Может ли пандемия научить нас демократии?

Чем более публично правительства заявляют о своих трудностях в обуздании коронавирусного кризиса, тем выше становится их демократический потенциал, полагает социальный философ и директор Франкфуртского института социальных исследований Аксель Хоннет. Но входит ли максимальная транспарентность в рецепт продуктивной борьбы с пандемией? В интервью для французского журнала Esprit (его перевод на английский язык публикует Eurozine) Хоннет дает ответы на важнейшие вопросы 2020 года: где баланс между соблюдением основных прав человека и эффективным общественным здравоохранением, как разрешить противоречие между национальным суверенитетом и глобальным сотрудничеством, и что случится, если граждане решат, что действия их правительств по решению коронавирусного кризиса не были обоснованными.

Кто лучше справляется с пандемией: демократы или автократы?

То, как страны в последние месяцы справлялись с коронавирусным кризисом, стало показателем демократического качества их политических систем: чем более открыто, публично и дискурсивно правительство рассказывало о своих трудностях в борьбе с кризисом, тем выше его демократический потенциал. Однако это открытие выявило не только поляризацию авторитарной и демократической систем, но и полутона в их различиях. Чем больше независимым медицинским экспертам и чиновникам системы здравоохранения было позволено публично выражать свою озабоченность, опасения и высказывать свои предложения, тем более демократичной и развитой была эта политическая система. В этом отношении администрация Трампа работает лучше, чем правительство Китая. Несмотря на тысячи ошибок, американские независимые эксперты по крайней мере имели возможность публично высказаться. По другую сторону Атлантики большинство европейских правительств превзошли администрацию Трампа в призыве к экспертам высказываться и формулировать разные мнения.

Но в итоге на чисто технический вопрос, какая из этих систем в конечном итоге оказалась более эффективной с точки зрения сдерживания кризиса, ответить крайне сложно. Судя по тому, что мы знаем, именно две крайности показали себя лучше всего. С одной стороны, есть крайне авторитарное китайское правительство с его централизованной властью и способностью принимать жесткие меры против распространения вируса. С другой стороны, есть относительно демократические европейские правительства с их ограниченными полномочиями, но высокой степенью открытых публичных дебатов. Наихудшими на данный момент странами оказались авторитарные демократии во главе с президентами — правыми популистами, такими как Трамп и Болсонару, оба из которых сначала отрицали кризис, а затем прибегли к плохо продуманным мерам, совершенно не полагаясь на мнения экспертов. В долгосрочной перспективе я надеюсь, что истинно демократические правительства сделают все возможное для управления кризисом: предпримут меры, выработанные в диалоге с независимыми исследователями в области медицины, а затем смогут организовать равномерное распределение вакцин и медикаментов среди соответствующих групп населения.

Коронавирусные ограничения — это политизированное медицинское вмешательство в человеческую жизнь или просто отражение нового понимания ее ценности?

Кризис вынудил демократические режимы открыто пересмотреть свои моральные, культурные и политические ценности, которые основаны на писаных или неписаных законах. Результатом такого демократического процесса будет (или уже есть) осознание, что даже наиболее эффективное правительство в значительной степени зависит от хорошо оснащенной, финансируемой и прозрачной системы здравоохранения, цель которой должна заключаться в оказании помощи каждому, независимо от социального положения, сексуальной ориентации или культурной идентичности. Я полагаю (и надеюсь), что мы станем свидетелями исторического развития, в котором произойдет противоположное тому, что предсказывали сторонники парадигмы «биовласти» Фуко. Вместо политического расширения возможностей медицинской системы по контролю и управлению населением до такого состояния, когда значение имеет только физическое выживание, медицинские знания экспертов будут использоваться политиками, чтобы улучшить способность демократических правительств защищать всех граждан от рисков пандемий и усилить охрану здоровья в долгосрочной перспективе. В момент, когда срочно необходима эффективная система здравоохранения, едва ли может быть что-то более непристойное, чем торжествующие причитания фукианцев о том, что растущая биовласть демократического государства постоянно ограничивает нашу свободу, вторгаясь в нашу физическую жизнь. Верным кажется обратное: мы, информированное большинство граждан, охотно принимаем некоторые небольшие, но ни в коем случае не катастрофические ограничения наших гражданских свобод, чтобы сообща помочь друг другу в уменьшении физической опасности вируса.

Насколько вертикаль власти мешает горизонтальному пониманию свободы? 

Шансы на горизонтальную политическую власть в последние десятилетия никогда не были особенно хорошими даже в Европе, не говоря уже о других частях мира. Здесь не должно быть иллюзий. Что улучшилось за последние сорок лет, так это шансы на равенство, возможность создавать семьи или заводить дружеские отношения без оглядки на различия социальных и культурных групп. Но то же время шансы на производственную демократию резко уменьшились в результате неолиберального дерегулирования.

