Один из очевидных уроков провального саммита по климату, который состоялся в прошлом месяце в Глазго, состоит в том, что достичь многосторонности очень сложно. Так было всегда. Многие крупнейшие международные встречи закончились провалом, в том числе Парижская мирная конференция 1919 года, Лондонская всемирная экономическая конференция 1933 года и почти все встречи G7 или G20. Столь значительные успехи, которыми ознаменовались Бреттон-Вудская конференция 1944 года и G20 в апреле 2009 года в Лондоне — исключения, только подтверждающие правило.
Способна ли та самая встреча «Двадцатки» 12-летней давности, созванная на фоне глобального экономического кризиса из-за краха Lehman Brothers, предложить план улучшения международных саммитов? Один из выводов — какая бы чрезвычайная ситуация ни подлежала урегулированию, участники должны максимально конкретно определить свои цели. Отсутствие четкого видения — или хотя бы базового понимания цели — неизбежно приведет к неудаче. Размышляя о коллективной неспособности мира найти выход из Великой депрессии, знаменитый экономист Джон Кейнс предположил, что хороший эффективный план может быть разработан только «одной державой или группой держав-единомышленников».
Взаимные обвинения также, как правило, приводят к провалу. Сейчас практически любая глобальная проблема становится причиной ожесточенных споров вокруг того, кто несет ответственность за ее появление. Возьмем, например, проблему беженцев. Евросоюз обвиняет Беларусь и Россию в переправке ближневосточных мигрантов к своим границам. Россия утверждает, что именно Великобритания и Америка дестабилизировали ситуацию на Ближнем Востоке в 2003 году (или в 1991 году? или в 1919-м?). То же самое и с коронавирусом. Если вирус появился в Китае, разве Китай не должен расплачиваться за все последствия? Администрация Трампа придерживалась именно этой позиции и даже выдвинула такое требование на международной арене.
Изменение климата является предметом аналогичных дебатов. Если изначально ускорение повышения температуры Земли было следствием ранней индустриализации, которая обогатила западные страны (прежде всего Соединенные Штаты и Великобританию), разве они не должны за это отвечать? Историку все это напоминает токсичные дискуссии о репарациях после 1918 года, когда закончился спор о том, кто несет ответственность за разжигание Первой мировой войны.
Существует лучший путь. Нам стоит сосредоточиться на том, как замерить сложившуюся проблему и найти подход к ее решению, а не на выяснении, как она возникла. Без этого проблема так и останется абстракцией, подпитывающей нервозность и запускающей всех на новый круг взаимных обвинений. Конкретные данные о затратах, которых потребует решение проблемы, необходимы для достижения консенсуса в отношении решений. Успех Бреттон-Вудской конференции позволил Всемирному банку и Международному валютному фонду по-новому взглянуть на глобальное развитие, поскольку они действовали в рамках новой системой учета национального дохода. Хотя эти рамки были заданы промышленно развитыми странами с целью решить задачи мобилизации военных ресурсов, оказалось, их можно использовать и для построения мира.
Взаимные обвинения, как правило, приводят к провалу. Надо сосредоточиться на том, как замерить сложившуюся проблему и найти подход к ее решению, а не на выяснении, как она возникла
Но теперь эти рамки, наоборот, мешают. Они слишком просты для современного мира. Когда журналисты освещают заседания МВФ, проводимые дважды в год, они сосредотачиваются на оценке участниками роста ВВП, поскольку это именно то, что МВФ ставит во главу угла. Однако, когда речь заходит о биосфере, ВВП — это не актив, а пассив, который разрушает, а не приумножает благосостояние наций.
В обзоре «экономики биоразнообразия» для правительства Великобритании в 2021 году британский экономист, профессор Кембриджского университета Парта Дасгупта пишет, что нужно думать о росте по-другому — в первую очередь принимая во внимание истощение природных ресурсов. По его мнению, нужно нащупать баланс между ценами, которые мы платим за природные «товары и услуги», и их социальной ценностью с точки зрения «внешних эффектов» (последствий промышленной или коммерческой деятельности, которые затрагивают другие сферы, не отражаясь на стоимости товаров или услуг; например, опыление окружающих культур пчелами, которых содержат ради меда). Если к такому учету относиться лишь как к упражнениям в риторике, это ни к чему не приведет. Именно цены определяют поведение. Гарантировать учет внешних эффектов иначе невозможно.
Угроза разрушения биосферы — не единственное, что должно вызывать беспокойство. Еще одна тревожная глобальная тенденция, требующая всеобщего внимания — это взлет информационных технологий и применение новых методов управления данными. В современном мире данные могли бы предоставляться в МВФ в режиме реального времени, а не один раз в шесть месяцев.
Впрочем, получение точных и своевременных данных от стран-членов всегда было спорным вопросом для МВФ. Вероятно, именно требование о предоставлении информации о запасах золота послужило причиной решения, которое глубоко повлияло на роль МВФ в послевоенной архитектуре глобального управления: речь идет об отказе Советского Союза ратифицировать соглашения, принятые на конференции в Бреттон-Вудсе в декабре 1945 года.
Подобные сбои никуда не делись и теперь. Мы живем в мире, где соображения безопасности — часто в общих чертах определяемые как постоянно меняющаяся «геополитика» — доминируют в экономических новостях, будь то российские цены на поставки газа в Европу или эскалация напряженности вокруг Тайваня и Южно-Китайского моря.
Для решения проблемы изменения климата необходим учет национального благосостояния. Это, в свою очередь, потребует новейших инструментов и методов, а также переговоров между могущественными, все более напористыми национальными государствами, интересы которых не обязательно совпадают. Ясные и четкие данные станут важнейшим инструментом для предотвращения агрессии, взаимных обвинений и поощрения конструктивного сотрудничества.
