8 марта 2022 года, спустя две недели после начала вторжения в Украину, МИД России все еще имел смелость призывать Соединенные Штаты (через «Интерфакс») «вернуться к принципам мирного сосуществования». Идея возвращения к доктрине мирного сосуществования регулярно звучала в публичных высказываниях российской стороны в 2015-2022 годах. С точки зрения российских пропагандистов, этот подход был единственно возможным способом налаживания отношений с Западом в новых условиях (речь идет о санкциях и ограничениях контактов после аннексии Крыма). Тогда уже не могло быть и речи о возврате к политике доверия и сотрудничества, как это было в ельцинские времена, ведь Запад «перехитрил» Россию, и, несмотря на якобы данные обещания, расширил НАТО на восток и помешал установлению господства России на постсоветском пространстве. В Москве полагают, что открытое противостояние принесло бы Западу большой вред, вплоть до угрозы его существованию. В конце концов, Россия — ядерная держава, которая, не колеблясь, готова применить ядерное оружие первой. Так что по логике Кремля, Запад должен был перестать подвергать Россию остракизму, отказаться от санкций и вернуться к доктрине мирного сосуществования, которая в прошлом формировала отношения между Западом и соцлагерем. После полугода русско-украинской войны фрустрация некоторых российских комментаторов достигла таких масштабов, что из их уст полились требования относиться к Западу как к вечному врагу, с которым окончательная конфронтация просто неизбежна. Другие, однако, считают, что рано или поздно Запад слишком устанет от войны в Украине, тут и пригодится доктрина мирного сосуществования.
Обратимся к источникам этой доктрины и взглянем на ее первоначальную форму.
Некоторые российские комментаторы считают, что рано или поздно Запад слишком устанет от войны в Украине, тут и пригодится доктрина мирного сосуществования.
В 1915 году Владимир Ленин выдвинул тезис о возможности победы социалистической революции в одном-единственном государстве. Правда, он не дал ответа на вопрос, как ему следует выстраивать свои отношения с враждебной капиталистической средой. Практический аспект этот вопрос приобрел после большевистской революции 1917 года. Контрреволюционный натиск Белой армии, интервенция западных стран и провалившиеся попытки экспортировать революцию в Германию и Венгрию побудили большевиков относиться к выживанию советской власти как к безусловному приоритету. В то же время они понимали, что свержение капитализма на глобальном уровне займет много времени. При этом предполагалось, что в мирное время преимущество социализма над капитализмом проявится быстрее и ярче. А принцип мирного сосуществования будет регулировать отношения в условиях переходного периода. Капитализм можно взять длительной осадой; он рухнет сам собой под тяжестью эндогенных противоречий. Если Сталин все еще поддерживал идеологическую веру в то, что эти противоречия приведут к конфликтам между капиталистическими государствами, и что пламя мировой классовой борьбы будет полыхать на пепелище капиталистической системы, то его преемники приняли за аксиому, что капитализм падет по принципу домино, и капиталистические государства друг за другом присоединятся к социалистическому лагерю. И когда социализм восторжествует в мировом масштабе, международные отношения будут регулироваться принципом пролетарского интернационализма, а коммунизм, разрушив государство, положит конец международной политике. Логика проста, как конструкция цепа.
Теперь мы знаем, что большевики глубоко заблуждались, полагая, что в мирное время социализм неизбежно победит капитализм. Не ожидали они и того, что социализм может просто рухнуть ввиду собственной несостоятельности. Предсказанный ими переходный период действительно был долгим, но закончился он поражением социализма. Этого никак не отменяет пример Китая, который, хотя и достиг своего успеха под пролетарским знаменем, но в реальности олицетворяет собой лишь силу государственного капитализма, имеющего мало общего с ортодоксальным марксизмом-ленинизмом.
Мне довелось наблюдать (и даже принимать активное участие в дипломатической роли) за демонтажом глобальной социалистической системы. Вряд ли кто-то мог предсказать, что все это случится столь стихийно. Я был очевидцем падения Берлинской стены и у меня хватило воображения увидеть его влияние на объединение Германии, но несмотря на это, осенью 1989 года я все еще не был способен предсказать ход событий в других европейских странах.
