О мировом праве

Об актуальности

Актуальность темы продиктована не только поиском форм социальной защиты от пандемии коронавируса, изменения климата, угрозы ядерной войны, но и в результате явной утраты смысла в человеческих добродетелях и морали. 

Да, мы живем в эпоху торжества кибер-технологий, которые несомненно наделяют нас большей свободой, если не обращать внимания на то, как власть лишает граждан в авторитарных государствах естественных прав, подрывая основу международного права. Потому что она не нуждается в праве, ей достаточно закона. Хотя было бы разумнее придерживаться формулы: закон обязывает, а право открывает возможности. 

«Через мировое право к всеобщему миру»

Идея о том, что мир един, что все мы являемся частью мирового сообщества с общими проблемами и общим будущим, после пережитых человечеством в XX веке двух мировых войн, нашла известное воплощение в создании Организации Объединенных Наций и породила не менее амбициозные проекты ее совершенствования. 

Назову один из них. 

В США в 1958 году вышла книга Гренвилла Кларка и Луи Зона «Через мировое право к всеобщему миру» («World peace through world law»), посвященная проекту конституции для гипотетической всемирной федерации. В течение десяти лет после выхода она была переиздана 81 раз. 

Проект Г. Кларка и Л. Зона основывался на фундаментальной идее, что реальный и прочный мир требует полного разоружения всех национальных армий, а также системы обязательных международных законов, подкрепленных эффективной правовой системой с международными судами и международной полицией. При этом они считали, что помимо разоружения и верховенства закона на международном уровне необходимы также эффективные меры для сокращения экономического неравенства в мире, поскольку оно ведет к дестабилизации и конфликтам. 

То есть в книге были предложены фактически революционные изменения, в центре которых находилась ООН, а цель проекта и соответствующих предложений для его реализации заключалась в том, чтобы облегчить путь к реальному миру на основе предлагаемой концепции и ее публичного обсуждения. 

Характерна реакция на книгу после ее издания. Автор статьи, опубликованной в том же 1958 году в либеральной газете «Нью-Йорк Таймс», писал: «Жаль, что столько труда и таланта ушло в такую утопию». И риторически спрашивал: «Неужели (они) серьезно верят, что США должны распустить свою армию, флот, передать ядерное оружие и добровольно сдать свое право вето, а также само свое существование какой-то теоретической армии ООН?». 

Однако многие влиятельные политики и видные ученые в это время продолжали думать о мировом правительстве и мировой федерации как единственной защите от угрозы ядерной войны. 

Напомню, что во второй половине 1950-х годов начиналось Пагоушское движение ученых за мир, разоружение, международную безопасность и научное сотрудничество. И Альберт Эйнштейн выступал тогда за создание мирового правительства на основе конституции, одобренной всеми государствами, с монополией на применение вооруженной силы и мандатом на урегулирование межгосударственных конфликтов. А ученые и общественные деятели современных дискуссий о всемирной демократии и мировом порядке помимо проектов о моделях глобального управления предлагают реформирование существующей системы ООН, учреждение Парламента ООН, избираемого непосредственно гражданами мира, либо ограничиваются более скромными реформами, такими как пересмотр права вето в Совете Безопасности.

О сочетании пессимизма знания с оптимизмом действий

Многим знакома формула Антонио Грамши «Пессимизм ума — оптимизм воли». 

«У меня принцип такой: сочетать пессимизм знания с оптимизмом действий» сказала российский политик Галина Старовойтова в ноябре 1998 года в интервью газете «Аргументы и факты», опубликованного через четыре дня после ее убийства под заголовком: «Властям не хватает мозгов и совести». 

На мой взгляд, это и есть проблема современного мирового права, когда общество остается заложником государства, властям которого «не хватает мозгов и совести». В России со времен ее главной «духовной скрепы» — царя-подростка Ивана Грозного, а наглядно демонстрирует это сегодня политическая система и то, как она осуществляет правосудие. 

Обратимся к выражению «Слово и дело», которое появилось в виде идиомы от — «сказывать слово» и «дело государево». Так стали называть в России XVI века «доносы» о государственных преступлениях. Слово означало обвинение человека в «дерзновении против Бога и Церкви», а Дело — преступление против государя и государства.  Для этого надо было опричнику (телохранителю царя) выйти на площадь и крикнуть: «Слово и дело!». 

