где одиннадцать государств обладают ядерным оружием, а принцип территориальной целостности можно игнорировать, когда это удобно. Призыв к верховенству международного права может найти сочувственный отклик среди тех, кто менее восприимчив к призывам к демократии.
Необходимо ответить и на сомнения тех, кто сохраняет нейтралитет, поскольку считает, что демократический лагерь ангажирован. Они утверждают, что, хотя сторонники Украины почти напрямую вовлечены в конфликт, они не замечают аналогичных ситуаций в других точках мира. Однако то, что они поддерживают одну группу жертв, не означает, что они неправы, даже если они пренебрегают другими жертвами. Реальная проблема заключается в отсутствии глобального верховенства права с институтами, способными предотвращать любые нарушения территориальной целостности повсюду, а не только те нарушения, которые некоторые считают стратегически важными.
Без этих институтов (или ввиду их неэффективности) единственным выбором для малых государств является приобретение стратегического значения для одной из сверхдержав, что похоже на средневековый пакт о повиновении или защите. Малые государства стали бы главными бенефициарами строгого соблюдения Устава ООН; сейчас же они вынуждены полагаться на произвольные пересечения политических интересов сильных мира сего.
Помимо невыразимых страданий украинского народа, долгосрочные издержки, нанесенные миру российским вторжением, — это ущерб, нанесенный институтам глобального управления. Цели организаций, которые должны быть в авангарде мира и процветания, по сути, свелись к выживанию и попыткам вернуться к базовым принципам безопасности. ООН, парализованная правом вето, которым обладают члены Совета Безопасности, в своей неэффективности может соревноваться со злополучной Лигой Наций. Сможет ли Генеральная Ассамблея когда-нибудь оказать достаточное давление на Россию, чтобы она согласилась поступиться своим правом вето?
