Сообщество просвещения

Совершеннолетие

В 1784 году в небольшой своей статье И. Кант дал ответ на вопрос, заданный одним пастором всему европейскому интеллектуальному сообществу: «Что такое Просвещение?». Ответ неожиданный: на конъюнктурный вопрос философ ответил так, что открылся философский – универсальный, общезначимый, по сей день актуальный – смысл уникального события в истории европейской культуры. «Просвещение, – говорит Кант, – это выход человека из состояния несовершеннолетия, в котором он находится по собственной вине». Определение легко истолковать школярски, будто речь идет о чем-то вроде возрастной психологии, но вопрос был задан об эпохе. Имеется в виду событие не психологическое, а историческое, оно происходит с человеком, открывает нечто в человеке. 

Итак: до сих пор человек пребывал в состоянии несовершеннолетия, то есть под присмотром, под опекой, под руководством – общины, государства, церкви… – инстанций, наделенных полномочиями руководителей, опекунов, учителей. Кто-то, когда-то уже подумал за тебя, уже решил, расставил координаты и разместил ценности. Теперь же настало время совершеннолетия, и пребывание в прежнем состоянии воспитанника детского дома вменяется человеку в вину. Таков мета-исторический смысл исторического момента. 

Что же такое совершеннолетие, взрослость, понятые эпохально, как своего рода откровение о человеке? Казалось бы нехитрое и всегда бывшее дело: умение самому, без руководства пользоваться своим рассудком (seines Verstandes), – отвечает Кант. Пришло время жить самому, и не слабость ума, а только трусость и лень оставляют нас инфантильными недорослями, нуждающимися в руководстве. Просвещение вовсе не просветительство, речь не об образованности, компетентности, учености. Тут важно не столько, что имеется в распоряжении, сколько, кто и как распоряжается. Совершеннолетие это выход в мир один на один. Пробуждение в себя, обретение себя в решимости и мужестве думать от первого – своего – лица. «Отважься думать!» – цитирует Кант Горация. Не героические поступки, а простое, как кажется, принятие на себя полноты ответственности за собственное суждение без ссылок на авторитеты, традиции, установления, нормы – требуют мужества и решимости. Почему же? Потому, что, принимая на себя авторство суждения, человек встречается с собой, судящим, решающим и ответственным за решение. «Отважься думать!» – значит: «Отважься быть собой, решающим!», – собой, кем ты всегда уже был, есть и будешь, кого не устранить, сколь смиренно ни слушайся авторитетов, ни подчиняйся властям, ни отрекайся от разума перед лицом небесных сил в надежде заслужить хорошее место благочестивым послушанием. 

Оставаясь наедине со своим рассудком, человек лишается помощи чужого знания, чужого мастерства, уже обретенной и учрежденной мудрости, он встречается с собой – судящим и решающим. Вся мудрость мира – откровения, открытия, постижения, умения и решения, принятые когда-то, кем-то до него, за него и предписываемые ему – все это останется мертвым грузом или чуждой машиной, если не будет усвоено мною в моем решающем средоточии. Просвещение открывает, что всякому послушанию и подчинению предшествует собственное автономное решение. Например, решение признать гетерономную опеку и уполномочить ее представителей на руководство тобой. И вот, говорит Кант, пришло время совершеннолетия, а именно, время принять всерьез свое решающее участие в учреждении того, на попечительство чего до сих пор полагался. Отныне не знать о своем, всегда уже состоявшемся решении, о свободном соучастии во всех «бытиях» (психических, социальных, космических, божественных), что определяют тебя, значит не просто оставаться несовершеннолетним поневоле и по неведению, а свободно решить быть несовершеннолетним, быть виновным в своем несовершеннолетии.  

«Теперь – ты сам(а)», – говорят разумные родители. На своих ногах, в своем пространстве, в своей компании, в своих замыслах, в своей судьбе… Теперь ты сам, – говорит историческое событие, именуемое Просвещением. Это не патетический призыв «будь собой!», а, скорее, приговор: «отныне ты виновен в своей несамостоятельности». 

