В последние годы тревога стала неотъемлемой частью нашей жизни. От пандемии и климатического кризиса до войн в Украине, в Нагорном Карабахе, на Ближнем Востоке и ядерной угрозы — все это провоцирует страх, неопределенность, неуверенность в завтрашнем дне. В западных странах в то же время говорят о взрыве подростковой тревожности из-за глобальных проблем. Но что, если тревога — это не столько проблема, которую нужно решить, сколько непреходящая истина о затруднительном положении современного человека? Таким вопросом задается философ Саша Мадд (Католический университет Чили, Саутгемптонский университет) в эссе для Prospect Magazine. Ответы она предлагает искать в работах великих философов.
Francesca Woodman, My House, 1976
Тревога стала главной заботой культурной и интеллектуальной жизни в XIX и XX веках, когда религия пришла в упадок и утвердилось более светское, научное, человекоцентричное мировоззрение. В условиях отсутствия каких-либо трансцендентных моральных рамок или заранее установленного плана человеческой жизни люди начали по-новому смотреть на вопросы свободы, ответственности и смысла. Это породило определяющие настроения современности — тревогу, скуку, отчуждение, — которые, в свою очередь, стали предметом интенсивных философских размышлений и дискуссий.
Экзистенциализм середины XX века показывает, как ужасы Второй мировой войны заставили поколение противостоять истинам человеческого существования в мрачном регистре, порождая чувства абсурда (Камю), тошноты (Сартр) и вины (Хайдеггер). Однако корни европейского беспокойства уходят гораздо глубже.
Кьеркегор придал этому вопросу современный взгляд, связав тревогу с самой идеей становления себя. Для датского философа XIX века тревога выражала затруднительное положение человека, связанное с его открытостью бесчисленным, неограниченным во времени возможностям, которые могут вызвать как паралич и отчаяние, так и возможность преодоления этих эмоций посредством трансформирующих актов веры. Здесь мы обнаруживаем тесную связь между тревогой и индивидуальной свободой, а также одиночеством и ответственностью, которая может сопровождать его. Радикальный поворот в понимании этих тем предложили различные экзистенциалисты XX века, которые отрицали, что личность имеет заранее заданную природу. Напротив, они считали, что мы «создаем себя» посредством наших действий и выборов.
Шопенгауэр, еще один гигант XIX века, предложил противоположную точку зрения: беспокойство вызывают не столько наша сила и свобода, сколько наши судорожные, тщетные попытки преодолеть наши ограничения. Как конечные существа, обреченные на смерть, мы не можем не воспринимать нашу врожденную волю к жизни как источник страданий и мучительной тоски. Мы испытываем жажду жизни, но на каждом шагу нас разочаровывают напоминания о нашей конечности. Хайдеггер заимствует и трансформирует элементы этого взгляда, но, в отличие от Шопенгауэра, находит надежду на спасительную личную подлинность в нашем столкновении с ничто и небытием.
Рассылка Школы гражданского просвещения
Маркс, в свою очередь, предпочитает экономический анализ проблемы. Дело не в том, что современная жизнь оставляет человека одиноким во вселенной, ответственным за определение своей собственной судьбы, или в радикальном столкновении с конечностью и смертью. Скорее, она лишает его агентности, помещая в рамки принудительных, расчеловечивающих форм труда. Не столько человеческая участь как таковая вызывает тревогу, сколько отчуждающие динамики капитализма, которые можно преодолеть только путем эмансипационной классовой политики.
Несмотря на различия, большинство этих мыслителей сходятся в том, что нам не следует закрываться от переживаний тревоги, отчуждения и беспокойства, а вместо этого обращаться к ним. Именно через воспринимаемый коллапс (или уменьшение) самого себя и мира возникают фундаментальные, даже революционные вопросы: Кто я? Что дальше? Что нам делать? Тревога видится не просто как проблема психического здоровья, которую нужно решить, а как уникальная возможность для роста и трансформации, будь то личной, социальной или политической.
<…>
Экзистенциалистское движение, в центре которого находится острая тревога, стало катализатором культурного обновления, привнося инновации в такие разнообразные области, как политика, вера, искусство и психическое здоровье. Резкий рост подросткового стресса, безусловно, вызывает тревогу, но давайте не будем забывать, что Грета Тунберг сделала со своей тревогой по поводу климата и как Малала Юсуфзай преодолела свои страдания по поводу гендерного насилия.
Чрезмерные попытки контролировать и уменьшить тревогу рискуют свести к минимуму то, чему нас может научить это состояние. Что еще более важно, они рискуют помешать жизненно важным возможностям для действия, которые возникают благодаря этой тревоге.