Большевики глубоко заблуждались, полагая, что в мирное время социализм неизбежно победит капитализм: предсказанный ими переходный период действительно был долгим, но закончился он поражением социализма
В ноябре 1989 года я наблюдал за Берлином, разделявшей его стеной и за тем, как она падала с обеих сторон. Однажды вечером я должен был отправиться из Западного Берлина в Восточный, для этого нужно было пересечь разделительную линию. Американский аналитический центр (это был Aspen Institute Berlin) организовывал тогда тайную встречу с активистами зарождающейся оппозиции в ГДР (Neues Forum, Demokratischer Aufbruch). Мы ехали в микроавтобусе с американскими номерами. Американцы не признавали законность досмотров, которые проводили пограничники ГДР на Checkpoint Charlie (они признавали только власть советских оккупационных войск). Так что те заставляли американцев ждать на границе. Я сидел в машине рядом с послом Рональдом Леманом, тогдашним директором Агентства США по контролю над вооружениями и разоружением (а позже главным переговорщиком на переговорах по СНВ). И мы абсолютно стохастически предполагали, как быстро эффект домино сработает в Центральной Европе и какой коммунистический режим падет следующим. «Может, чехи?» — спросил Леман (должно быть, он знал что-то, чего не знал я). «О, наверное, нет, у чехов не так все плохо в экономическом отношении. Дешевое пиво и сосиски умиротворяют коммунистов. Кроме того, там еще свежа память об “усмирении” 1968 года. Может, румыны? Там полное отчаяние». Так я сделал самый неточный из всех своих прогнозов (и столько лет затем занимался политическим прогнозированием профессионально). Потому что спустя всего неделю в Праге началась Бархатная революция.
В свое оправдание могу сказать, что революционные протесты вспыхнули и в Румынии в середине декабря 1989 года, и я был в меньшинстве среди моих коллег-дипломатов в Вене, которое верило в их успех: Чаушеску правил железной рукой, и после кровавых столкновений в Тимишоаре западные государства осудили румынское правительство за применение силы, а страны тогдашнего социалистического блока, включая даже СССР, отказались выразить солидарность с румынским правительством. (На самом деле такие страны, как Польша и Венгрия, фактически присоединились к позиции Запада). Тогдашний поверенный в делах Румынии выражал сожаление по поводу критики со стороны Запада и непонимания со стороны Востока. Он не предвидел, что до падения режима самого Чаушеску остается лишь несколько дней. А сам он, лояльный в то время поверенный в делах, через много лет придет на министерские посты уже в демократической Румынии. Было ли ему стыдно за то, что он сказал тогда в Вене? У меня не хватило смелости спросить его позже, когда он стал министром.
Так уж получилось, что легендарный деятель румынской революции Ласло Тёкеш, уже будучи депутатом Европарламента, часто приезжал в Армению в то время, когда я был там послом ЕС. Когда я попытался представить его армянам как человека, свергнувшего Чаушеску, это как-то не зацепило их воображение.
Большевики в 1918 году верили в успех революции. Поэтому они призывали к миру, признанию международным сообществом большевистской республики, установлению дипломатических и нормальных экономических отношений. Этот первый этап иногда называют защитной фазой мирного сосуществования.
Рапалльский договор 1922 года считался очень выгодным для СССР решением. И последовательное признание советского государства, приглашение вступить в Лигу Наций, заключение различных договоров в 1930-е годы расценивалось ими как успех выбранного курса.
Кремль боролся с жесткостью троцкистской концепции перманентной революции. В то же время массам разъяснялось, что отказ от мировой революции не означает завершения классовой борьбы в мировом масштабе, не ведет к идеологическому прекращению огня и установлению всеобщей взаимной терпимости.
Вторая мировая война дала Советскому Союзу ощущение полной легитимности и силы. Наряду с двумя другими крупнейшими державами, он стал одним из создателей новой системы.
Экспорт революции на штыках Красной Армии принес заметные геополитические результаты. Однако советский экспансионизм после Второй мировой войны вызвал ожесточенную реакцию Запада в виде доктрины сдерживания коммунизма. Холодная война ввела новый контекст для доктрины мирного сосуществования. Возникла мировая социалистическая система, и она начала расширяться. Тогда предполагалось, что это была наступательная фаза мирного сосуществования. Цель заключалась уже не только в защите социализма, а в постепенном преобразовании всей системы международных отношений. Социализм должен был быть достаточно сильным, чтобы начать диктовать условия формирования глобальных международных отношений.