Сокровенное просвещение 

В свете эпохального Просвещения можно заметить этот «выход в совершеннолетие» в других культурах и эпохах: как человек открывает свое собственное соавторство в «давании» данного ему мира, соучастие своего суждения в суженой ему судьбе, свое сокровенное согласие быть детерминированным внешними силами.

Совершеннолетний человек не оправдывается посторонними обстоятельствами, не передает им авторство своих поступков. Не со мной случаются случаи, я виновник событий своей жизни, не «мне хочется» – я хочу. Но кто это – «я», где он во мне среди моих инстинктов, желаний, интересов, комплексов, ролей, отношений, обязанностей?

Вот царь-тиран Эдип. Он царь не потому что правит в Фивах, а потому, что овладевает своей судьбой. Он сделал всё, чтобы найти себя. Сделал все, чтобы не совершить то, что ему напророчил бог, что суждено роком. Он невиновен. Но он не передает судьбе роль виновника своей жизни, отнимает себя у богов, признает себя виновным и оказывается выше богов и судеб, говоря: «Это я виноват. Это я убил своего отца. Это я совершил инцест с матерью». Он сам – преступник, детектив, следователь, судья, подсудимый и палач. Вот, какое необходимо мужество, чтобы судить от первого лица, как совершеннолетний.

Еще один пример из той же античности. Кто такой Сократ? Это человек, который не просто искал «общие определения этических понятий». По той же заповеди дельфийского бога он, как и Эдип, «распознавал, искал самого себя». В бесконечных рассуждениях он не конструирует какую-то рациональную этику, а возводит саму отвагу радикального вопрошания в основу этоса. Сократа приговорили к казни. И заметим, на суде он мог отвечать так, чтобы его не осудили на смерть, но Сократ отвечает за себя и свое дело, без которого ему «жизнь не в жизнь», он его совершеннолетний автор-виновник, а не провинившийся юнец, спасающий свою жизнь. Сократ сам осуждает себя на смерть, превращая обвинителей и судей в пассивные орудия своей игры. Он тут единственный совершеннолетний среди судей, не умеющих пользоваться своим рассудком. Друзья предлагают Сократу бежать из тюрьмы, но он отказывается: это будет отказ от себя, поступок несовершеннолетнего, скрывающегося от себя и признанных им самим Законов. 

Вменяемость

Просвещение совсем не обязательно связано с секуляризацией или разрушением традиционных формаций, меняется только одно: конфессии (как и профессии) не просто наследуются, а принимаются (если принимаются) ответственно, то есть свободно судящим решением. 

Понятно, что социальным оборотом так понятого просвещения будет у Канта гражданское общество и система формальное права. 

Быть совершеннолетним, значит отвечать за себя, вести свое существование, выступать и поступать от собственного лица, признавать авторство своих поступков. Это называется для нас всех знакомым словом «вменяемость». Ты – вменяем, вот что значит совершеннолетие. Гражданское общество – общество взрослых, вменяемых, отвечающих за свое «произволение» людей. Здесь важно иметь в виду две стороны одного отношения, конституирующего общество совершеннолетних, гражданское общество. Это отношение Кант называет «уважением» (die Achtung). На языке права две стороны, которые я имею в виду, именуются «презумпция невиновности» и «полнота ответственности». Ты сначала считаешься невиновным, поскольку признаешься вменяемым, ответственно судящим и поступающим – совершеннолетним – гражданином. Если же ты нарушил закон, преступил границу, охраняющую право свободного произволения другого, тебя привлекают к суду тоже как вменяемого, то есть автора-виновника своих действий, за которые несешь всю полноту ответственности. Ты не можешь сказать: «нет это не я – это мои инстинкты, меня так воспитали, у меня было тяжелое детство, ментальность того народа, где я вырос такова, черт попутал…», суд в полноте собственной ответственности наделяет подсудимого полнотой свободной самости. Тем самым суд оказывает человеку высшее уважение, не признавая детских отговорок, он признает и защищает суверенную вменяемость человека: способность частного лица к ответственному поступку. 

