Климатический кризис: как сохранить планету пригодной для жизни

Глобальное изменение климата: что происходит?

Мария Санд: 

Изменения климата в истории планеты происходили всегда, но никогда прежде мы не видели таких стремительных изменений. Исследователи сходятся на том, что климатический кризис имеет антропогенную природу. 

Температура на Земле начала увеличиваться в 1980-е годы, с тех пор потепление стремительно набирает обороты. Вместе с тем, неверно полагать, что климатические проблемы связаны исключительно с потеплением. Изменение климата также усугубляет природные катастрофы. В начале 2020 года были очень серьезные лесные пожары в Австралии и в Калифорнии. Нельзя сказать, что их не случилось бы без глобального потепления, но они хотя бы не были бы такими масштабными. Изменения грозят и значительным увеличением осадков: дождей будет все больше и больше. Если коротко, то влажные регионы столкнутся с еще большим количеством дождей, а сухие регионы станут еще суше. Ожидаемый рост уровня моря к 2100 году — от 0.4 м до 1 м. Как именно это произойдет — зависит от региона: повышение уровня моря будет выглядеть по-разному в Нидерландах и Бангладеш. 

Главная причина глобального изменения климата — выбросы углекислого газа (CO2). На графике можно проследить динамику выбросов стран-лидеров по объему выбросов CO2 с 1960-х годов. Мы видим, что сейчас всех опережает Китай. На втором месте — США, хотя объемы выборов немного падают, потому что страна постепенно переходит с угля на газ. Затем идут ЕС, Индия, Россия и Япония. Однако если отсчитывать с индустриальной революции, то лидерами по выбросам CO2 будут ЕС и США. При этом в Бангладеш — одной из беднейших стран мира с очень низким объемом выбросов — уже сейчас есть беженцы в связи с климатическими изменениями. Так что изменение климата это, если можно так сказать, еще и довольно несправедливая вещь. И в том числе поэтому так сложно наладить глобальное сотрудничество по этому вопросу.

Главный документ по борьбе с изменением климата — Парижское соглашение 2015 года. Помогает ли оно решить проблему?

Игорь Макаров:

Несмотря на то, что большинство стран подписали это соглашение и заявили о намерении не допустить повышения температуры на 2 градуса, на самом деле мы очень далеки от достижения этой цели. Парижское соглашение — это соглашение типа bottom-up, т.е. снизу вверх. Этим оно сильно отличается от предшественника — Киотского протокола 1997 года, который представлял собой соглашение top-down и касался только развитых стран и стран с переходной экономикой, в том числе России, а развивающиеся страны, такие как Китай и Индия, не несли по нему никаких обязательств. Тем не менее, в рамках Киотского протокола была поставлена единая цель, а страны получили свои обязательства, которые обязаны были реализовать. 

Теперь страны решили не возлагать друг на друга «обязательства», но использовать слово «вклады» — то есть то, что страны вкладывают в общее усилие по борьбе с изменением климата. И эти вклады не обязательны, они формулируются странами самостоятельно, исходя из того, как они планируют дальше развиваться и что готовы делать. Если будем придерживаться заявленных на данный момент вкладов, то будем на пути к повышению на 3, 3,5, а то и 4 градуса. 

Что еще важно — это соглашение полицентрическое. Нет никакого международного института, мирового правительства или его аналога, которое все это регулирует, которое устанавливает некие обязательства для всех, которое следит за их исполнением и накладывает санкции за неисполнение. Драйверами этого процесса выступают различные акторы международных отношений: это и отдельные страны-энтузиасты (особенно страны Евросоюза), и отдельные регионы внутри стран (например, штат Калифорния), отдельные муниципалитеты (особенно для богатых стран, где муниципалитеты обладают значительными финансовыми ресурсами), отдельные компании в совершенно разных секторах, отдельные финансовые учреждения (международные институты, независимые фонды). 

По большому счету, международной площадке в рамках ООН принадлежит некая координирующая функция, не более того. Международные переговоры не являются драйвером сами по себе. Это одновременно и хорошо, и плохо. Хорошо, потому что это система более гибкая. Плохо, потому что она не гарантирует достижения результата. 

