«“Мемориальцам” можно усложнить жизнь, но уничтожить их дело невозможно»

«Сотрудники спецслужб поначалу выставляли себя жертвами сталинских репрессий»

Андрей Солдатов: Со временем отношение ФСБ к теме сталинских репрессий и памяти об этих событиях менялось довольно существенно. В конце 1990-х — начале 2000-х, когда мы только начали заниматься этой темой, я любил заходить в ведомственный музей ФСБ, и любопытно, как даже на моих глазах менялась экспозиция, посвященная сталинским репрессиям. Одна из экспозиций представляла Дзержинского в роли спасителя детей — видимо, когда все остальное могло выглядеть слишком сомнительно. Потом, когда начались экономические реформы Путина, неожиданно Дзержинский стал главным экономическим реформатором. Потом он оказался великим железнодорожником — эффективным менеджером, который укрепляет рабочую дисциплину и борется с коррупцией на транспорте. 

К сталинским репрессиям отношение кураторов музея тоже менялось: начиналось это с идеи о том, что сотрудники спецслужб сами являются жертвами этих репрессий. Так и было написано в главном зале: столько-то сотрудников НКВД погибли в результате сталинских репрессий, выставлены письма, написанные кровью сотрудников спецслужб. Из экспозиции было не очень понятно, правда, кто эти репрессии проводил, но спецслужбы выставляли себя жертвами наравне со всем советским народом. 

Я думаю, что такое отношение к репрессиям было связано с тем, что в конце 1990-х — начале 2000-х годов проходили очень радикальные реформы, касавшиеся самих спецслужб, и их сотрудники понимали, что их могут разогнать, отдать под суд, что может смениться начальство, разные неприятные вещи могут произойти с сотрудниками. Они выставляли себя жертвами, понимая, что если репрессии начнутся, то могут в какой-то момент затронуть и их самих. 

Ирина Бороган: При Ельцине им было очень страшно, что их могут наказать. Я даже знала генерала, который работал в Пятом управлении КГБ, занимался диссидентами. В конце 1980-х он быстро подсуетился, нашел себе работу внутри КГБ по возвращению имущества, отобранного у церкви,   — доставал иконы из подвалов Лубянки, выстилая себе дорогу к новому будущему, на случай люстрации. А вот сейчас, в последние годы он стал позволять себе шуточки, мол, Сталина на вас нет, отправить бы кого-то в ГУЛАГ. В 1990-х — начале 2000-х он не позволил бы себе сказать вслух ничего подобного, он говорил «мы — жертвы». 

Андрей Солдатов: С течением времени отношение чекистов к репрессиям очень сильно изменилось. Причина, думаю, здесь в том числе и кадровая, не только идеологическая: просто за это время выросло новое поколение сотрудников спецслужб, которые не помнят другого начальства, кроме нынешнего, не помнят другого президента. Сама идея, что в стране могут произойти радикальные изменения, которые могут коснуться и самих сотрудников, вообще не близка новому поколению на Лубянке. Теперь они себя видят исключительно как люди, которые могут осуществлять эти репрессии. 

«После провала путча те же самые люди спокойно пришли в те же самые кабинеты»

Ирина Бороган: В глобальном смысле связь между ЧК, ОГПУ, НКВД, КГБ и ФСБ никогда не прерывалась. Понятное дело, что кагэбэшники 1980-х не проводили массовые расстрелы на Бутовском полигоне, как это делали их предшественники. Но КГБ никогда не был распущен, деятельность конкретных сотрудников никогда не расследовалась. Они и сами никогда не говорили, что их история прервалась, и что в 1991 году началась какая-то новая история, с новыми целями, в которой приняли участие  новые люди. Когда путч провалился, это были те же самые сотрудники КГБ, которые спокойно вернулись в те же самые кабинеты, сели на те же самые места, и представления их остались теми же самыми. Никакого особого стыда за свое прошлое они не испытали. 

Андрей Солдатов: После распада СССР спецслужбы возвращали себе полномочия постепенно. Самое важное изменение произошло уже в 1995 году: именно тогда ФСБ стала ФСБ (до этого она была Федеральной службой контрразведки, что гораздо более узкое понятие, чем безопасность) и вернула себе следствие, тюрьмы, и вскоре вернула управление по защите конституционного строя — фактически политическую полицию. В 2000 году руководителем страны впервые стал выходец из спецслужб (Андропов, на которого они постоянно ссылаются, был партийным чиновником и никогда не был кадровым сотрудником КГБ) и в их работе появилась новая, идеологическая составляющая. Владимир Путин дал им карт-бланш, прямо заявив о том, что сотрудники спецслужб — это спасители Родины, единственная не коррумпированная сила в стране, которая сейчас всем займется и наведет порядок. 

