Коммуникация — одна из основ жизни человека и общества, при этом способы коммуникации не всегда очевидны, а результаты часто непредсказуемы.
Не успело еще человечество разработать инструменты, помогающие справляться с объемами, разнообразием и скоростью изменения данных в эпоху постправды, как жизнь поставила перед нами новую задачу – обстоятельство повышенной сложности – физическое ограничение коммуникации вкупе с новыми мощными потоками непроверяемой информации, а часто прямолинейной дезинформации и конспирологии.
Leonard Misonne (1870-1943)
В большинстве общественных систем публичный дискурс формируется как комбинация 24-часового новостного цикла (включая ангажированные СМИ) и социальных сетей. Глобальный карантин стал первым в истории современного общества опытом перенастройки коммуникации в реальном времени. И уже очевидно, что способы взаимодействия на всех уровнях, от человеческого до международного, должны измениться, чтобы адаптироваться к новым условиям. Коммуникацию в новом, поствирусном мире придется строить на обломках мира постправды.
Филип Вайс, основатель и президент ZN Consulting, считает, что не получится сделать вид, будто ничего не происходит, однако выйти из процесса коммуникации нет никакой возможности. В кризис мы нуждаемся в коммуникации еще больше, чем в обычной жизни.
Дмитрий Теперик, исполнительный директор ICDS (Международный центр по вопросам обороны и безопасности) в своем блоге для Diplomaatia (Lennart Meri Conference 2020 special edition May 2020) задается вопросом, насколько люди окажутся способны извлечь опыт из эпохи возрастающего информационного хаоса, пришедшего с пандемией. Один из важнейших уроков, которые мы должны вынести из этой эпохи, говорит он, относится к коммуникационным паттернам. Мы должны разобраться в том, как информация, приходящая в наш мир из виртуального пространства, превращается в реальность в физическом мире.
Теперик пишет, что не у всех субъектов коммуникации благие намерения (иногда они просто враждебны), и это отражается на нашем восприятии ситуации. В большинстве случаев речь идет об односторонней коммуникации, последствия которой часто необратимы. И у нас до сих пор нет ясного видения, как помочь людям разобраться в излившихся на них в индустриальных масштабах полуправде, фальсификациях, заведомо ложной информации. Как научиться различать слухи, которые приносят нам не только социальные сети, но и политики на всех уровнях, от локального до глобального.
Дмитрий Теперик рассматривает три главных измерения коммуникации в эпоху пандемии.
Первый – это международная политика – взаимодействие стран между собой, а также с ВОЗ и другими международными организациями. Несмотря на приоритетный доступ к источникам информации, акторы этого уровня даже без злого умысла вполне способны стать звеном в цепочке дезинформации, что порождает недоверие, недопонимание, и, в конечном итоге, вредит людям. Этот риск возрастает в условиях кризиса и распространяющейся паники. Особенно когда неумелые и неопытные политики культивируют недоверие к научно обоснованным данным, заменяя их лозунгами и политически обусловленными свидетельствами.
В вышедшем только что интервью, писатель и журналист Маша Гессен, обсуждая свою последнюю книгу “Surviving Authocracy”, среди прочего, указывает на то, что слова (особенно сказанные президентом страны) имеют последствия. “Когда президент (США) делает абсурдное заявление (предлагая использовать инъекции дезинфектанта), а на следующий день говорит, что пошутил, и сказанное не имело значения (I was joking. It mean nothing), это лобовая атака на нашу общую реальность, потому что это отбрасывает нас в пространство, где слова ничего не значат. Если слова ничего не значат, мы никогда не сможем говорить друг с другом. Мы оказываемся в ситуации, в которой политика становится невозможна как таковая.”
Второе измерение коммуникации, о котором говорит Теперик, тесно связано с первым, потому что отвечает за геополитику тех акторов, которые отчаянно ищут возможности удовлетворить свои репутационные амбиции любой ценой. Обстоятельства в эпоху пандемии предоставляют множество шансов осуществить дезинформационные кампании, направленные против одних стран и в интересах других.
Это подводит нас к третьему измерению коммуникации в пандемию – индивидуальному. Дезинформационные кампании, зародившись на геополитическом уровне, меняют медийное пространство – они задуманы, чтобы формировать мнение, менять восприятие и – в идеале – приводить к определенным действиям в краткосрочной перспективе и закладывать новые поведенческие паттерны в долгосрочной. Степень воздействия дезинформации на человека на этом уровне особенно опасна, потому что искажение фактов способно навредить тем, кто склонен потреблять информацию, не проверяя ее достоверность. В частности, дезинформация только усиливает уже существующие в обществе ложные представления и недоверие к официальным источникам. Так рождаются бесчисленные конспирологические теории, которые могут стать результатом пагубных для всего общества действий — например, антипрививочного движения или игнорирования карантинных мер.
Diane Arbus, A House on a Hill, Hollywood, 1962
При этом мы должны понимать, что обычный человек в большинстве случаев находится в ситуации, когда убедиться в достоверности информации очень сложно или вообще невозможно. Тем более, что во многих случаях информацию необходимо обрабатывать сразу на нескольких уровнях. Например, информация о вирусе заставляет нас погрузиться в естественные науки, информация о взаимодействии вируса и человека относится уже к эпидемиологии, попытка человека адаптироваться к вирусу отсылает нас к общественным наукам, параллельно с этим необходимо следить за всеми манипуляциями, которые происходят на уровне средств массовой информации и политиков. Разобраться в такой сложной архитектуре – непосильная задача для слишком многих.
Напрашивается вопрос, кто возьмет на себя ответственность за это глобальное искажение информации и воздействие на сознание людей, за несостоявшуюся коммуникацию? Как выработать новый язык, на котором общество сможет говорить о себе и о своих правах? Язык, который будет понятен всем участникам диалога, и в котором означаемое и означающее будут неразрывно связаны. Язык, в котором коммуникация состоится. Язык, в котором политика и гражданская жизнь возможны.
Увы, здесь нет никого, кроме нас самих. И потому ответ очевиден – мы и есть собственные проводники и навигаторы в море ложной информации и давления. Наша задача как граждан “делать, что должен” вопреки обстоятельствам. Наша ответственность за себя должна быть предельной.
Следствие нашей взаимной связи и взаимной зависимости в том, что мы обречены на попытки коммуникации. И от успешности этих попыток в конечном итоге будет зависеть наше выживание как вида. Нам придется договариваться с планетой, государствам – между собой, обществам – с государствами и vice versa, гражданам – друг с другом внутри общества, всем нам – внутри семьи и, возможно, самое сложное – самими с собой. Потому что известно, что “всякое царство, разделившееся само в себе, опустеет; и всякий город или дом, разделившийся сам в себе, не устоит”. (Мф, 12:25)