Можно много спорить, гарантирует ли жесткое международное соглашение достижение какого-то результата или нет. Но, тем не менее, был выбран такой формат, он был единственно возможным, он был некоей платой за универсальность соглашения, за то, что в нем будут участвовать все, в том числе ведущие развивающиеся страны (Китай и Индия), страны-экспортеры нефти, США. 

Сейчас соглашение уже дает определенные плоды. Уже большое количество стран объявили о планах об углеродной нейтральности к середине века. А углеродная нейтральность — это как раз обязательное условие, чтобы удержать повышение температуры в пределах 2 градусов. Процесс идет в части регулирования выбросов либо в виде углеродного налога, либо с помощью введения системы торговли квотами. Такие системы распространяются по всему миру, с каждым годом охватывая все больше стран, причем не только в развитом, но и в развивающемся мире. Вот-вот появится своя национальная система торговли квотами в Китае, в ЮАР, в некоторых странах Латинской Америки. 

Развивается огромная сфера экономики под названием «зеленые финансы». Ларри Финк — глава крупнейшей в мире (с точки зрения объемов управляемых активов) инвестиционной компании Blackrock — каждый год выступает с обращением к инвесторам. В начале 2020 года его речь была практически полностью посвящена вопросам зеленых финансов, он призвал вкладывать деньги в зеленые проекты и не вкладывать в проекты, связанные с ископаемым топливом, с высоким выбросом парникового газа. Это важный показатель того, что мир инвестиций и крупных проектов тоже меняется. Многие банки начинают выдвигать новые требования к своим клиентам: наличие у них долгосрочных стратегий зеленого развития является условием для получения кредитов по определенным ставкам.

ЕС, Китай, Россия: почему прогресс пока очень ограниченный и кто такие reluctant countries

Мария Санд:

Если мы посмотрим на график потребления энергии в динамике, то увидим, что в мире по-прежнему сохраняется высокий уровень потребления нефти, угля и газа. Оптимисты обратят внимание, что доля возобновляемых источников энергии, в том числе ветряной и солнечной энергии, растут. Но, конечно, им еще очень далеко до того, чтобы тягаться с ископаемым топливом. Рост возобновляемых источников до сих пор был слишком низким, чтобы компенсировать рост потребления ископаемой энергии.

Но даже перехода на возобновляемые источники энергии будет недостаточно, чтобы затормозить изменение климата. Для этого выбросы должны не просто сократиться, а с 2060 года стать отрицательными. Что это значит? Это значит, что нам предстоит разработать технологию, которая позволит очищать атмосферу от этих выбросов. Работа должна вестись по обоим направлениям.

Игорь Макаров: 

Несмотря на некоторые успехи, прогресс в сфере борьбы с изменением климата пока еще весьма и весьма ограниченный и очень ассиметричный. С одной стороны, есть страны-энтузиасты и находящиеся в них компании, банки, регионы, муниципалитеты и т.д. Условно к ним можно отнести страны ЕС, США, Японию, Китай, Австралию, Новую Зеландию. В то же время есть страны противодействующие — так называемые reluctant countries. Часть стран делает это пассивно, часто исходя из того, что они готовы сокращать выбросы, но у них просто нет денег на внедрение соответствующих изменений, и они заняты проблемами голодающего населения или энергобезопасности (Индия, Бразилия, Южная Африка, Индонезия). Но есть страны, которые оказывают противодействие по другой причине: потому что борьба с изменением климата и декарбонизация подрывает сложившиеся в этих странах экономические модели (Россия, Иран, Саудовская Аравия). Россия полностью зависит от экспорта угля, нефти и газа. Для таких стран борьба за сокращение выбросов означает сокращение спроса на ее продукцию, и, как следствие, — существенные потери, замедление экономического роста, снижение благосостояния граждан.

Проблема международных усилий по борьбе с изменением климата состоит в том, что основные усилия сосредоточены в странах-энтузиастах, но основная роль в выбросах принадлежит не энтузиастам, а противодействующим странам. На ЕС приходится лишь 10% мировых выбросов. От того, что они станут углеродно-нейтральными, картина мира принципиально не изменится: изменение климата будет замедлено на какие-то годы, но не более того. Основные усилия должны быть сосредоточены на Китае (где сейчас начинают это делать), на Индии, на Бразилии, на России, на Индонезии, на Пакистане — на странах, которые будут обеспечивать основную динамику выбросов в ближайшем будущем.

