Энн Эпплбаум: «Мы не объединяемся, не планируем, не сотрудничаем с другими. Мы не практикуем демократию»

Если задуматься глубже над самим понятием художественного фестиваля, оно начинает казаться загадочным. Подобно многим другим вещам, создаваемым людьми, фестиваль — коллективное начинание. Для его появления нужен человек с видением, но также и тот, кто сумеет убедить публику приехать в определенное место; тот, кто выберет подходящее сочетание артистов и режиссеров; кто найдет финансирование и кто сумеет разумно его использовать.

Чтобы фестиваль состоялся, все эти люди должны быть не просто амбициозными, но по-настоящему вдохновленными. Художественные фестивали не возникают и не процветают по указу сильных мира сего. Они рождаются потому, что группа людей увлечена определенным идеалом — идеалом совершенства, просветления, красоты или гармонии, — и решает действовать сообща, чтобы воплотить этот идеал в жизнь. Этот фестиваль — не исключение.

Никто ведь не приказывал Гуго фон Гофмансталю, Максу Рейнхардту или Рихарду Штраусу создавать фестиваль искусств в 1920 году — в год голода и трагедий. Они сделали это потому, что хотели вернуть искусство на центральную площадь — и в буквальном, и в переносном смысле, — вернуть его в центр общественной жизни, сделать его доступным для всех. В стране, израненной Первой мировой войной и ее последствиями, Рейнхардт писал: «Искусство — отнюдь не роскошь для сытых и богатых; это пища для нуждающихся».

Они были по-настоящему амбициозны в своих представлениях о том, на что способно искусство. Они надеялись, как писал Рейнхардт, что фестиваль поможет «восстановить оборванные нити нашего общего европейского наследия». Но, возможно, их замысел оказался важнее, чем они сами тогда осознавали. Работая вместе, создавая нечто новое, выстраивая связи между Австрией и остальной Европой, они не только организовывали фестиваль — они закладывали основы будущей австрийской демократии.

Чтобы пояснить, что я имею в виду, стоит обратиться к мыслям другого великого европейца. Алексис де Токвиль много путешествовал по Соединенным Штатам в начале XIX века, пытаясь понять, почему демократия, провалившаяся в его родной Франции, столь успешно прижилась в Америке. Одним из своих открытий он считал исключительную важность того, что он называл «ассоциациями». Несмотря на огромные расстояния в их стране, американцы, как он отмечал, встречались друг с другом, вместе принимали решения и реализовывали проекты. Они объединялись в ассоциации — те самые «малые отряды» (little platoons), о которых писал британский философ Эдмунд Берк, и которые мы сегодня называем «гражданским обществом». И делали они это повсеместно.

«Американцы создают ассоциации, — писал Токвиль, — чтобы устраивать праздники, основывать семинарии, строить гостиницы, возводить церкви, распространять книги, отправлять миссионеров на край света; так они создают больницы, тюрьмы, школы […] Везде, где во главе нового начинания вы видите правительство — во Франции, или великого лорда — в Англии, в Соединенных Штатах, можете быть уверены, вы увидите ассоциацию».

Токвиль полагал, что истинный успех демократии в Америке зиждется не на высоких идеалах, высеченных на памятниках, и даже не на словах Конституции, а на повседневных привычках и практиках. Демократия работала в Америке, утверждал он, потому что американцы ежедневно ее практиковали — организовывали мероприятия, начинания и проекты вместе со своими согражданами. Фестиваль в Зальцбурге стал результатом именно такого рода усилий: добровольных, идущих от корней, подлинных.

Токвиль был не единственным, кто заметил силу неформальных объединений. Спустя десятилетия после публикации его знаменитой книги «Демократия в Америке», совсем другой мыслитель — и в совершенно иной части света — тоже заинтересовался независимыми объединениями. Но Владимир Ленин описывал такие группы иначе. Он называл их «сепаратистскими» или «кастовыми» разломами в обществе и настаивал на их устранении ради строительства нового порядка.

На деле и Ленин с большевиками, и позже Гитлер с нацистами, ненавидели независимые объединения по тем же причинам, по которым их так высоко ценили Берк и Токвиль: потому что они давали отдельным людям возможность самим распоряжаться своей жизнью, потому что поощряли самостоятельное мышление и активность, потому что служили источниками общественного сотрудничества и новых идей. Большевики же стремились выстроить тоталитарный режим, в котором правящая партия контролировала бы не только политику и экономику, но и культуру, искусство, образование и даже досуг. Гражданское общество мешало этому замыслу.

