Российские элиты сейчас во многом потеряли свою акторность, потому что Путин перестал в них нуждаться. Он стал не электоральным лидером, а военным вождем, а для вождя его популярность — намного более важная вещь, чем победа на выборах. Поэтому мы видим, что еще в 2013 году Кремль регистрировал Навального на выборах мэра, а Ройзман побеждал в Екатеринбурге. А уже в 2014 году все выборы шли по другой модели, Кремлю было совершенно неважно демонстрировать конкуренцию и высокое участие, потому что те же губернаторы получали легитимность из рук Путина — часть его легитимности — а не опирались напрямую на поддержку граждан в своих регионах.
Вместе с коллегами мы сделали проект о долгожителях в российских элитах. Я проанализировал то время, которое они находятся на своих постах, и эта работа показывает скорее не персон-долгожителей, а те посты, на которых система готова держать людей десятилетиями. Главным чемпионом тогда оказался Вячеслав Лебедев, недавно умерший председатель Верховного суда, который был на своем посту 32 года. Были люди и с 28-летним стажем (например [лидер КПРФ Геннадий] Зюганов), и по 15−20 лет и больше.
Оказалось, что эти долгожители состоят из двух основных групп. С одной стороны, это люди, обслуживающие режим, в том числе и медийно, например, руководители крупных телевизионных каналов и руководители судебной системы. А с другой стороны, это слуги, которые как бы полезны, но которые никак не являются соратниками Путина.
Мы видим, что Путин, начиная с середины десятых годов провел существенную чистку руководителей госкорпораций и силовых структур. Те люди, которые могли считать, что корпорация — это я (как Владимир Якунин в РЖД), ушли. На их место пришли совершенно другие люди — это менеджеры, которые никак не могут претендовать на то, что они возглавляют большую клиентскую пирамиду. И наоборот — если взглянуть на нижнюю часть этой лесенки долгожителей, там будут фигуры, которые Путину и системе нужны для решения какие-то срочных серьезных проблем, и которых перебрасывают с места на место — одним из таких был [нынешний замглавы администрации президента Дмитрий] Козак, хотя сейчас его роль существенно существенно снизилась, ну и Кудрин [бывший вице-премьер и глава Счетной палаты, сейчас — советник «Яндекса» по корпоративному развитию]. Такие люди довольно часто меняли место работы, но не потому, что ими были недовольны, а потому что они требовались на каком-то другом месте.
Также в этой категории есть и те люди, которые идут вниз, и для них новое место службы — как для бывшего генпрокурора [Юрия] Чайки или для Дмитрия Медведева — это просто ступенька лестницы, перед тем, как сойти с нее вообще. И те, кто идет вверх — например, [вице-премьер] Денис Мантуров — для них повышение и тот факт, что они недавно оказались на своем посту, означает то, что они делают свою карьеру.
Там тоже интересная система: вход — рубль, выход — десять. Потому что из этой системы долгожителей, помимо прочего, очень сложно выйти. Мы видели, как пыталась вырваться [глава Центробанка Эльвира] Набиуллина, но по факту только Кудрина и [бывшего спецпредставителя президента, бывшего главу госкорпорации «Роснано» Анатолия] Чубайса отпустили безболезненно из этого порочного круга. Это правило действует для системы в целом, а отнюдь не только для тех, кто занимает самые высокие позиции. В общем-то это принцип мафии — туда не так легко попасть, но уйти оттуда практически невозможно, и для этого надо спрашивать специального разрешения главы этой мафии. Поэтому с началом войны в Украине мы практически не увидели [покидающих систему людей], кроме пары людей на уровне замминистра и некоторых руководителей авиакомпаний.
***
Деприватизация, присвоение активов государству — это очень принципиальная вещь и здесь надо понимать: то, что мы видим на поверхности — это только верхушка айсберга. Потому что если через суды по запросу Генпрокуратуры у кого-то отбирается собственность, то остальные собственники понимают, что это может случиться и с ними. Они пойдут с готовностью на любые компромиссы, смогут продать собственность за бесценок, и так далее. Пока мы можем в базу данных вот этих случаев деприватизации внести около 70 кейсов.
Но, конечно, это система и смысл ее, с одной стороны, в том, чтобы забрать под контроль государства все активы, которые считаются стратегическими — а это далеко не только оборонка, это и химическая промышленность, и удобрения отчасти. А с другой стороны, это передел собственности, потому что пришла пора смены поколений собственников, а механизма наследования у нас нет. Частную собственность Кремль рассматривает скорее как личную, и сегодня уже все в бизнесе понимают это и разделяют. То есть если Алекперову дали в пользование «Лукойл», это не значит, что он может передать Лукойл своим наследникам или продать его по своему усмотрению. Это значит, что Кремль ищет других людей, которые будут от его имени этой квази-частной собственностью управлять.
Эти процессы, я думаю, составят сейчас главное содержание нового президентского срока. Это и демонстрация и того, что права частной собственности нет, и того, что нет бизнесменов как самостоятельных акторов, а есть просто один из отрядов путинской бюрократии.
***
Выборы нужны всем авторитарным лидерам. Они играют на самом деле очень важную роль. Выборы были и в советское время, когда не было даже хотя бы двух-трех условных соперников. Сегодня они нужны как ритуал присягания лидеру, как демонстрация лояльности и как демонстрация в том числе управленческим элитам, что Путин, если и не опирается на искреннюю поддержку подавляющего большинства граждан, то контролирует подавляющее большинство граждан и, соответственно, элиты от него зависят всецело и напрямую. Последние выборы были принципиально отличными от предыдущих, потому что там уже не было и тени демонстрации того, что лидер не контролирует все всецело.