Что может сделать (российское) общество в борьбе с изменением климата?

Игорь Макаров:

Научная дискуссия должна оставаться научной дискуссией, но без запроса со стороны гражданского общества, который не может быть не услышан, значительных изменений не может произойти. В этом смысле пример Греты Тунберг очень хороший. Потому что легко отмахиваться от вывода ученых, и гораздо труднее – от фраз «вы убиваете наше будущее». Если этой точки зрения придерживается большое количество людей, то у политиков — по крайней мере в тех странах, где прислушиваются к гражданскому обществу — нет возможности ее игнорировать. В ЕС зеленая повестка стала мейнстримом и объединяет все политические силы. Каждый находит свою часть, к которой они апеллируют: кто-то хочет зеленых рабочих мест, кто-то не хочет климатических мигрантов. 

В случае России внешний фактор гораздо сильнее, чем внутренний. В прошлом году ЕС объявил, что будет вводить таможенные углеродные налоги в отношении импортируемых товаров. И российский бизнес тут же занялся климатической повесткой. Крупные компании в металлургии и энергетике тут же стали составлять свои зеленые стратегии на 2050 год, заботиться о том, чтобы их низкоуглеродные проекты были оформлены должным образом, публиковать всю отчетность. Это произошло буквально за один год. Столько мероприятий по климату с участием бизнеса, сколько в этом году, у нас не было никогда. 

Пандемия поможет бороться с изменением климата или наоборот сместит фокус на другие проблемы?

Мария Санд: 

Во время карантина весной ежедневные выбросы CO2 значительно уменьшились: в целом за год объем выбросов сократился примерно на 6%. Это обошлось всему миру очень высокой ценой, путем принудительных изменений. Изменит ли опыт пандемии наши потребительские привычки? Что будет, когда пандемия кончится? Пока это открытые вопросы. Но мы должны найти какие-то другие способы сокращения выбросов парниковых газов, менее радикальные, чем глобальный локдаун.

Игорь Макаров:

Надо иметь в виду, что сейчас выбросы сократились на 6%, а чтобы удержать повышение температуры в пределах 2 градусов, нам надо ежегодно сокращать выбросы на 6% в течение 20 лет уже с текущего уровня. Того, что мы сейчас снизили масштабы нашего потребления, недостаточно.

Как будут выучены уроки пандемии — зависит от страны. Мы думаем, что произойдет развилка, которая, к сожалению, усилит разрыв между странами-энтузиастами и противодействующими странами. Некоторые страны будут быстрее переходить на зеленый путь развития, потому что кризис — это хорошая возможность перестроить всю экономическую систему. А в некоторых странах на первый план выйдут другие проблемы, и внимание от изменения климата будет отвлечено. Думаю, что Россия относится ко второй группе: пока в антикризисных пакетах правительства нет ничего про зеленое развитие, зато есть про поддержку текущих традиционных отраслей. 

Что могу сделать лично я?

Мария Санд: 

Что мы можем сделать как граждане? Думать о том что мы едим, есть больше овощей. Всегда думать о том, на чем добираться из точки А в точку Б и отдавать предпочтение более зеленому транспорту — выбирать поезд, а не самолет. 

Игорь Макаров: 

Мы многое можем сделать индивидуально. Прежде всего, придерживаться разумного потребления. Объемы перепотребления в развитом мире колоссальны: оно не улучшает качество жизни, но при этом оно ведет к потреблению лишних природных ресурсов и к дополнительным выбросам парникового газа. Снижать перепотребление — это наш индивидуальный выбор. Но, конечно, мы являемся заложниками некоторых системных вещей. В России, например, мы не можем потреблять электроэнергию из возобновляемых источников, просто потому что мы этого хотим. Мы в любом случае потребляем некую централизованно производимую электроэнергию. Но от этого еще важнее становится участие в гражданском обществе и попытки повлиять на принятие политических решений, которые могут эту систему поменять.