Пока мир стремительно закрывался под натиском коронавируса, жертвуя привычным укладом жизни и поступаясь гражданскими правами и свободами (строгие меры карантина в конце концов ввели даже самые упрямые среди развитых государств), в одной стране — Швеции — оставались открытыми границы, кафе и рестораны, производства, начальные школы и детские сады, продолжал ходить общественный транспорт. 

«Шведская модель» стала самой обсуждаемой — и одновременно самой осуждаемой стратегией борьбы с коронавирусом. Полемика развернулась как внутри страны, так и за ее пределами. Почему шведские власти выбрали такой нестандартный подход, как пришли к этому решению? Оправдан ли он с точки зрения приверженности универсальным ценностям? А как же ценность человеческой жизни? Наконец, можно ли уже считать шведскую стратегию успешной (или неуспешной)? Приводим аргументы обеих сторон дискуссии. 

По состоянию на 5 мая, в мире 1,2 млн подтвержденных случая коронавируса. Из них более миллиона приходится на США, 218 тысяч — в Испании, а 213 тысяч — в Италии. Замыкают пятерку Франция (169 тысяч) и Германия (163 тысячи). Россия — на шестом месте со 155 тысячами зараженных. В Швеции COVID-19 подтвердился у 23 тысяч человек, из них умерли 2854 человека. 

Обратная сторона доверия

Уличный мемориал в память умерших от коронавируса в центре Стокгольма. Фото AFP

Один из самых заметных критиков шведской стратегии — Ханс Бергстрем, профессор политических наук в Гетеборгском университете и член Королевской шведской академии наук, бывший главный редактор ведущей шведской ежедневной газеты Dagens Nyheter. Особый способ борьбы с COVID-19, предполагающий сохранение открытого общества, совершенно неоправдан, пишет он в своей статье «Мрачная правда о шведской модели». 

«Подход Швеции оказался ошибочным по крайней мере по трем причинам. Во-первых, какими бы добродетельными ни были шведы, в любом обществе всегда будут те, кто не станет соблюдать рекомендации, — полагает Бергстрем. — Во-вторых, шведским властям не сразу стало известно о возможности бессимптомной передачи коронавируса и о том, что инфицированные лица наиболее заразны как раз до того, как у них начинают проявляться симптомы. И, в-третьих, изменился состав населения Швеции». Речь идет о том, отмечает Бергстрем, что 25% населения страны сейчас имеют нешведское происхождение: это 2,6 млн из 10,2 млн человек. В статистику умерших из-за COVID-19 попадает множество мигрантов из Сомали, Ирака, Сирии и Афганистана, пишет Бергстрем: «Частично это объясняется отсутствием информации на языках иммигрантов. Но более важным фактором, по-видимому, является плотность жилья в некоторых пригородных районах с высокой численностью мигрантов». 

По мнению Ханса Бергстрема, правительство не разрабатывало шведскую модель противодействия пандемии сознательно, основываясь на развитом в обществе чувстве гражданской ответственности и взаимном доверии: «Скорее действия были сформированы бюрократами и затем защищались постфактум как свидетельство шведской добродетели». Основная задача по борьбе со вспышкой вируса была возложена на одного человека: государственного эпидемиолога Андерса Тегнелла из Шведского агентствва общественного здравоохранения, который полагал, что будет достаточно отследить отдельные случаи заболеваний у возвращающихся из-за границы. «Тегнелл утверждал, что внутри Швеции не было никаких признаков передачи вируса, и поэтому нет необходимости в более жестких мерах. Тысячам шведских семей, возвращающихся в конце февраля с горнолыжных курортов в итальянских Альпах, настоятельно рекомендовалось вернуться на работу и в школу, если они не болеют, даже если члены семьи заражены», — описывает Бергстрем шведскую политику по борьбе с коронавирусом. 

Правительство Швеции при этом оставалось пассивным, утверждает автор. Все дело в политическом устройстве страны, предполагающем сильное сильное разделение властей: профильные ведомства не подчиняются министерствам центрального правительства. Премьер-министру Стефану Лёвену такая ситуация была только на руку, уверен Ханс Бергстрем: всю ответственность на себя взяло ведомство Тегнелла. 

Единоличные действия государственного эпидемиолога, говорит Бергстрем, подверглись резкой критике со стороны независимых экспертов в Швеции. 22 известных шведских специалиста в области инфекционных заболеваний и эпидемиологии опубликовали комментарий в Dagens Nyheter, призывающий Тегнелла подать в отставку, а правительство — включиться в борьбу с вирусом с «быстрыми и радикальными мерами». Лёвен был вынужден занять более активную позицию, пишет Бергстрем: с начала апреля он запретил проведение публичных собраний более 50 человек (по сравнению с прежним ограничением в 500 человек) и посещение домов престарелых, — но лишь после того как стало ясно, что вирус поразил около половины учреждений Стокгольма для пожилых людей.

Те, кто восхищается «шведской моделью», должны понимать, что ее отличительной чертой является более высокая смертность. Уровень смертности от COVID-19 в Швеции в девять раз выше, чем в Финляндии, почти в пять раз выше, чем в Норвегии, и более чем в два раза выше, чем в Дании, отмечает Ханс Бергстрем (он оперирует данными от 17 апреля 2020 года, но они постоянно обновляются, актуальную статистику можно посмотреть на сайте университета Джонса Хопкинса). Итоговый масштаб последствий «шведской модели» предсказать трудно, резюмирует он.