Однако важно понимать, что даже сейчас, спустя двадцать лет, у них нет полной вседозволенности — потому что Владимир Путин этого не хочет. Мы знаем, что у сотрудников ФСБ нет загранпаспортов, они не могут выезжать из страны без разрешения начальства, нет возможности иметь заграничную собственность — все, что они всегда очень любили. Более того мы наблюдаем, что бывают репрессии и в отношении сотрудников спецслужб. 

«Они давно хотели уничтожить “Мемориал” и делают это с большим наслаждением»

Андрей Солдатов: Иноагент — это, конечно, спецслужбистский термин. В широкое пользование он вошел в сталинское время. Во времена перестройки активно использовался другой термин — «агент влияния», запущенный тогдашним председателем КГБ Крючковым. Это комитетская терминология, а не правоохранительная, поскольку не предполагает совершения описанного в УК преступления. Преступления, включая шпионаж и госизмену, описаны в Уголовном кодексе, в то время как «агент» — это человек, преступление которого заключается не в том, что он что-то делает, а в том, что он это делает по указке какого-то другого внешнего актора, например, другого государства или тайной организации. Это спецслужбистская психология: во всех спецслужбах мира принято объяснять внутриполитические кризисы в своих странах внешним воздействием.

Ирина Бороган: Например, Путин говорил, что интернет — это изобретение ЦРУ, хотя история интернета хорошо известна, но это никак не мешает его представлению, что везде враги, а миром правят спецслужбы. И когда он говорит про «Мемориал» и другие НКО и независимые СМИ, он обращается не к ним, а к их сильным и могущественным хозяевам,  которыми, по его мнению, являются западные спецслужбы. 

Спецслужбы, конечно, понимают, что «Мемориал» — это не что-то маленькое, что хранится в пыльном сундуке и путь к чему найдут только немногие. Им ясно: все, что стало известно про массовые репрессии, люди не забудут никогда. Эти факты невозможно уже стереть из народной памяти. Раньше можно было все это запрятать в архивы и написать свою историю набело. Благодаря «Мемориалу» больше этого сделать нельзя, это написано везде — в интернете, и даже кровавыми чернилами на стенах московских домов,  благодаря деятельности Пархоменко. 

Конечно, ненависть к «Мемориалу» всегда кипела у них в душе, всегда они это помнили и никогда не забывали. Просто политика партии была другая: даже Путин поначалу не наезжал на «Мемориал». Но уничтожить «Мемориал» — это то, что они хотели бы сделать очень давно, и, конечно, это то, что они делают теперь с большим наслаждением. 

«Стратегически наследники КГБ уже проиграли»

Ирина Бороган: По большому счету, спецслужбы и те, кто хочет стереть историю, уже проиграли. В тот день, когда Владимир Путин пришел к власти, еще многие архивы были бумажными, а собранной информации было гораздо меньше. Легко можно было это все физически уничтожить. Теперь же можно усложнить жизнь мемориальцам, можно отправить их в тюрьмы. Но уничтожить их дело невозможно: эти архивы оцифрованы, они лежат в самых разных местах в интернете, и туда кровавые руки наследников КГБ не дотянутся никогда. Стратегически они проиграли. Архивы останутся навечно и история будет написана по ним.

Андрей Солдатов: С другой стороны, спецслужбы не хотят отменить тот факт, что репрессии были. Наоборот, они хотят заставить людей помнить, что в какой-то момент те могут стать беспомощными жертвами режима — так легче ими управлять. В советском и постсоветском обществе страх в основном базировался на памяти о сталинских репрессиях. Люди хранили в себе память поколений, что в любой момент за ними могут прийти и все будет очень плохо. Расхожие фразы с тех времен до сих пор в ходу: «это не телефонный разговор», «давай не будем об этом». Если бы память о репрессиях хотели совсем вымарать, элемент страха мог бы куда-то пропасть.

Другая цель спецслужб — цементировать общество через игры с исторической памятью. Если многие в России задумаются над ее кровавой историей, возникнет вопрос: «Как же так, мы народ-победитель, а теперь чувствуем себя виноватыми?» Манипуляции с исторической памятью для спецслужб очень важны, потому что это дает в том числе политическую поддержку Владимиру Путину. Людям не нравится чувствовать себя виноватыми и не хочется разбираться даже в историях собственных семей. А здесь государство дает чудесный повод об этом забыть: объявляет, что все эти разговоры инспирированы врагами, поэтому и говорить на эту тему больше не надо. 

Как защитить «Мемориал»? Говорить об этом. Общественная кампания, публичность — это всегда важно. Чем больше людей об этом говорят, тем лучше. Тем более, что «Мемориал» — это не один человек, это огромная региональная сеть. Я думаю, наша гражданская активность может сыграть какую-то роль.