Во время царствования Ивана IV (Грозного) это явление приобрело массовый характер. Опричники сообщали, что бояре и князья плетут заговоры против царя, потомственных дворян казнили целыми семьями, представители духовенства, купцы и служилые люди писали доносы на коллег и знакомых. Напуганные горожане доносили друг на друга, включая родственников, чтобы самим спастись от пыток и казней.

После убийства сына, испытывая раскаяние, Иван Грозный велел составить список жертв своего правления, а его копии вместе с денежными пожертвованиями рассылались по монастырям России с распоряжением молиться за упокой их душ. В год смерти царя в 1584 году в списке было больше 3000 имен. 

Во время царствования Алексея Михайловича (1645 — 1676) сотрудничество полицейского института «Слово и дело государево» с доносителями продолжало расширяться. Что бы ни случилось тогда в Москве, отмечают историки, об этом сразу становилось известно «кому следует». В Соборном уложении 1649 года — своде законов России в Главе II официально появляется наказание за недоносительство — «казнити смертию безо всякие пощады».

Петр I, отвергая многие традиции русского государства, предпочитал им, как известно, западноевропейские каноны. Но, просвещая, руководствовался формулой: люди должны быть инициативны и изобретательны и при этом абсолютно послушны. И с политическими противниками и врагами Отечества царь-реформатор придерживался прежних методов. Доносы, пытки и казни в годы его правления носили массовый характер.

В Артикуле воинском 1715 года, в частности, говорилось, что четвертование и конфискация имущества полагается за любую измену царю, даже если никаких конкретных действий обвиняемый не предпринял, но «токмо его воля и хотение к тому было». За оскорбление величества и неодобрительное слово о действиях государя предусматривалось отсечение головы, а бунт или возмущение действиями властей грозили виселицей. К политическим преступлениям были причислены коллективные жалобы на чиновников и даже «подозрительные сходбища и собрания».

Под пытками многие люди признавались в делах, которых не совершали. А количество доносов возросло и Петр I даже предпринял меры по их ограничению. 

Психология и национальные особенности характера русских формировались на протяжении столетий. И одна из таких особенностей в наши дни, как показывают социологические опросы, уверенность большинства респондентов, что стране нужен сильный лидер, которого они не считают вправе открыто критиковать. А вторая, что им сложно принять западноевропейскую модель общества, в которой индивидуальность человека считается безусловной ценностью, а отношения, как это свойственно психологии японцев и китайцев, к привилегирующей роли коллектива над индивидуумом, у них нет. 

Вопрос: можно ли в таком случае согласиться с теми, кто говорит, что российский народ нашел некую «золотую середину» между коллективизмом и индивидуализмом? 

Сошлюсь в качестве примера на сказку русского писателя М.Е. Салтыкова-Щедрина о добродетелях и пороках, написанную в 80-е годы XIX века. 

Процитирую ее начало и самый конец: «Добродетели с Пороками исстари во вражде были. Пороки жили весело и ловко свои дела обделывали; а Добродетели жили посерее, но зато во всех азбуках и хрестоматиях как пример для подражания приводились. А втихомолку между тем думали: «Вот кабы и нам, подобно Порокам, удалось хорошенькое дельце обделать!» Да, признаться сказать, под шумок и обделывали… …А Иванушка-Дурачок и о сю пору не может понять: отчего Добродетели и Пороки так охотно помирились на Лицемерии».

А теперь, что касается психологии — о механизмах и фактах психической (душевной) жизни человека. 

«Огромное значение для душевной дисциплины русского народа имела идея царя, — писал Николай Бердяев в начале 20-х годов XX века. — Царь был духовной скрепой русского народа, он органически вошел в религиозное воспитание народа.

…Можно строить культуру догматически или скептически, мистически или критически. Но невозможно строить культуру ни апокалиптически, ни нигилистически. Апокалипсис и нигилизм — конец всего. Ни апокалипсис, ни нигилизм не признают серединного царства культуры. Потому так трудно русскому человеку участие в историческом процессе, в творчестве культуры». 

И еще одна цитата.

«В психологии русского человека, — говорится в одной из статей, вывешенных на сайте «Этика жизни» в Интернете в декабре 2018 года, — практически ничего не изменилось: один подавляет, а другой продолжает верить, ждать и надеяться на мирный исход. Изменились лишь стратегии подавления и оболванивания: пиар-технологии, нейролингвистическое программирование, разные виды лжи в СМИ, открытая клевета на порядочных людей».

