30 лет Школе. Лен Карпинский: Жить не по лжи

Уважаемые господа, я хочу начать с благодарности организаторам нашей конференции, а также особо отметить и поблагодарить господина Брайана Хэмлина, текст которого о движении за «Моральное перевооружение» я прочитал только здесь.

Еще одна оговорка: я рискую подвергнуть вас испытанию нетеоретическим мышлением, поскольку с философией я соприкасался профессионально сорок лет назад. И думаю, что это была не философия, а штудирование марксизма как высшей истины, не допускающей каких-либо других истин. Но это похоже на сон, а не на действительность. Остальная моя жизнь толкает меня к тому, чтобы я изложил эту тему скорее в биографическом плане. Тема — «Жить не по лжи», и величайшие трудности выполнения этого принципа многие из нас (они называются шестидесятниками, люди нашего возраста и нашей судьбы) пережили лично… Близкий в этом плане мне человек — Юрий Карякин, с которым мы как начали на одном факультете и в одно время, так вот и идем к концу за одним круглым столом в конференц-центре в Ко, пересекаясь тысячу раз на этом пути.

Конечно, это не Солженицын изобрел неучастие во лжи. Видимо, завет честности и правдивости существует тысячелетия. Но он был высказан в острое для нас время и сыграл свою роль. Насколько сложно его выполнение, вы можете судить хотя бы на примере моих замечательных взаимоотношений с КПСС. Во-первых, я родился в колыбели КПСС и, можно сказать, вступил в нее до того, как достиг соответствующего возраста. Поскольку мой отец (Вячеслав Карпинский — деятель революционного движения, публицист, доктор экономических наук, Герой Социалистического Труда. — Прим. ред.), в частности, здесь, в Женеве, вместе с Лениным много лет подряд вынашивал и организационные и идеологические основы этой партии. И позавчера, когда я побывал в кафе, где они неоднократно сидели, и, к моему повторному удивлению, именно здесь, в уютной Швейцарии, разрабатывали концепции насилия и диктатуры, я посмотрел на это кафе и столики, и еще раз говорю, что удивился.

Затем, конечно, я воспитывался в семье своего отца, большевика до мозга костей. И никаких сомнений в детском и подростковом возрасте в том, что я живу не в мире лжи, а в мире абсолютной истины, быть не могло… Вообще я четыре раза вступал в КПСС. Дважды мне отказывали, дважды принимали. Один раз исключали за взгляды несовместимые… И один, последний, раз я вышел сам 13 января, в ночь после событий в Литве. Это, конечно, может показаться смешным. Но, в общем, это отражает эволюцию попыток преодоления лжи…

Тут я вижу два процесса. Они взаимопереплетены, но все-таки различные. Во-первых, надо было еще опознать ложь. И поэтому процесс опознания лжи занял огромное количество времени. У нас, которые не испытывали никаких сомнений в том, что все это истина: эта система, эта идеология. Но после этого встал другой вопрос, вопрос о том, как действовать, что можно и что возможно сделать после того, как ложь опознана и совершенно неопровержимо предстала своим отвратительным лицом. Это разные процессы…

Скажу коротко о природе нашего общества, которое чрезвычайно затрудняло такое опознание. Причем под ложью в данном случае я имею в виду нечто онтологическое. Это не ошибка и не вранье отдельных людей, хотя и это тоже. Это, собственно, вся структура, весь социум, который мой друг и в какой-то мере учитель профессор Михаил Гефтер назвал социумом власти. Он настолько глобален и всеобъемлющ, что, в общем, пока сам не начал расшатываться, не оставлял никакой смотровой щели, лазейки долгое время. Это было то, что Мераб Мамардашвили на конференции, где я тоже был, назвал «необществом» во всех своих проявлениях. В этом необществе партия есть непартия, а, конечно, стержневой аппарат всеобъемлющей структуры власти. В этом обществе экономика есть, конечно, не экономика, а антиэкономика, которая производит не продукт, а процесс, в котором обязательно присутствует власть и через который она сама себя накапливает. Всякий прогресс здесь, конечно, возможен при условии регресса в каком-то другом, более существенном человеческом отношении. Короче говоря, некий антимир. И это естественно, поскольку утопия, реализованная в действительности, вытеснила эту действительность, поставила себя на место этой действительности и таким образом вывернула наизнанку весь спектр отношений. Находясь в такой замкнутой капсуле, было очень трудно вообще отличить, различить ложь. На это ушло очень много времени, пока это не было осознано…

И тут и возник вопрос, который я, Карякин, поэт Евгений Евтушенко, известный экономист и публицист Лацис и еще несколько человек, среди нас был и адмирал Тимур Гайдар, сын легендарного писателя и нынче отец руководителя реформ в России… И мы сформулировали проблему интеллектуальной совести. Может быть, не очень удачно. Но для нас это имело инструментальный характер для поведения. Это не та совесть, которая врождена или с молоком матери воспитана, не та, которая идет от восприятия или вообще от эмоциональной сферы и имеет чувственный характер. А та, которая идет от интеллектуального анализа, спускается в эмоциональную сферу, становясь нравственным императивом. Если мы видим, что расклад фактов таков и выводы таковы, то это уже нравственные требования вести себя соответствующим образом. Вот это и было самым трудным.

