Жизнь беженца всегда трудна. И быть россиянином, сбежавшим из путинской России в Европу, по-своему сложно. Вас обвиняют в войне, против которой вы выступаете. Вы можете бороться с виной, а можете признать ее и попытаться искупить. Но что бы вы ни делали, этого все равно будет недостаточно: трудно убедить европейцев в том, что российское общество не виновато в войне Путина; вы никогда не сможете извиниться настолько, чтобы избавиться от этой вины. С другой стороны, вы можете принадлежать к той категории людей, которые приезжают с чувством собственного достоинства в поисках хорошей жизни — и в итоге разочаровываются, получив прохладный прием. В любом случае, вы начинаете постепенно терять связь с домом, но при этом не соглашаетесь с мировоззрением своих новых соседей.
Политический исход россиян в Европу начался примерно в 2012 году и резко усилился за последние полтора года. Эти эмигранты придерживаются самых разных взглядов. Есть те, кто действительно чувствует вину и ответственность за то, что не смогли предотвратить эту войну. Есть те, кто считает себя в первую очередь жертвами путинского режима и отказывается нести ответственность за его преступления. Есть те, кто вообще не заморачивается душевными терзаниями, а просто ищет убежища за собственный счет или бежит от мобилизации. Есть те, кто работал на путинскую систему, прежде чем разочаровался или попал в опалу. Есть те, кто с самого начала держался на расстоянии. Наконец, наверняка есть и те, кто на самом деле вовсе не бежал, а был внедрен в среду беженцев российскими спецслужбами.
У Евросоюза нет общей политики по отношению к россиянам в изгнании. Хотя украинские беженцы по праву остаются приоритетом для европейцев, что должны делать европейские политики в отношении бегущих россиян: принять их, отвергнуть, отправить на испытательный срок?
Некоторые в Европе рассматривают россиян в изгнании как связующее звено с гражданским обществом в России, группу, которая могла бы сыграть важную роль в демократизации страны в будущем. Они выступают за то, чтобы помогать таким россиянам и сотрудничать с ними. Однако неофициально многие, прежде всего, европейские чиновники, занимающиеся вопросами безопасности, призывают к осторожности. «Мы не знаем, кто эти люди на самом деле, — говорят они в частном порядке. — Они могут быть как на самом деле противниками режима, так и агентами ФСБ под прикрытием. Причем в первом случае Кремль может послать за ними убийц — что также не поможет нашей безопасности».
Есть и третий подход: принимать россиян до тех пор, пока они думают и ведут себя определенным образом. Во многих странах россиян принимают до тех пор, пока они соответствуют местным ожиданиям. При этом в зависимости от государства эти ожидания сильно различаются, а в некоторых местах являются максималистскими. Хорошей иллюстрацией этому является судьба телеканала «Дождь». Последний оставшийся в России либеральный телеканал перенес свою деятельность в Латвию, но вскоре лишился лицензии — из-за отсутствия в своих программах субтитров на латышском языке, из-за того, что российскую армию в эфире называли «нашей армией», а также из-за использования (вероятно, случайно) карты, на которой Крым был изображен в составе России. Сознательно или нет, латвийское правительство, похоже, надеялось, что «Дождь» станет, по сути, русскоязычным латвийским телеканалом, придерживающимся официальной линии Риги и помогающим влиять на мнение обширной русскоязычной диаспоры Латвии. Когда оказалось, что «Дождь» продолжает видеть себя и работать в рамках российского медиа-ландшафта (отсюда и обращение к российской армии как к «нашей»), он вышел за рамки ожиданий латвийских властей.
Все подходы имеют свою логику и достоинства. У всех есть и недостатки.
Вероятно, на данный момент действительно нет никакого лучшего связующего звена Европы с российским обществом, чем россияне в изгнании. У большинства из них есть друзья и родственники в России, с которыми они общаются ежедневно. Однако, если противостояние продолжится, со временем эти связи ослабнут. Уехавшие постепенно утратят свое подлинное «чувство» России; возможно, они начнут проецировать свои надежды и страхи на реальность. В этот момент любому, кто полагается только на оценки россиян в изгнании, придется начать перепроверять их где-то еще.