В условиях вождистской легитимности выборы не могут принести никакой пользы Кремлю, они могут либо пройти безвредно, либо принести какой-то ущерб. И эти выборы, мне кажется, принесли ущерб по крайней мере в трех случаях: в случае с очередями за Надеждина, в случае с очередями на похоронах Навального и в случае с акцией «Полдень против Путина». Все это ломало картинку, которую хотел всем продемонстрировать Кремль.
***
В политике всегда можно из сегодняшнего дня выстроить траекторию в прошлом и показать, как все закономерно развивалось, начиная с 2000 года, когда Путин пришёл к власти. Но на деле это совсем не так, потому что каждый раз — и в 2000 году, и в 2010-м, и в 2022-м — развитие могло пойти по разным сценариям.
И в этом смысле роль экспертов я вижу не в том, чтобы прогнозировать армагеддон, а в том, чтобы пытаться реконструировать логику действий и логику принятия решений. Пока мы не знаем логику принятия решений, мы не можем вообще серьезно иметь дело со страной, которая ведет себя вопреки, или по крайней мере не в строгом соответствии с какими-то имеющимися канонами. Такого рода экспертизы не хватало тогда и ее не хватает и сегодня.
Положение дел с экспертизой по России сейчас, мне кажется, опасно плохо, и оно закономерно ухудшится завтра, потому что ничего не делается для того, чтобы вложиться в воспроизводство экспертов, которые смогут помогать принимать решения, связанные со стратегией в отношении России в будущем.
Мы вступили в новый этап войны и конфронтации между Россией и Западом, который будет длиться неопределенно долгое время, и в этой ситуации очень важно знать и понимать, что происходит у противной стороны. Там очень много чего изменилось с начала войны, просто об этом мало говорится и это мало анализируется.
Здесь, мне кажется, нужны очень быстрые и очень серьезные шаги, потому что иначе мы завтра окажемся в ситуации, когда знания о том, что происходит в России начиная с 2022 года, нет, когда те эксперты, которые обладали старым знанием и могли как-то что-то комментировать, выходят в тираж, а новых экспертов нет.
Вся западная экспертиза базировалась на российской аналитике и возможностях работать в России с российскими источниками. Сегодня этого нет, и, мне кажется, абсолютно близорукая реакция в западной академии — закрывать центры по России. Западная академия не очень дружелюбна в отношении российских аналитиков, а российские аналитики не очень хорошо приспособлены к тому, чтобы врастать в западное экспертное сообщество.
Западные политики тоже люди, и у них есть личные политические интересы. Любой политик заинтересован в том, чтобы за него завтра проголосовали, а это значит, что его действия сегодня должны быть популярны. Что значит создать новый центр, который будет заниматься Россией? Это значит, что ты будешь тратить деньги налогоплательщиков на то, чтобы изучать какого-то ужасного врага. И объяснить, что это нужно и без этого нельзя выстраивать реально никакие стратегии на будущее, довольно сложно. Гораздо проще сказать: мы еще один танк пошлем в Украину. А не то, что будет больше пользы от понимания того, например, каковы реальные возможности российского военно-промышленного комплекса, может ли он поддерживать войну той интенсивности, которую Россия ведет, и если да, то как долго, а если не может, то как это будет выглядеть в будущем. Это намного важнее, чем поставки любого вооружения. Другое дело — что это непопулярно и выходит за горизонт планирования у любого западного политика. Этим должны заниматься, скорее, парламенты, которые имеют более длинную перспективу и могут видеть задачи своей страны за пределами президентского и какого угодно срока.
Таким образом, ситуация на Западе входит в противоречие с ситуацией в России, потому что в условиях стабильного авторитаризма правительству и Путину гораздо легче выстраивать стратегию, чем на Западе в условиях очень серьезной степени популистской политики, когда лидер не знает, будет ли он лидером через год после очередных выборов.
***
Элит у нас нет и не будет в обозримом будущем. Поэтому расчет только на тех, кто действует сегодня. Это не только верхушка, это, вообще говоря один-полтора миллиона человек, которые занимают разного рода управленческие позиции. Сам факт того, что они сегодня номенклатура, а не элита, что они не акторы и не принимают самостоятельных решений, облегчает переход этих самых путинских номенклатурных элит в будущем — с крахом режима — в элиты условно демократические.
Важно понимать, что это не дихотомия «авторитаризм или демократия». Когда закончится жесткий авторитаризм персоналий в том виде, в каком он существует, начнется движение в сторону, и оно будет неизбежно движением в сторону в демократии. И здесь элиты будут первыми союзниками, потому что они сами в конечном итоге заинтересованы в институционализации, в закреплении любых прав собственности. На них можно будет положиться не только потому, что они будут служить новому начальнику так же верно, как и нынешнему, но и потому, что это в их собственных интересах. Дальше уже могут возникать какие-то развилки, но это, опять-таки, перспектива не года-двух, а перспектива десятилетий. И начинать придется с того, чтобы восстанавливать и выстраивать институты, которые практически полностью — кроме института мощной президентской власти — в нынешней России разрушены.