Сразу после революции 1917 года в России, большевики стали претворять в жизнь свою теорию — началась советизация общества. Они национализировали промышленность, установили однопартийное государство и развязали террор против своих противников. Но они также взяли под контроль искусство, заставив живопись, музыку и литературу служить нуждам государства, и уничтожили независимые группы и объединения всех видов. Дмитрий Лихачев, который впоследствии стал одним из самых уважаемых литературоведов России, был арестован в 1928 году за участие в философском кружке, члены которого приветствовали друг друга на древнегреческом. В тюрьме он встретил, среди прочих, главу Петроградских скаутов, арестованного по той же причине: он принадлежал к гражданской организации, не контролируемой государством.

Спустя несколько лет, когда Красная армия вошла в Центральную Европу в 1945 году, эти же методы были перенесены и туда. В советской зоне оккупации Восточной Германии были запрещены туристические клубы. В Польше тайная полиция разгоняла джазовые кружки, разбивая пластинки. По всему советскому блоку новосозданные службы госбезопасности уничтожали или подрывали деятельность молодежных объединений, отправляя их лидеров в тюрьмы. Даже в тот короткий период, когда Красная армия занимала часть Австрии, советские офицеры зорко следили за любыми проявлениями так называемой «антисоветской деятельности» и производили сотни арестов.

Политика Адольфа Гитлера во многом напоминала советскую, хотя в немецком языке использовалось другое слово — не советизация, а Gleichschaltung (буквально означает «уравнивание», но по сути — процесс тоталитарного подчинения всех аспектов общественной и политической жизни нацистской идеологии и контролю). С сентября 1933 года Культурная палата Рейха стремилась контролировать не только политику, но и все аспекты культурной жизни: от литературы и театра до прессы. Были распущены или реорганизованы под руководством нацистской партии всевозможные спортивные клубы, музыкальные коллективы и художественные объединения. На несколько лет Зальцбургский фестиваль тоже утратил свою независимость. Макс Рейнхардт эмигрировал и умер в Соединенных Штатах.

Вторая мировая война закончилась более восьмидесяти лет назад. Советский Союз и его империя исчезли более тридцати лет назад. Европа воссоединилась. Ни коммунистическая партия Советского Союза, ни нацистская партия больше не представляют для нас угрозы. И все же, я утверждаю: гражданское общество, свободные объединения и художественная свобода, которую они поддерживают, — та самая свобода, которую мы в течение двух поколений воспринимали как должное, — сегодня снова оказались под угрозой во всем мире. И эта угроза, по моим наблюдениям, серьезнее, чем когда-либо за мою жизнь.

На Земле вновь появляются политические лидеры, воспринимающие общественные организации и независимые объединения как опасность. Нынешний президент России Владимир Путин был обучен в КГБ рассматривать любую низовую инициативу как подозрительную. Его параноидальный национализм заставляет его видеть в гражданских объединениях агентов шпионажа, актеры, художники и драматурги подвергаются репрессиям. Сотрудников ФСБ направляют в галереи, чтобы проверять выставки до их открытия. Жертвами становятся не только отдельные люди — под удар попадают целые сообщества, люди, которые объединяются ради культурных или общественно значимых целей. Среди них — «Мемориал», некогда самое уважаемое историческое общество России; Сахаровский центр; Школа гражданского просвещения.

Это наступление на гражданские объединения вышло далеко за пределы России. Беларусь, находящаяся под прямым влиянием Москвы, приняла аналогичные законы против гражданского общества. Другие авторитарные режимы — от Китая до Венесуэлы и Египта — ввели аналогичное законодательство, ограничивающее деятельность общественных организаций. Ослабевающие демократии, такие как Венгрия и Грузия, также пошли или пытаются пойти по этому пути, вдохновляясь российским примером. Похожие попытки, возможно, мы вскоре увидим и в Соединенных Штатах.

Более того, Россия стала навязывать свою модель другим — силой. Вторжение в Украину, начавшееся в 2014 году и продолжившееся в 2022-м, сопровождалось бессмысленным насилием, направленным на запугивание граждан. Были созданы пыточные тюрьмы и лагеря. Культурные учреждения, школы и университеты были переделаны под нужды российской националистической, имперской идеологии. Особое внимание оккупанты уделяли волонтерам — тем, кто занимался благотворительностью, создавал гражданские инициативы, кто спонтанно приходил на помощь другим.