В основании правовой и судебной системы гражданского общества лежит этот принцип уважения к человеку как совершеннолетнему субъекту. Другое дело сообщество с руководящей идеологией, разделенное на знатоков-блюстителей, опекунов-воспитателей, стражей-пастырей, с одной стороны, и паству инфантильного населения, с другой. Законы здесь охраняют не автономию вменяемых граждан, а учрежденный свыше порядок. Охраняют от ослушников: граница между преступником и невменяемым стирается. Законы предписываются людям как подчиненным частям заранее решенного целого. Решающим – единственно «взрослым», совершеннолетним – субъектом будет «суверен», воплощающий саму общность («идею блага»), подданные же останутся инфантильными недорослями, за которыми нужен глаз да глаз. Право принимает характер органа исправления, судебная власть – становится преддверием пенитенциарной системы: вместо соблюдения прав – исправительные учреждения вплоть до психиатрических. 

Политика

Совершеннолетие, пробуждение в себя, способного самому держать ответ за себя, руководствуясь суждениями собственного рассудка, – событие со всех сторон опасное. Как, впрочем, и само рождение в мир. Тут в самом деле требуется отвага, решимость. И все же трудность здесь не столько в трусости и лености, сколько в другом. Чтобы посметь свое суждение иметь, можно набраться смелости, дерзости, романтического своеволия, уверить себя в том, что «право имеешь». В юности «мы все глядим в Наполеоны» и полны решимости. Но вопрос не в решимости, а в рассудке, в умении «пользовании своим рассудком», вопрос в том, как, чем мы решаем, кто или что в нас решает. Можно научиться профессиям, но никто не учил нас «пользоваться рассудком». Из того, что суждение свое, никак не следует, что оно истинно. А ведь помимо внешних опекунов, помимо опекунов усвоенных, существуют наши собственные диктаторы: желания, эмоции, настроения. Желудок или сердце тоже подсказывают рассудку свои суждения. Сверх того мы можем иметь свои понятия об общем благе, которые мы норовим считать не суждениями своего доморощенного рассудка, а истинами самого Разума. Кант пишет статью в 1784 году, пройдет чуть менее 10 лет, и во Франции богиня Разума, изобретенная Робеспьером, займет свой трон у алтаря, изобретенного профессором анатомии Гильотеном.

Революция может свалить монархию и установить диктатуру самого Разума (или «научного коммунизма»), но это не научит людей пользоваться своим рассудком, а скорее лишит последней самостоятельности. Когда диктатура устанавливается от лица Разума, собственное суждение экспроприируется вместе с прочей частной собственностью и обобществляется, людям остается инфантильное сознание недоумков-беспризорников, – и вот они сами готовы к тотальному послушанию и наказанию за ослушание.

Для Канта же вовсе не «разум» – свой или общий – становится просветителем, основная задача как раз в том, чтобы критически просветить сам разум, а людям просветиться в своей частной способности суждения. Разумность разума заключается не в какой-то «рациональности» вообще, а в его рефлексивности, в способности самокритики, самооспаривания. Повторю, если ты судишь собственным суждением, из этого никак не следует, что твое суждение ответственно, оно может быть самомнением, не менее предрассудочным, чем любой предрассудок, подкрепленный авторитетом. Ответственный ум не берется в самомнении преобразовывать институты и системы управления, работа коих обеспечивает нормальное функционирование государственной машины, он не изобретает царство разума в своей келье. Просвещенное совершеннолетие это выход человека в свет, искусство суждения и рассуждения в обществе, на публике. Отвага требуется, не для того, чтобы иметь свое суждение, а для того, чтобы выдвинуть свое суждение на суд других. Здесь не годятся ссылки на авторитеты, традиции или доктрины «чистого» разума, здесь нужна смелость самому быть автором своего суждения. «Для просвещения требуется только свобода, – уточняет Кант, – и притом самая безобидная, а именно свобода во всех случаях публично пользоваться собственным разумом». 

Свобода слова, публичных дискуссий – такова социальная плоть просвещенного разума. 