На мой взгляд, это и есть «золотая середина»: один подавляет, а другой продолжает верить. А объяснить, почему это повторяется, я думаю, можно, обращая внимание в том числе и на семантику появляющейся лексики во время перехода общества из одного состояния в другое. Или, другими словами, на синонимы, выражающие смысловые и стилистические оттенки исходных значений слов. Как это произошло, в частности, во второй половине XIX века в русском языке со словом «баланс», заимствованным из французского, и глаголом «балансировать». 

В Словаре В.И. Даля (первая половина XIX века) названные слова означают: «бытие на перевесе», «в равновесии»; «балансировать», «держаться в равновесии», а в «Словаре русских синонимов и сходных по смыслу выражений» Н. Абрамова (первое издание, 1900 г.) слово «балансировать» уже стоит в ряду таких слов, как угождать (нашим и вашим), потворствовать, услуживать, предупреждать желания. 

Между тем, во французском языке первое значение существительного «la balance» — весы: etre en balance — быть в нерешительности; mettre qch. en balance — взвешивать (доводы за и против); faire pencher la balance — склонить решение в чью-либо пользу; la balance du commerce — торговый баланс. А синонимы глагола «balancer» — качать, раскачивать; взвешивать; уравновешивать; подводить баланс; фам. уволить. (Французско-русский словарь. Составила К.А. Ганшина. — М.: 1930).

И то же самое мы видим в английском языке. Balance — весы; равновесие; balance of power — политическое равновесие (между государствами); balance of trade — активный баланс (внешней торговли) to lose oneґs — потерять равновесие. Глагол «balance» — балансировать; сохранять равновесие; уравновешивать; взвешивать (в уме); сопоставлять; колебаться; подводить баланс. (Англо-русский словарь В.К.Мюллера. М., 2006).

Что повлияло на появление в русском языке новых синонимов глагола «балансировать» и побудило Салтыкова-Щедрина написать сказку о «победе» пороков над добродетелями? Очевидно, некая, по выражению историка Натана Эйдельмана, «мина замедленного действия». В своей книге о декабристе Михаиле Лунине он писал: «Самодержавие и просвещение — вещи несовместимые». «Просвещая, Петр подводит мину под всевластие Романовых, но мину замедленную». И она, как известно, в 1917 году взорвалась.

Как-то я задумался о разнице между словами «вера» и «убеждение», открыл Словарь Даля и прочитал: «Не убедившись, через силу поверить нельзя»; убедить — посадить в беду («Убедила меня смерть жены»); убегать — избегать, уйти от беды; убежище — куда можно уйти для безопасности. И подумал, каков гений языка! Как он развел и утвердил связь значений двух слов. Оказывается, разница между ними не такая уж большая и привычные сегодня для нас светские слова и понятия не так далеки по своему смыслу от слов и понятий верующего человека. И нашу российскую беду, проистекающую от государственного насилия, лжи, коррупции, вопреки Фёдору Тютчеву, можно понять. 

Вернемся в XVI век, когда в европейскую культуру фактически в одно и то же время входят два понятия: «государство» и «stati». 

Русское слово «государство» (дар господа) приобретает правовой статус после венчания Ивана IV на царство в 1547 году. «Русские самодержцы изначала сами владеют своим государством, а не их бояре и вельможи! – писал Иван Грозный в своем послании сбежавшему от его гнева Андрею Курбскому. – А ты этого в своей злобе не смог понять… когда мы сами обладаем властью, данной нам от бога».

В Словаре Даля словами синонимами такой власти являются: право, сила и воля над.., свобода действий и распоряжений; начальствование; управление. Закон определяет власть каждого должностного лица, а верховная власть выше закона. Великая власть от Бога.

Для сравнения: «Словарь русских синонимов…» (1900 г.): владычество, господство, держава, сила; могущество, право (полное); престол.

В Средние века существовало понятие верности, подданства. Люди рождались подданными либо папы, либо императора. Фоном же для развития теорий абсолютной монархии историки считают появление итальянского слова «stato», которое вошло в европейские языки после издания в 1532 году книги Макиавелли «Il Principe». Уже в первом предложении первой главы этой книги появляется слово во множественном числе – «stati», обозначая не сословие или «положение» короля, а некоторую абстрактную сущность, воплощение публичной власти, имеющую отношение к политическим образованиям, создаваемым на «постоянном месте» (station). «На всех главных европейских языках, — писал в конце XIX века известный русский богослов и философ Владимир Соловьев, — понятие государства обозначается словами, происшедшими от латинского слова status (которое, однако, самими римлянами не употреблялось в этом смысле): etat, estado, Staat, state и т. д. Status значит состояние, и, называя так государство, европейские народы видят в нем только относительное состояние, результат взаимодействия различных социальных сил и элементов».