Так же плохо обстоят дела с демократией в общественной сфере. Политические партии находятся в очень плохом состоянии по ряду причин: старение партийного актива и зацикленность на победе на выборах; бездействие общественных медиа, которые не работают должным образом из-за экономических реалий; и огромное количество граждан, у которых нет полномочий участвовать в политической жизни в силу условий их труда. Воздействие пандемии на демократическую общественную сферу крайне неоднозначно. С одной стороны, вертикаль власти усилилась из-за необходимости принятия быстрых и обширных мер против кризиса. С другой стороны, правительства стали намного более зависимыми от общественной поддержки и участия. Это привело к повышению осознанности среди представителей таких профессий, как медсестры, сборщики мусора и транспортные рабочие, чья работа оказалась жизненно необходимой (пока рано судить, каковы будут результаты этой неожиданной переоценки на рынке труда). На протяжении всего кризиса масштабы социальной интеграции увеличивались—по крайней мере, в тех странах, где граждане осознавали степень своей взаимозависимости. Это развивающийся процесс, в котором мы живем прямо сейчас. Многое может измениться.

Как в эпоху пандемии подъем национального суверенитета может ужиться с европейской интеграцией и глобализацией?

Это очень сложный вопрос. В начале пандемии казалось, что концепция национального государства с централизованной единоличной властью необходима для защиты жизни своих граждан от вируса. Однако после внедрения первых подобных мер стали очевидны последствия такой «суверенной» реакции. Системы здравоохранения в некоторых европейских странах были в таком плохом состоянии, что быстро оказались перегруженными и нуждались в помощи соседних государств. Выяснилось, что даже решения о закрытии границ сами по себе требуют международной координации. Но стало ясно и то, что ЕС для поддержания экономической стабильности во всем союзе готов помогать более бедным государствам-членам. Это не было результатом нравственного просветления или издавна коренившегося чувства солидарности. Это был всего лишь результат прозаического подсчета: в долгосрочной перспективе экономикам всех стран-членов ЕС было бы лучше, если бы все государства внесли сумму, пропорциональную размеру своего ВВП, в фонд помощи. Даже самые стойкие защитники национального суверенитета в Европе теперь поняли, что в краткосрочной перспективе нам нужна градуированная шкала власти: например, федеральные власти могут признать, что более целесообразно и благоразумно принимать некоторые политические решения на региональном или муниципальном уровне.

Распределение политического суверенитета внутри ЕС будет означать, что каждый гражданин должен научиться быть членом разных «правовых сообществ» или разных «правовых государств», каждое из которых имеет свои собственные конституционные правила и законы. Это, конечно, не что-то совершенно невообразимое. Разве не все мы относительно быстро научились подчиняться одновременно нескольким законным властям, например, быть гражданами национального государства и в то же время ощущать свою принадлежность к самостоятельному городу? Что мешает нам расширить это сложное правовое самопонимание, став законными членами частично суверенного транснационального агентства, наделенного полномочиями принимать решения? Я думаю, что политические аргументы, допускающие только альтернативу между национальным суверенитетом, будь он основан на «нации» или «народе», и его полным отрицанием, наднациональным агентством политической власти, слишком просты и не отражают всей сложности мира, в котором мы живем.

Поможет ли пандемия развитию демократии и восстановлению ценности человеческих свобод?

Думаю, еще слишком рано судить о том, что мы, граждане, извлекли из пандемии, пока она все еще продолжается. Я почти уверен, что многие из нас уже поняли, насколько важно иметь возможность доверять своим согражданам в соблюдении демократически установленных правил. Как обнадеживающе оказаться в компании людей, которые коллективно делают выговор одному человеку, не желающему надеть маску в метро. В этом смысле у пандемии может быть плодотворный и благоприятный эффект: граждан можно убедить в в том, что принятие демократических решений влечет за собой положительные последствия для их повседневной жизни. Этого можно достичь либо путем перезагрузки демократического понятия «мы», либо путем просвещения граждан о том, насколько важны такие решения для собственной физической безопасности и здоровья.

Если этот сценарий реализуется, то пандемия могла бы воссоздать совместный опыт демократии. Но, опять же, судить пока рано: с таким же успехом может произойти и обратное. Например, большинство людей могут вскоре прийти к выводу, что все меры, принятые их национальным правительством или Евросоюзом для того, чтобы взять под контроль пандемию, были необоснованными. Это приведет к еще большему уровню недоверия к демократическому принятию решений. Есть несколько способов уравновешивания растущей слабости и постепенного вымирания демократического участия, но два чрезвычайно мощных ресурса — это воссоздание подлинно демократического образования в государственных школах и попытка внедрения производственной демократии. Правда, в борьбе за социальную свободу и демократическое участие сегодня мы не намного продвинулись дальше Дюркгейма и Джона Дьюи и их борьбы за лучшие формы государственного образования и более справедливое и инклюзивное разделение труда.