Дани Родрик, профессор международной политической экономики в Гарвардской школе управления Кеннеди, считает, что неспособность защитить права меньшинств — логичное следствие развития демократии. Вопрос не в том, почему либеральные демократии редки, но почему они вообще существуют.
В романе Махаммеда Ханифа “Красные птицы” американский бомбардировщик потерпел катастрофу посреди пустыни и оказался в лагере беженцев. Однажды в разговоре с владельцем местной лавки речь зашла о воровстве, и пилот сказал: “Наше правительство и есть самый главный вор. Оно ворует у живых и у мертвых”. На что владелец лавки ответил: “Слава Богу, у нас нет такой проблемы. Мы просто воруем друг у друга”.
Дани Родрик приводит эту историю, чтобы резюмировать основное послание книги Дарона Аджемоглу и Джеймса Робинсона The Narrow Corridor: States, Societies, and the Fate of Liberty (Узкий коридор: государства, общества и судьба свободы) . Теория Аджемоглу и Робинсона заключается в том, что перспективы свободы и благосостояния балансируют на грани лезвия между тиранией государства и насилием, которое общество способно развернуть против самого себя. Дай государству чуть больше власти — получишь деспотизм. Ослабь государство слишком сильно — получишь анархию.
Как говорит нам название книги, выход из этой ситуации в “узком коридоре” между двух дистопий. По которому удалось пройти лишь нескольким странам, в большинстве случаев западным промышленно развитым. Причем вступление на этот путь еще не гарантирует сохранение на нем. Аджемоглу и Робинсон подчеркивают: без настойчивого контроля со стороны гражданского общества, постоянно готового к мобилизации против даже гипотетической автократии, авторитарные режимы всегда найдут себе лазейку.
Новая работа Аджемоглу и Робинсона — продолжение их предыдущего бестселлера Why Nations Fail (Почему одни страны богатые, а другие бедные). В этой книге, как и в других своих работах, они развивают мысль об “инклюзивных институтах” как принципиальном двигателе экономического и политического прогресса. Эти институты, вкупе с защищенной собственностью и верховенством права, должны быть доступны всем гражданам, а не только узкому кругу элит.
Китай всегда плохо вписывался в эту гипотезу. Монополия коммунистической партии на власть, процветающая коррупция и легкость, с которой устраняются политические или экономические конкуренты, имеют мало общего с идеей инклюзивных институтов. При этом трудно отрицать, что за последние четыре десятилетия китайский режим добился не только беспрецедентного роста по экономическим показателям, но и внушительного успеха в борьбе с бедностью.
Еще одна страна, которая перестала вписываться в теорию Аджемоглу-Робинсона — США. Во время написания книги Why Nations Fail США считалась одной из ведущих стран с инклюзивными институтами — страной, которая смогла разбогатеть и стать демократией, благодаря развитию института собственности и верховенству права. Сегодня распределение доходов в Америке перекошено как в любой плутократии, а политические институты выглядят очень неустойчивыми.
Дани Родрик полагает, что The Narrow Corridor была написана, чтобы разобраться с хрупкостью либеральных демократий. Авторы используют термин “эффект черной королевы” (“Здесь, чтобы остаться на прежнем месте, надо бежать изо всех сил”) для описания перманентной борьбы за открытые политические институты. Как героиня книги Льюиса Кэролла “Алиса в Зазеркалье”, гражданское общество должно “бежать еще быстрее”, чтобы не давать авторитарным режимам себя обгонять и, одновременно, ограничивать их деспотические тенденции.
Способность гражданского общества противостоять Левиафану в свою очередь может зависеть от степени социального разделения и его эволюции. Обычно демократия возникает либо во время подъема какой-либо группы населения, которая становится способна противостоять элите, либо при расколе внутри элиты. В 19-м и 20-м веках индустриализация, мировые войны и деколонизация привели к формированию такой группы. Правящие элиты согласились распространить избирательное право без имущественного ценза на всех (как правило) мужчин. Взамен те согласились не посягать на собственность, закрепленную на тот момент за ее владельцами. Так избирательные права были выменены на имущественные права.
В своей совместной работе с Шаруном Мукандом Дани Родрик утверждает, что либеральная демократия невозможна без гарантии прав меньшинств (мы можем также называть их гражданскими правами). У меньшинств нет преимущества в виде доступа к ресурсам как у элиты или численного превосходства как у большинства. Но если права меньшинств не обеспечены, вместо либеральной демократии мы получаем неполную (или если угодно, электоральную) демократию.
Это отчасти объясняет, почему либеральная демократия так трудно достижима. Неспособность защитить права меньшинств — очевидное следствие политической логики, обеспечивающей становление демократии. Вопрос не в том, почему демократии редки, но в том, почему они вообще существуют. Удивительно не то, что лишь некоторые демократии достигли уровня либеральных, но то, что хоть кто-то достиг этого уровня.
Этот вывод слабо утешает во времена, когда либеральная демократия находится в опасности даже в тех частях мира, где она казалась построенной на века. Как пишет Иван Крастев, в 1968 года Европа открыла новую главу прочтения прав меньшинств, впервые запустив проект всеобщей инклюзии. Это стало возможным отчасти в результате деколонизации, отчасти благодаря глобализации и новым масштабам демократического воображения. Однако сегодня этот проект поставлен под вопрос.
Драматические демографические и социальные изменения трансформировали европейские общества за последние десятилетия таким образом, что теперь неучтенным стало чувствовать себя большинство. Большинство, у которого есть все, и которое всего боится. Этому большинству кажется, что они стали не бенефициарами, но жертвами глобализации, и что на следующем круге голосования они сами могут занять место меньшинств, а их традиции, культура и образ жизни окажутся под угрозой исчезновения.
Сложившаяся ситуация оказалась невероятно привлекательной для популярных политиков, которые включили в свои повестки дня права большинства, особенно их культурную составляющую. В результате миграционный кризис 2015 затмил собой и достижения Европы 1968 года, и идеи 1989-го.
Поэтому, возможно, пришло время посмотреть на этот вопрос шире. Дело не в дихотомии количества (большинство или меньшинство) или доступа к ресурсам (элиты и массы), но в том, что если бы общества разделяли одинаковые универсальные ценности, разделяющая черта интересов не превращалась бы в демаркационную линию. Люди, объединенные одинаковыми ценностями, всегда могли бы договориться о том, как учесть интересы и большинства и меньшинств. Да и сами эти категории рано или поздно должны отойти в разряд устаревших, потому что перед лицом глобальных проблем все живущие на планете — одно неразделяемое большинство. При согласии в универсальном разделения больше не наступает.