Для иллюстрации назову синонимы английского слова power (власть) — способность; сила; энергия; производительность; полномочие; operate — управлять, заведывать; оказывать влияние, действовать; influense — влияние, действие, воздействие; лицо, фактор, оказывающие влияние; stile — ступенька для перехода; vigour — сила, энергия;  authority — власть, полномочие; сфера компетенции; авторитет, вес, влияние. (Rogetґs Thesaurus, 1-ое изд. 1852 г.)

Мировое право 

В наши дни, когда в мире отмечаются даты рождения известных участников перестройки (1987 — 1991) и продолжаются дискуссии о «европейскости» России, диагноз Старовойтовой о «нехватке мозгов и совести» у властей, останавливающих демократический транзит, помогает лучше понять не только смысл, но и необходимость мирового права. 

Фраза Старовойтовой о сочетании пессимизма знания с оптимизмом действий, как и формула А. Грамши, предполагают трезвый анализ действительности и одновременно мобилизацию усилий для достижения цели. Поэтому Старовойтова неслучайно назвала формулу Грамши принципом, подчеркнув в своем интервью: «не важно, насколько я не удовлетворена нынешней ситуацией, надо делать свою работу». И она права.

Беда убеждает, а вера помогает. Но откуда вера? Учитывая, что язык, неизбежно склоняет нас, согласно русской пословице, «сила — ума могила», к поиску ответа на поставленный вопрос в области видимого, слышимого, воспринимаемого, а не в том, как мы понимаем то, что видим и слышим. Приведу пример.

О политике — стремлении людей к достижению определенных целей и защите своих интересов, принято говорить как об искусстве возможного. Но я сознательно разделил в этой фразе слова «целей» и «интересов» выделенным союзом и, чтобы разорвать их смысловую связь, так как она позволяет оправдывать любую политику. Или скажу определеннее: с помощью формулы «политика есть искусство возможного» можно оправдать любую власть, любой способ правления. 

Напомню, как к этой формуле Клаузевица, работы которого он читал, относился Сталин. Будучи абсолютно уверенным, что цель оправдывает средства, Сталин стремился к максимальному усилению репрессивного аппарата своей личной власти. 

Искусство — мастерство, интуиция, хитрость. Если мы откроем «Словарь древнерусского языка XI-XVII веков» (вып. 6), то увидим, что это понятие образовалось от старославянского слова искус — опыт, испытание, искушение, соблазн перед лицом Бога. Испытывая страх либо страстное желание, человек когда-то явно понимал, что в этом состоянии важно контролировать себя. Отсюда и соответствующий синонимический ряд к слову «искушение»: проверка, знание, умение, опыт.

В дальнейшем эти его исходные значения перешли в русском языке в область педагогики, а затем — уже при советской власти — искусство, как его определяли марксисты, стало «одной из специфических форм общественного сознания. Как и наука — другая «форма общественного сознания», не утратившая в качестве понятия исходного значения и столь же эффективно использовавшаяся в целях коммунистической пропаганды. Если мы посмотрим в названный словарь (вып. 10), то увидим, что это понятие образовалось от слова наук — наставление, назидание, научение. Чему? Чтению и пониманию Библии. А в европейской средневековой культуре сходное значение имело греческое по своему происхождению слово схоластика — церковная школьная дисциплина, опиравшаяся на авторитет богооткровенных истин; с появлением же национальных языков оно было вытеснено и появилось новое понятие — scientia, включающее в себя физический эксперимент и математические расчеты. А затем, когда стали размышлять о предпосылках собственно научного знания, появилась философия науки. 

Таким образом, в Европе шла постоянная рефлексия как над опытом человеческой жизни в целом, так и относительно занятий человека в области науки, искусства, религии, права и их роли в истории. Причем особую роль в этом играла семантика латинских слов ars, artis — ремесло, занятие; искусство, наука (artes ingenuae; liberales — свободные искусства). В русском же языке слова «наука» и «искусство» сохранились (несмотря на революцию 1917 года) и марксистская идеология не случайно превратилась в СССР в единственно верное учение, оправдывающее существование тоталитарного режима. 

Но вернемся к политике. Почему искусство возможного? Потому что — невозможно? Политика есть искусство возможного в условиях или в ситуации невозможного? Иначе не совсем понятно. Смысловая нагрузка находится где-то здесь — в отношении к ситуации невозможного. Тут и завязываются узлы нашего отношения к политической реальности и ее понимание.