Граждане не отказываются служить в армии, платить налоги, служить в церкви, но «в качестве ученых» оставляют право свободно и публично – сообща – судить обо всех этих делах, службах и обычаях как делах ответственных (вменяемых) авторов. Просвещение рассудка начинается с опубликования своего суждения, выставления его на суд всех, способных судить самостоятельно. Конститутивна для гражданского общества не идея общего разума, общего блага, а свобода общения самостоятельно судящих.

Пастор пасет свою паству, офицер требует от своих солдат исполнения приказов, но когда они говорят «с настоящей публикой, а именно с миром, стало быть при публичном применении своего разума», они располагают «неограниченной свободой пользоваться своим разумом и говорить от своего имени».

Иначе говоря, пресловутый «рационализм» просвещения заключен, по Канту, не в господстве некой монологической рациональности, а в свободе публичного обсуждения, в общении самостоятельно, от собственного лица судящих – как условии просвещения разума. Просвещение – по Канту – не господство просветителей темного населения, а «свет» общительности, широта мысли, признающей другого, и ответственная последовательность собственных суждений. Это свободное общение людей, в которых их мировоззрения, конфессии, профессии сосредоточены в способность частного суждения.

Просвещение глобального мира

Сегодня в нашем мире миров все смешивается. Разного рода «меньшинства», беженцы, террористы, веры и безверия, фанатизм и нигилизм… – все эти разные миры толпятся теперь на одной площади. И это неслыханно усложняет нашу проблему быть человеком. Мы цепляемся за разного рода вековые традиции или даже сами придумываем традиции «примордиальные», – но только умножаем площадной скандал современного мира. Теперь этот кто-то, кого будут слушать, будет называться традицией или новенькими словами типа «ментальность», «генетический код». Дескать, нам так на роду написано, таковы наши «скрепы», поэтому нам позволено то, что другим не позволено. Хотя Кант сказал бы, что это отговорки несовершеннолетних: спрашивается с тебя, как с человека, способного судить. Ты – единица не только этническая, принадлежащая некоему роду, некой традиции… – в планетарном мире мы прежде всего единицы этические: в отсутствие планетарных законов остаются законы вменяемых жителей нашего общего дома – этические. И тут позиция человека просвещения – оказывается заново актуальной. Публичность глобального мира требует нового совершеннолетия. Теперь надо отважиться признать личную, авторскую ответственность за склад своего мира, продумать суждения, продиктованные, возможно, языком, ментальностью, традицией, верой, убеждением… так, чтобы сделать их не всеобщими, а всего лишь своими собственными и предложить к совместному обсуждению в мире миров, среди людей, судящих столь же самостоятельно, широко и внимательно. Даже теоретический разум (со своей априорной онтологией) должен здесь отступить перед способностью суждения, стать «подсудным» субъектом просвещенного общения по поводу возможной архитектоники «чистого разума». Словом, именно глобальный мир может стать светом нового просвещения (если избегнет «столкновения цивилизаций»).

Просвещение философией

Однако к возрасту совершеннолетия (тем более исторического) разве мы уже не решены раз и навсегда? Разве рассудок не полон предрассудками, а разум не прошит «истинами», разумеющимися сами собой, а вовсе не мной? Значит, чтобы отважиться думать, чтобы пользоваться собственным рассудком, мужества мало, надо еще этот рассудок найти, в свой разум войти. 

Мыслить, пользоваться собственным рассудком, – но мы же не знаем, что это значит. Есть такая поговорка «мудрец отличен от глупца тем, что он мыслит до конца». Что значит мыслить до конца? Где конец размышлению – вопросам, сомнениям, столпотворению мнений? Мы знаем одно такое упорство мысли мыслить до конца – философию. Мыслить до конца или до первоначала. В том числе и собственного первоначала.

Философская мысль есть мысль самостоятельная, поскольку по замыслу изначальная. Философ в своем мышлении о первоначалах мысли с самого начала, мыслит как автор своего мира со всей его безмерностью и сверхчеловечностью.

Однако, в современном мире миров, в уме современного человека, где мыслят умы, архитектонически различные, умы не только современных миров-культур, но и исторических времен-эпох, – теперь философские метафизики, онтологии и логики приобретают характер свободной и частной способности суждения. Общение в глобальном мире нуждается в «мире света» – в светском салоне своего рода.