Конечно, среди нашего поколения были и героические формы реакции на такое опознание лжи. Это те, кто занимался самиздатом с риском для себя. Это те, кто вышел на Красную площадь в 68-м году. Это многие из тех, которые попали в Сибирь. Это открыто действующие диссиденты. Но во много раз большее количество людей вынуждено было не только по робости характера, но и по многим другим причинам избрать другие формы сопротивления. Я бы сказал, что здесь призыв не участвовать во лжи сам собой оборачивался призывом участвовать в системе мелких хитростей, уметь вводить в заблуждение и лукавить. Поскольку одно дело, когда вам говорят жить не по лжи, а другое дело, когда этот же вопрос выглядит, как выживать не по лжи. Просто обеспечить существование свое, своей семьи, своих детей, перед которыми мы тоже несем ответственность, а не только перед историей, прежде всего перед ними. Здесь существует огромная масса форм такого, я бы сказал, уклонения от лжи при помощи мелких хитростей и обманных движений.

Ну, например, недавно на презентации своей книжки Александр Яковлев, а это и есть Михаил Горбачев в его лучших проявлениях и достижениях, в Доме кино получил вопрос: «Правда ли, что вы были ответственным руководителем процесса писателей Синявского и Даниэля?». Первый процесс, когда писатели-инакомыслящие были осуждены и попали в заключение. Яковлев объяснил, как это было. Он сказал, что ему позвонил еще более большой начальник тех времен, Суслов, и сказал, что вам, как руководителю отдела пропаганды, надо управлять процессом Даниэля и Синявского. У него не было никакого другого выхода, кроме как сказать, что это все-таки писатели и это идет по отделу культуры ЦК, а не по отделу пропаганды. И таким образом он снял с себя ответственность хотя бы за личное участие в этом позорном процессе. Хотя, как он признался, увильнуть от разработки документа, как потом освещать в печати этот процесс, он не смог и был вынужден его написать. Не знаю, как мы сегодня будем оценивать эту маленькую хитрость. Но, во всяком случае, сам Андрей Синявский недавно встречался с Яковлевым. И они нашли общий язык в оценке тех лет и тех поступков.

Я мог бы привести огромное количество примеров, когда председатели колхозов, даже бригадиры, директора заводов (а не только представители интеллигенции), таких сотни и тысячи, хитрили и юлили для того, чтобы по форме обеспечить себе безопасные действия и развитие производства и обеспечение хоть какого-то экономического успеха. Многие из них прямо бросали вызов системе. Такие как председатель колхоза Худенко, который был арестован и погиб. Или как председатель подмосковного колхоза Иван Снимщиков, который был арестован, но не погиб. Или в академической среде академик Олег Богомолов, наш с Карякиным близкий друг. Его Институт экономики социалистических стран в течение многих лет разрабатывал рекомендации для ЦК КПСС как лучше управлять социалистическими странами. И этим академик Богомолов платил дань за то, чтобы прикрыть у себя людей, которые после 85-го года оказались пружиной, скакнувшей вперед и вверх. По сути, такие люди, как Клямкин, Ципко и другие интеллектуалы, и сделали первые три года перестройки на страницах печати, на митингах, в Верховном Совете, еще распущенного созыва, в межрегиональной депутатской группе. Этот потенциал был сохранен в том числе и в этом институте…

По существу брежневский период не был застоем, скорее это был процесс. Это был процесс распознания лжи, процесс накопления интеллектуального заряда, который ждал своего часа… Это был период глубокого обнажения внутреннего абсурда коммунистического монолита…

Появилась «армия», способная откликнуться на неосознанный или полуосознанный призыв Горбачева к гласности и к обновлению. В данном случае мы имели эффект реакции на сигнал, где реакция в сотни раз по силе и энергии превосходит силу и энергию самого сигнала. Так, выражаясь по-горбачевски, пошел процесс не только обнаружения лжи, но и процесс ее преодоления. Я думаю, как бы мы ни относились к Горбачеву и группе реформаторов — это три-четыре человека на самом политическом верху — Горбачев, Яковлев, Шеварднадзе, из помощников Черняев, чуть-чуть Шахназаров — к их половинчатостям, иллюзиям, колебаниям, даже шкурническим мотивам, которые овладели ими в последнее время, надо сказать, что урок правды позволил провести его силами накопившихся противников лжи, осознавших и распознавших сущность этой лжи, возможно, не до конца, но достаточно.