Следовательно, формула может выглядеть так: политика — это искусство возможного в условиях невозможного, когда политики и бизнес в поисках выхода из тупика ищут выход. Надо что-то делать, но что? Формула гласит: политика — искусство возможного… достижения доверия, согласия? Между кем — властью и обществом? Между взаимоисключающими интересами политиков, борющихся за власть? За сохранение власти? Между религиями, этносами, культурами?

Ответы на эти вопросы в европейской истории искали Афины и Спарта, сторонники Римской республики и Римской империи; Данте и Макиавелли; в Англии и Франции, основатели национальных государств и творцы колониальных империй. Продолжая войны, заключая союзы и договариваясь о мире.

А сегодня? Что такое политика как искусство возможного в условиях современного поиска людьми форм социальной защиты от пандемии коронавируса, изменения климата, угрозы ядерной войны. Смогут ли современные государства делегировать для решения этих проблем часть своих полномочий некоему наднациональному политическому институту? 

24 апреля 2021 г. в Международный день многосторонности и дипломатии во имя мира группа из более чем 100 гражданских организаций опубликовала Петицию к Организации Объединенных Наций, требующую включить гражданское общество в процессы глобального управления. Петиция начинается словами «Мы, народы» (отсылающими к первой строке преамбулы Устава ООН) призывает ООН осуществить три конкретные реформы. 

Во-первых, создать «Гражданскую инициативу мира, которая позволит вносить в повестку дня Генеральной Ассамблеи ООН или Совета Безопасности ООН свои предложения, если они достигли определенного порога народной поддержки.

Во-вторых, создать Парламентскую ассамблею ООН, которая сможет «лучше отражать разнообразие взглядов людей со всего мира».

В-третьих, создать пост Посланника ООН по вопросам гражданского общества, который будет ответственным за реализацию более инклюзивной стратегии по взаимодействию гражданского общества и ООН».

29 апреля 2021 г. опубликована беседа Нильса Гилмана и Джонатана Блейка с Фрэнсисом Фукуямой.

Во время беседы Ф. Фукуяма подчеркнул, что потребность в международном сотрудничестве в настоящее время особенно актуальна, но прежде чем создавать наднациональную структуру, нужно продумать стратегию достижения этой цели, так как политические институты долгое время были просто машинами для накопления власти и не использовали свои полномочия в конструктивных целях.

Таким образом, авторы Петиции предлагают в условиях глобального кризиса включить в процесс реформирования ООН гражданское общество, и Ф. Фукуяма говорит фактически о том же, о наднациональной структуре и необходимости продуманной стратегии при ее создании. Или, другими словами, о достижении цели. Поскольку и в этом случае речь идет об отношении к той же по-сути ситуации невозможного, о которой говорилось выше. И теперь добавлю: когда цель и смысл достижения цели совпадают, включая в себя «пессимизм знания и оптимизм действий». 

В природе нет целей. Только человек обладает способностью ставить перед собой цели. И задаются они нашей телесной, чувственной природой — желаниями и потребностями, которые политики называют часто интересами. 

А цели, свободные от чувственной заинтересованности человека существуют? Да, это цели моральные, по словам Канта, диктуемые нашим разумом. Человек свободен абсолютно, когда действует исключительно ради морального долга. Но жить по правилам только морали он не может. И ведет себя, как правило, свободно, исходя из потребностей (личных, групповых, государственных), не задумываясь, что эта его свобода и свобода другого неизбежно порождают конфликты и войны Поэтому Фукуяма по-своему прав, когда говорит: «Я не вижу способа, при котором управление применением насилия могло бы быть делегировано вышестоящим наднациональным структурам». 

Однако, на мой взгляд, такой способ очевиден. Это подтверждает фраза о «пессимизме знания и оптимизме действий», выражающая суть права как такового. Его составляющие: постоянный дефицит необходимого знания и осознанная готовность «делать свою работу». Согласно известному императиву: поступки наши нравственны, когда их мотивы могут быть общечеловеческими нормами.

Мировое право — это не цель, а движение к цели, ибо целью является мораль, конвертируемая в право. Закон обязывает, а право позволяет, открывает возможности. 

Норма права — это правило поведения в отличие от статьи нормативно-правового (законодательного) акта, являющегося формой выражения суверенной государственной воли. И именно о нормах права говорится во Всеобщей декларации прав человека, которая была принята Генеральной Ассамблеей ООН 10 декабря 1948 года.