«У нас не было признания женскости как полноценной человечности»
Содержание
Советский проект женского освобождения исходил из идей пролетарского феминизма, в частности, марксистской идеи, что корни женского угнетения связаны с капитализмом. В соответствии с этой концепцией, женщина работает на капитализм как на частном производстве, так и дома, где она обслуживает мужчину, который сам включен в капиталистическую систему. В этой системе решение женского вопроса было государственной задачей и понималось как расширение системы социального обеспечение
С точки зрения решения проблемы гендерного неравенства ранний советский подход был прогрессивным и опережал западный опыт. Это и система детских садов, и оплачиваемый декретный отпуск, система социальной защиты и социальных услуг и много других вещей — например, невозможно себе было представить, что женщина просит разрешения у мужа на то, чтобы открыть счет в Сберкассе. Если мы внимательно почитаем документы Женотдела (отдела ЦК, который занимался «женским вопросом» и существовал до 1929 года), то обнаружим, что там даже говорится о проблеме домашнего насилия. Я помню плакат 1920-х годов: рабочий, которого на работе угнетает капиталист, приходит домой и отыгрывается на тех, кто от него зависит — жене, детях, теще и так далее. Когда я читала о харассменте и #metoo, я задумалась: а почему со мной не происходило подобного, неужели я все забыла? И поняла, что мое взросление происходило еще в советское время, когда отношения были гораздо менее сексуализированы, предприятия, на которых люди работали, не принадлежали начальнику, а партком и местком — как бы мы сейчас мы к ним не относились — были институтами сдерживания и контроля.
Изменения в сознании советских женщин, ставшие очевидными в конце 1980-х — начале 1990-х годов, были связано с другим философским пониманием личности, с осознанием себя как независимых. отдельных личностей, которые должны быть признаны обществом в качестве таковых (а не только как матери и работницы). Женщины — чаще это были горожанки с высшим образованием, но необязательно — чувствовали, что здесь что-то не в порядке, что данное им обещание равенства не реализовалось. Сейчас, говоря научным языком, мы бы сказали, что не было признания женскости как полноценной человечности. Но тогда язык, которым мы пользовались, ни академический, ни художественный, ни повседневный, не давал нам возможности говорить о том, что для нас важно. Гендерные исследования и феминизм возникли как результат таких экзистенциальных поисков, которые были связаны с поиском языка описания и попыткой проговорить «женское состояние» (the woman condition) как универсальное.
«Появились буржуазные семьи, где мужчина играет роль добытчика, а женщина находится в зависимом положении»
1990-е годы — это тот период, который в социологии называется аномия — это понятие ввел начале XX века социолог Эмиль Дюркгейм — то есть когда на «сломе эпох» старые социальные нормы уже отжили, их невозможно применить, а новые нормы еще не сложились. Одновременно происходит множество всяких процессов: возникает классовое неравенство, экономическое неравенство, включение в глобальный капитализм, к тому же общество становится очень сексуализированным, потому что секс и сексуальность хорошо продается. Это приводит к масштабной постсоветской проституции, возникает трафикинг, то есть торговля людьми — в большей степени женщинами.
В постсоветское время становятся приемлемы разнообразные способы построения гендерных отношений (хотя даже в СССР не было какой-то единственной нормы). Складывается то, чего в советское время не было — так называемая буржуазная семья. В СССР же был самый высокий уровень вовлеченности женщин работу вне дома, и это считалось прогрессивным, и США даже изучали этот советский опыт в 1960-х. Ведь когда женщина экономически независима, она при некоторых обстоятельствах может сказать мужчине: «пошел вон, дурак». После распада СССР в этой сфере происходят огромные изменения: появляются буржуазные семьи, где мужчина играет роль добытчика, а женщина остается дома, в частной сфере, и не имеет своих средств, находясь в зависимом от мужа положении.
Наиболее очевидные изменения происходят на Северном Кавказе, в некоторых странах Центральной Азии. Там происходит демодернизация и деиндустриализация, а также формирование национальных идеологий, и вместе с этим — возвращение «моральной экономики» деревни, как ее называл в 1920-е годы экономист Чаянов. В такой системе у человека не должно быть самостоятельной субъектности, человек существует только как часть клана или рода: все выживают вместе. Важно понимать, что это не проблема религии, а социально-экономическая проблема. Я общалась с исследовательницами из Пакистана, все они считают, что есть огромное количество женщин-мусульманок, живущих в исламских обществах, которые получают образование, работают по специальности и независимы в той степени, в которой общество позволяет нам всем — мусульманам, христианам, неверующим — быть независимыми. Я понимаю, что есть причины, по которым федеральное правительство предпочитает в эти регионы не вмешиваться. Но эту проблему нельзя решать на основании частных случаев, это действительно системная проблема.
«Проблема гендерного насилия — политическая проблема»
Можно ли назвать проблему гендерного насилия политической? Если под политикой мы понимаем отношения власти, которыми пропитана вся человеческая культура, а это та перспектива из которой гендерные исследования смотрят на общество, то, конечно, эта проблема политическая. И она политическая еще и потому, что это масштабная социальная проблема.
Ее объективно сложно решать. Если говорить о домашнем насилии, то в свое время советские диссиденты и либеральная интеллигенция как раз боролись за свободу от вмешательства государства, а теперь получается, что государство надо наоборот туда впустить. Последние годы в России обсуждается принятие закона о домашнем насилии, и отношение общества к нему неоднозначно.
Благодаря активистскому сообществу эта проблема постепенно становится видимой. Но часто я читаю, как адекватные, очень образованные люди — и мне кажется, что это люди либеральных бытовых взглядов — очень отрицательно относятся к теме создания специального закона. Поэтому действительно было бы интересно знать, насколько эта тема видна, слышна и понятна за пределами активистского сообщества, которое продвигает эту тему.
Что будет дальше? С одной стороны, есть известная книга американского психолога Стивена Пинкера о том, как в мире уменьшается количество насилия и как мы все-таки начинаем по-другому относиться к человеческой жизни, с другой стороны, последние два года мы живем в какие-то очень смутные времена. Конечно, хочется думать, что мы все же движемся вперед, к прогрессу и «светлому будущему», и просто в этом движении возможны откаты назад и отходы в сторону.