После этого происходят все известные вам события, которые длятся до сих пор и которые вызывают у меня тревожные ощущения. Не предстоит ли и новому поколению работа по осознанию и преодолению лжи? И есть все основания считать, что от завершения этот процесс еще далек, если он вообще когда-нибудь сможет быть закончен. Видимо, он будет длиться всегда в той или иной симметрии, в тех или иных пропорциях. Я имею в виду приход на смену старой марксистской мифологии, которая заменила действительность и выстраивала из себя действительность, новейшей мифологии, связанной с после августовскими действиями российских властей и правительства. Точнее говоря, это экономическая мифология, но она тоже претендует на монопольное положение. И перед нашей газетой, например, первые два месяца после начала реформ, у меня в том числе, не было сомнений, что надо поддерживать модель Гайдара только за то, что он начал, просто шагнул, вместо того чтобы суетиться на месте, как предыдущий правитель. Но потом начали возникать большие подозрения, что мы имеем дело с мифом, претендующим на все охватывающее и абсолютное значение. Либерализация цен оказалась просто хаотизацией произвола в становлении цен. Верхний произвол рассеялся в сотни тысяч очагов местного, низового произвола. И поэтому мы сталкиваемся не со свободными ценами, а с той известной корабельной бочкой, которая срывается с цепи и может ударить и покатиться в каком угодно направлении, которое нельзя предсказать.

Свобода вообще категория, которая не применима к товару или к деньгам. Свобода как категория применима к человеку. И когда мы это говорим, мы ставим вопрос: а кто стал свободным в результате освобождения цен? Покупатель — нет, поскольку прилавки не пополнились ассортиментом. Кроме того, пошел процесс обеднения и примитивизации ассортимента, поскольку монопольный производитель, который и остался монопольным, имеет два пути. Он может увеличивать производство и доходы, а может увеличивать цены и сокращать производство и таким образом сохранять доходы. Наш монопольный производитель пошел по второму пути. Значит, покупатель не стал свободен. Не стал свободен, между прочим, и производитель тоже. Наибольшую свободу получила опять чиновная структура, которая и не думала никуда исчезать и которая ухватила свой шанс, и пока его держит, соединить в одних руках собственность на властные функции с собственностью на капитал. Вот это коммерциализированное тоталитарное образование является для нас сейчас очень большой опасностью.

Поясню на примере московского правительства и его строительного министерства. С одной стороны, мои друзья-итальянцы с очень хорошими капиталами, которые уже вложили 200 миллионов долларов в Россию, в развитие стеклопроизводства, например. Они хотят взять один из центральных кварталов Москвы, реконструировать его, вложить туда капитал с расчетом лет через пять получить какие-то доходы. Московское правительство, а я разговаривал с министром Ресиным, говорит «да-да», но одновременно советует вступить в партнерские отношения с некоей компанией под названием «Сатурн» при московском правительстве, которая помогла бы разобраться в этих дебрях предпринимательства в России. Мы встречаемся с руководителями этой компании. И они предлагают в течение недели собрать 17 необходимых властных подписей в правительстве, включая самого вице- мэра… И за это иметь более половины доходов, не вложив ни одного рубля, ни одного доллара, ни одного кирпича, просто за услуги в получении властных разрешений. Если бы это делалось только в единичном случае, то это можно было бы описать как фельетон, что мы и сделали. За что получили смертельную обиду московского правительства. Но это делается везде и повсюду ежедневно и ежечасно и в массовом масштабе. Есть еще несколько мифов, будто бы для того чтобы стабилизировать финансы, а на самом деле набить денежный мешок. Таким образом, правительство Гайдара, само того не осознавая, уходит от тоталитарной системы с помощью тоталитарной же методологии, где во главу угла ставится тот же государственный фетишизм. Государственный мешок полный денег, и затем государство через аппарат раздает это жалким производителям, которые так и не становятся самостоятельными субъектами. Это миф, из этого ничего не получится. Как может быть стабилизация рубля, когда он не становится рублем и вообще деньгами? Это же фикция. Наш рубль не отражает ни того же марксистского труда, ни соотношения спроса и предложения. Это вообще не деньги. Это талон, знак, некая ведомость к властному решению. Есть властное решение, потом подсчитывается количество талонов, то есть рублей, которые должны быть к этому талону приложены. Зачем их стабилизировать? И положение не изменится, пока настоящая приватизация опережающими темпами не пойдет в жизнь и не создаст определенную среду. Нам говорят, что нет инфраструктуры рынка. Мы спрашиваем: «Вы что, из государства ее будете выращивать? Она же тоже возникает на рыночной основе».

Я мог бы продолжать, но ограничусь этим. И вывод у меня такой: я думаю… следующим поколениям придется еще схватиться с проблемой лжи, мифологии и вложить немало труда в распознание и преодоление лжи. Основной мой вывод заключается в том, что, как кто-то недавно сказал: «В отличие от иллюзий шестидесятников прогресс льется из сосуда с очень узким горлышком». И даже не постоянной струйкой, а отдельными «бульками». Следовательно, моя личная задача состоит в том, чтобы дожить и доработать до следующего «булька» и принять в этом посильное участие.