Советский экспансионизм после Второй мировой войны вызвал ожесточенную реакцию Запада в виде доктрины сдерживания коммунизма
Хрущев связывал доктрину мирного сосуществования с требованиями ядерного века. Еще в 1956 году официальная доктрина внешней политики СССР отвергала неизбежность войн. Предполагалось, что социализм должен победить мирно, даже без революции. Наращивание ядерных арсеналов в конечном итоге привело к ситуации гарантированного взаимного уничтожения. Так доктрина о мирном сосуществовании из политической альтернативы превратилась в необходимость. СССР пытался кодифицировать ее в ООН. Само понятие мирного сосуществования там было отвергнуто, но многолетняя работа привела к выработке семи принципов «дружеских отношений и сотрудничества между государствами» (Декларация принципов международного права, принятая Генеральной Ассамблеей ООН в октябре 1970 года). Именно на ее основе был разработан так называемый Хельсинкский Заключительный акт. В число этих принципов были включены, в частности, принципы: неприменения силы, мирного разрешения споров, невмешательства во внутренние дела, суверенного равенства государств, равенства народов.
Доктрина о мирном сосуществовании была одной из причин советско-китайского раскола. Мао не разделял, в частности, тезис о том, что войны больше не являются неизбежными. Конечно, он предпочитал, чтобы Китай избегал войн. Однако войны, в том числе и ядерной, он не боялся, так как считал, что демографическое преимущество Китая позволит ему выжить при любых обстоятельствах.
Национально-освободительные движения были программно исключены из доктрины мирного сосуществования. Так что гражданские войны (если их целью была борьба за справедливость) имели право на существование. Не противоречила и доктрине мирного сосуществования поддержка национально-освободительных движений социалистическими государствами.
Запад, конечно, считал, что доктрина мирного сосуществования остается уловкой, тактическим прикрытием для дальнейшей коммунистической экспансии.
Разрядка в 1970-е годы была воспринята в Москве как новый успех доктрины. И это было даже истолковано как подтверждение того, что капиталистическому империализму нужно просто навязать мирное сосуществование. Это все еще предполагало отказ от статус-кво, сулило новые политические и социальные революции, национальное освобождение. Предлагалось даже усилить идеологическую борьбу.
Запад считал, что доктрина мирного сосуществования остается уловкой, тактическим прикрытием для дальнейшей коммунистической экспансии
В начале 1980-х было принято решение расширить содержание доктрины. В нее было включено сотрудничество в решении общецивилизационных проблем, таких как переход на новые источники энергии, освоение космоса и океанов, сохранение биоразнообразия и обеспечение продовольствием. Но пока существовал капитализм, противоречия, конфликты и войны возникали бы постоянно. Поэтому объяснялось, что трудности в отношениях между социалистическим и капиталистическим лагерями неизбежны. Ортодоксальные последователи социализма (и не только в верхушке руководства страны) предупреждали о последствиях попыток Запада навести мосты и критиковали диверсифицированный подход к социалистическим государствам. С их точки зрения, это было бы недопустимым злоупотреблением под прикрытием мирного сосуществования. Точно так же они отвергали и все, что должно было включать в себя прекращение поддержки национально-освободительных движений и в целом предоставление Западу свободы действий в этом отношении. Мировая социалистическая система не видела противоречия между доктриной мирного сосуществования и «прокси» войнами, которые она вела или поддерживала (в Индокитае или Африке).
На Западе серьезно восприняли предупреждения о том, что большевики стремятся похоронить капитализм всеми возможными способами. И Горбачеву, и Громыко пришлось долго объяснять Рейгану, что крах капитализма настолько бесспорно научно доказан, что СССР незачем прилагать к этому какие-либо усилия. Ведь вам не нужно молиться, чтобы солнце взошло на следующий день: с научной точки зрения рассвет все равно должен наступить. К счастью, в эти советские объяснения мало кто верил.
Мировая социалистическая система до последнего оставалась верна доктрине о мирном сосуществовании. Ее крах наступал мирно и постепенно. Она не пыталась ввязываться в войны даже ради поддержания собственных последних жизненных сил. Она рухнула, не оставив никаких идеологических испарений. А некоторые даже видели улыбку на ее гиппократовом лице. Как будто бы она покидала мир с чувством облегчения.
С крушением системы доктрина мирного сосуществования тоже ушла в историю. Попытки возродить ее сегодня выглядят гротескно.
