Страх произвольного задержания и допроса, опасения за последствия академической критики власти, тревога инакомыслящих за свою безопасность — теперь это не только про Россию и другие автократии, но и про США, долгое время считавшиеся оплотом прав и свобод. Что значит быть свободным и как меняется само представление о свободе в Америке эпохи Дональда Трампа? Почему Трамп не просто приближает страну к автократии, но фактически предает заветы отцов-основателей США? Случалось ли уже подобное в американской истории — и как обществу противостоять произволу власти? Об этом размышляет философ Саша Мадд в своем эссе для Prospect Magazine.
Martha Graham, Greek Myth, 2025
Как и многие американские ученые, живущие за границей, я часто езжу между США и своей новой родиной — по делам, на каникулы, в гости к семье. До недавнего времени мне ни разу не приходилось бояться возвращения на американскую землю. Мысль о том, что я могла бы опасаться за свою безопасность, приземляясь в Чикаго, раньше казалась бы абсурдной. Но больше мне так не кажется.
Я никогда не думала, что меня могут остановить, допросить, задержать — не за какое-то нарушение закона, а просто из-за того, кто я такая и о чем пишу. Но три месяца нового президентства Трампа изменили многое. Что если меня уже внесли в какой-нибудь список — либеральную исследовательницу, живущую в Латинской Америке, открыто критикующую власть? Что, если меня посадят в микроавтобус без номеров? Вдруг любое несогласие с государством стало грозить настоящей опасностью. Теперь каждый из нас вынужден прокладывать свой путь в новом, пугающем и рискованном ландшафте. Стоит ли оставить дома iPhone и взять «одноразовый» телефон? Нужно ли мне и моему мужу пересмотреть планы на академический отпуск в Калифорнии в следующем году?
А если боюсь я — белая, цисгендерная, законопослушная гражданка с европейскими корнями — то что чувствуют те, чья инаковость заметнее, а правовой статус уязвимее? Что насчет моего мужа, гражданина Чили, у которого нет американского паспорта? А трансгендерных подростков, нелегальных мигрантов? Мой страх — отражение стремительного и катастрофического перехода США от верховенства права к верховенству произвола и ручного управления.
Если это покажется вам истерикой — подумайте еще раз. Подумайте о мигрантах, гниющих без суда в тюрьме в Сальвадоре; об ученых, задержанных или высланных без всяких юридических оснований; о судах, оттесненных на обочину; о растущем списке независимых институтов — университетов, СМИ, юридических фирм — подвергающихся нападкам и запугиванию; о том, как Трамп предлагает своему другу, сальвадорскому диктатору Найибу Букеле, строить тюрьмы для «доморощенных» — американцев с латиноамериканским происхождением, которых он хочет туда отправить.
Рассылка Школы гражданского просвещения
Идея о том, что личная свобода может зависеть не от закона и права, а от прихоти сильных мира сего — это первобытный ужас, от которого стремились избавить общество республиканские мыслители от Цицерона до Монтескьё и отцов-основателей Америки. В свободной республике свобода — это уверенность, что ты не подчинен ничем не ограниченной и произвольной власти правителей.
Томас Джефферсон утверждал, что свобода требует структурной защиты от произвола власти. В «Федералисте № 47» Джеймс Мэдисон подчеркивал: быть свободным — значит жить под властью законов, а не людей. Когда же само государство перестает действовать в правовых рамках, граждане перестают быть гражданами в республиканском смысле. Они становятся подданными деспота, вынужденными заискивать перед властью, чтобы выжить.
Вот что отличает республику от автократии: в автократии закон — это то, что скажет лидер. В республике — закон ограничивает власть. Именно правовая система защищает человека от несправедливости и страха перед ней, от необходимости постоянно оглядываться, молчать, выбирать слова, гадая, где и когда карающий молот государства обрушится на этот раз.
После ужасов середины XX века Ханна Арендт писала: «Первый шаг на пути к тотальному господству — уничтожить в человеке правовую субъектность (to kill the juridical person in man)». То есть — лишить его правовой защиты, сделать его невидимым для суда. С этого момента мы больше не живем в системе прав и свобод. Мы живем в системе благ — которые дают или отбирают по прихоти.
Что происходит с людьми в такой системе? Они съеживаются. Изолируются. Прячутся. Способность к коллективному действию и гражданскому мужеству исчезает. А вместе с ней — и жизненная энергия демократического общества.
Мой чилийский муж был подростком, когда пал режим Пиночета. Он помнит, что такое диктатура — гнетущее молчание общества, боящегося собственного правительства. Я никогда не думала, что почувствую нечто подобное в своей родной стране. Я всегда с гордостью говорила детям: в Америке право превыше всего, даже президент ему подчиняется. Что мне сказать им теперь?
Америка уже сворачивала с пути либерализма — во времена расовой сегрегации (Jim Crow), «Красной угрозы», интернирования японцев — когда свобода в республиканском смысле принадлежала немногим, а остальных сдавливала жестокая государственная власть. Но то, что мы однажды оправились от этих трагедий, не должно внушать самоуспокоенности.
Либеральная демократия держится на гражданском мужестве — на упорной убежденности людей, что свобода как защита от произвола действительно имеет значение. И что ни один лидер — каким бы жестоким и могущественным он ни был — не имеет права ее отнять. Мы должны заново усвоить то, что знали отцы-основатели: свобода от страха — основа свободного общества. Мы должны говорить — сейчас. И бороться за нее всеми силами.