Пару лет назад мои украинские коллеги из проекта The Reckoning Project взяли интервью у мужчины, которому удалось бежать из части Херсонской области, все еще находящейся под российским контролем. Он входил в местную добровольную группу, заменявшую полицию в первые дни оккупации, а также помогал в центре гуманитарной помощи. Именно за эти действия российские военные задержали его и допрашивали. Они требовали признания в связях с украинскими спецслужбами (которых у него не было), с ЦРУ (тем более), а также — совершенно абсурдно — с «Фондом открытого общества» Джорджа Сороса.

Подобно советским чиновникам, которые видели в скаутах и философских кружках заговорщиков, российские военные, казалось, искренне не верили, что этот человек — просто волонтер, работающий вместе с другими волонтерами. Их вопросы создавали впечатление, что они никогда прежде не слышали о чем-то подобном. Когда он не смог дать им никакой информации о вымышленном заговоре, его избили, подвергли пыткам электрическим током, били молотком. В конце концов ему удалось бежать с оккупированной территории. И для него, как и для многих других, стало ясно: российские оккупанты боятся активистов, сотрудников благотворительных организаций и волонтеров всех видов — потому что не понимают их и, что еще важнее, потому что не могут их контролировать.

Но угрозу организациям и объединениям, которые столь долго поддерживали устойчивость наших политических систем, представляют не только диктаторы и автократы. Гражданское общество разрушается и под действием технологических и поведенческих изменений, происходящих в самих демократических странах. Еще 25 лет назад политолог Роберт Патнэм описывал процесс утраты того, что он называл «социальным капиталом» в США: исчезновение клубов и комитетов, духа общности и солидарности. В эпоху, когда у нас есть столь разнообразные формы досуга, многие американцы — как и многие европейцы — почти не имеют опыта участия в объединениях в токвиллевском смысле этого слова. А с ростом интернет-платформ, позволяющих каждому из нас воспринимать мир сквозь одиночную, персонализированную призму, эта проблема начинает принимать более тревожные формы.

Вместо того, чтобы участвовать в общественных организациях, способных дать нам чувство принадлежности к сообществу, практический опыт терпимости и научить договариваться, многие из нас присоединяются к интернет-толпам, где мы просто нажимаем «лайк», «репост» — и идем дальше. Вместо того, чтобы выходить на реальную общественную площадь, мы растворяемся в анонимных цифровых пространствах, где можно нападать на оппонентов, не раскрывая своей личности. Мы не объединяемся, не планируем, не сотрудничаем с другими. Мы вовсе не практикуем демократию.

В эпоху одиночного интернет-серфинга и в эпоху, когда диктаторы по всему миру пытаются не допустить любой формы объединения своих граждан, фестивали искусств — и особенно Зальцбургский фестиваль — идут наперекор этим тенденциям, создавая сети дружбы и взаимодействия, предлагая живое искусство живой публике, открывая пространство для обсуждений и дебатов. Именно так граждане осваивают практику демократии — через совместную работу над достижением общих целей.

Что такое власть? Почему мы злоупотребляем ею? Почему люди начинают войны? Почему совершают насилие? И как это остановить?

В своем знаменитом эссе «Сила бессильных», написанном в 1978 году — в одну из самых мрачных эпох тоталитарного господства — чешский драматург Вацлав Гавел предложил один из самых известных и действенных рецептов сопротивления.

Гавел ярко описал, как Коммунистическая партия Чехословакии стремилась монополизировать все сферы человеческой жизни, превращая апатию в инструмент контроля. Но он также утверждал, что лучший способ бороться с этой системой — не отступать, а вести себя так, как будто ты свободен, тем самым сохраняя то, что он называл «независимой жизнью общества». Под этим он понимал все: от самообразования и размышлений о мире до творческой деятельности и ее донесения до других; от самых разнообразных свободных и гражданских позиций до самостоятельной общественной самоорганизации.

Воображение и творческий акт, считал он, способны победить страх и контроль. Гражданская вовлеченность способна преодолеть апатию и ужас. Та самая «независимая жизнь общества», о которой писал Гавел, сохраняется на таких гражданских событиях, как этот фестиваль.