Трудно сказать, какую роль сообщество россиян в изгнании может сыграть в постпутинской России. В некоторой степени это будет зависеть от того, насколько долгим окажется их отсутствие. Россияне, бежавшие от большевистской революции 1917 года, верили, что скоро вернутся обратно, и в результате большую часть своей жизни прожили на чемоданах. Напротив, те, кто уехал в 1970-х и 1980-х годах, не ожидали, что когда-либо вернутся, но это произошло уже в начале 1990-х годов. Мы не знаем, какое будущее ждет сегодняшних эмигрантов.
Также невозможно предсказать, какое влияние они окажут, если вернутся. В некоторых обществах — например, в странах Балтии — возвращающиеся изгнанники плавно адаптировались и сыграли важную политическую и социальную роль после распада СССР. В России все было иначе: политика в 1990-е годы оказалась закрытой практически для всех, кто отсутствовал в стране в советские годы. Эта ситуация может измениться после Путина; а может и остаться прежней.
Маловероятно, что у европейцев когда-либо появится по-настоящему общая политика в отношении сообщества россиян в изгнании. Вопросы России и россиян имеют разный уровень чувствительности в разных странах, и это всегда будет отражаться в политике на национальном уровне. Принятие этого факта облегчит жизнь всем. Например, переезжая в Латвию, телеканал «Дождь» мог рассчитывать оказаться поближе к России, в городе, населенном россиянами в изгнании. Но в конечном итоге, ему, возможно, будет лучше в новом доме в Нидерландах, где общество относится ко всему российскому с куда меньшим подозрением.
Многое из того, что регулирует повседневную жизнь российских эмигрантов — правила получения виз, пересечения границ, выдачи видов на жительство, предоставления убежища — останется в компетенции министерств внутренних дел, то есть вне сферы регулирования Евросоюза. Его институты, возможно, захотят составить список рекомендаций или лучших практик, которые могли бы помочь государствам-членам, по крайней мере, рационализировать свои действия, чтобы односторонние шаги одних не оставляли незащищенными других. (Подумайте, например, о том, как визовые запреты, введенные странами Балтии в прошлом году, усилили миграционное давление на Финляндию и Норвегию — пока они тоже не ограничили передвижение россиян.) Это также помогло бы решить проблему кафкианского набора правил внутри ЕС, с которыми столкнулись уехавшие россияне. Но по-настоящему единая политика во всем блоке или в шенгенском пространстве на данный момент, по всей видимости, нереалистична.
Конечно, эмигрировавшим россиянам необходимо адаптироваться к жизни в новых обществах: следовать местным правилам и законам, мириться с местными взглядами на Россию — этого не избежать. Однако принимающая сторона должна позволить им быть самими собой — россиянами, а не просто русскоязычными европейцами.
Иными словами, подход европейцев должен заключаться в том, чтобы предоставить россиянам пространство, не вкладывая в них чрезмерных средств и не используя их в своих целях. Позвольте им жить в безопасности от Кремля. Дайте им возможность свободно говорить о России — каким бы болезненным этот разговор ни был, он необходим. На данный момент эмиграция — единственное место, где могут вестись российские дебаты о политической системе страны, о том, как ее исправить и как искупить совершенные преступления. Отчасти эти дискуссии могут повлиять и на дискурс внутри России, хотя никаких гарантий этого нет. Но, главное, европейцы не должны рассматривать уехавших россиян как нечто, что сокрушит путинский режим. Не проецируйте на них свои надежды и не пытайтесь управлять российской политикой с помощью политических лидеров в эмиграции (даже если они вас об этом попросят).
Обоснованием для приема россиян может быть то, что Европа — это Европа: место, которое предоставляет убежище беженцам и площадку для открытых честных дискуссий. Мотивация европейцев не должна основываться на каких-либо ожиданиях относительно политического влияния, которое эмигранты будут иметь в будущей России — потому что это может никогда не осуществиться. Если уехавшие россияне в конечном итоге обретут такое влияние, это будет приятным сюрпризом. Чем дальше будут европейцы держаться от внутрироссийских политических интриг, тем более ценным и мудрым будет их влияние.