Между советом и законом

Автобусная остановка на окраине Стокгольма. Фото Global News 

Профессора философии Эрик Ангнер из Стокгольмского университета и Густав Аррениус из Института исследования будущего описывают «шведскую модель» с совершенног другой стороны. 

Демократическая система правления Швеции, пишут они, имеет выраженный эпистократический элемент — то есть тенденцию опираться на экспертное мнение. Исторически сложилось (и закреплено законодательно), что шведские политики не могут указывать ведомствам, что делать. А ведомства, в свою очередь, состоят из профессионалов, руководствующихся в своей деятельности экспертными, а не политическими мотивами: «Это означает, что многие повседневные решения, в том числе решения государственной значимости, принимаются сотрудниками, нанятыми на основе экспертных знаний, а не политических связей». Это распространяется и на борьбу с коронавирусом: стратегию определяют штатные эпидемиологи из Шведского агентства общественного здравоохранения во главе с Андерсом Тегнеллом. 

Критики шведского подхода утверждают, что Тегнелл превышает свои полномочия, пишут Ангнер и Аррениус. Но эти обвинения — лишь свидетельство неправильного понимания шведских конституционных рамок: «В конституции Швеции отсутствует положение, которое позволяет объявлять чрезвычайное положение в мирное время. Правительства других стран могут, воспользовавшись кризисом, приостановить действие прав и свобод и объявить чрезвычайное положение. Шведское правительство не имеет таких полномочий: оно может при необходимости оцепить определенные горячие точки, но за пределами таких районов люди по-прежнему имеют конституционное право передвигаться по стране». Авторы также цитируют коллегу Марка Кламберга из Стокгольмского университета, который сказал, что «Швеция выбрала принцип верховенства права, а не подход, при котором суверен совершенно не стеснен во время кризиса».  

Основные права и свободы нельзя так легко ограничивать, подчеркивают Эрик Ангнер и Густав Аррениус. Именно поэтому шведские власти не дали никаких прямых указаний гражданам и не ввели строгие запреты, ограничившись официальными «рекомендациями». Всем рекомендовано работать из дома, если это возможно, а людям с симптомами инфекции, пожилым людям и людям с повышенным риском тяжелой болезни — самостоятельно изолировать себя. «С нормативной точки зрения такие рекомендации находятся где-то между советом и законом», — отмечают авторы. Многие действительно придерживаются этих рекомендаций, хотя соблюдение и нельзя назвать универсальным: некоторые люди все еще ходят по магазинам или заходят в уличные кафе, но в то же время стокгольмское метро может быть совершенно пустым в час пик, а междугородние поездки на длинных пасхальных выходных снизились на 90% по сравнению с предыдущим годом. 

Шведский подход также мотивирован и поведенческими соображениями: предполагается, что люди не стали бы долго мириться с жесткими ограничениями. Чтобы стратегия оказалась успешной, люди должны быть в состоянии соблюдать ограничения и рекомендации так долго, как это необходимо. Например, введение обязательного ношения велосипедного шлема обсуждалось в Швеции в течение многих десятилетий, но последовательно отклонялось — на том основании, что закон будет иметь неприятные последствия, отмечают авторы: «Обратите внимание: никто не отрицает, что ношение велосипедного шлема может спасти жизнь при аварии. Речь идет о том, что есть лучшие способы заставить велосипедистов носить шлемы, чем устанавливать запрет на езду без них».

Агентство по общественному здравоохранению не пытается предотвратить ущерб экономике, жертвуя здоровьем граждан, как полагают некоторые, оно исходит из того, что нет никаких доказательств, что более жесткие меры принесли бы пользу на этой стадии вспышки, пишут авторы. Конечно, к агентству есть много претензий: «Например, оно должно было лучше выявлять и изолировать людей, которые вернулись с весенних каникул в итальянских Альпах, остановить распространение вируса в домах престарелых, понять, что лингвистические и другие проблемы могут затруднить информирование в сообществах мигрантов. Оно могло бы более прозрачно объяснить, как пришло к своим выводам, более активно общаться с сообществом соответствующих ученых в Швеции».

У Швеции дела действительно обстоят хуже, чем в других странах Северной Европы с точки зрения смертности на душу населения, признают авторы. Но эта статистика лучше, чем во многих других странах ЕС, например, в Бельгии, Нидерландах и Великобритании. По состоянию на 4 мая (данные университета Джонса Хопкинса), число летальных исходов от коронавируса на 1 млн человек в Швеции составляет более 260 — больше, чем в соседних Финляндии (42), Дании (83) или Норвегии (38), но меньше, чем в Италии (477), Франции (381) или Британии (419).

Противники «шведской модели» отвергают подход к ней как к «эксперименту» и называют его неэтичным, поскольку вопрос связан с потерями человеческих жизней. Но это не больший эксперимент, чем сейчас проходит в любой другой стране: в этом кризисе все действуют в условиях риска и неопределенности, говорят Эрик Ангнер и Густав Аррениус. Они признают, что делать выводы об эффективности «шведского подхода» можно будет только тогда, когда пандемия утихнет. «Смогут ли страны, выбравшие более строгие меры, поддерживать их в течение необходимого периода времени, а затем отменить их, не наблюдая прироста числа зараженных? Если да, это поддержало бы аргумент в пользу более жестких мер. Но мы не узнаем ответ, пока это не закончится», — резюмируют авторы.