Лидеры технологического сектора обещают нам светлое будущее: меньше стресса и скучных встреч, больше свободного времени а, возможно, и безусловный базовый доход. Но стоит ли им верить? Многие люди могут просто потерять то, что считали хорошей работой; им придется соглашаться на что-то с меньшей оплатой. Алгоритмы уже начинают брать на себя задачи, которые пока еще требуют времени и внимания людей.
В своем знаковом труде 1817 года «Начала политической экономии и налогового обложения» Давид Рикардо приветствовал появление машин, которые уже преобразили процесс прядения хлопка. Следуя общепринятому мнению того времени, он, как известно, заявил Палате общин, что «машины не уменьшили спрос на рабочую силу».
С 1770-х годов автоматизация снизила цену хлопкового прядения и увеличила спрос на дополнительную задачу по его переплетению в готовую ткань. А поскольку до 1810-х годов почти весь хлопок производился вручную, этот взрывной спрос помог превратить ручное ткачество в высокооплачиваемую ремесленную работу, в которой было занято несколько сотен тысяч британских мужчин (включая многих перемещенных прядильщиков доиндустриальной эпохи). Этот ранний положительный опыт автоматизации, вероятно, повлиял на первоначальный оптимистический взгляд Рикардо.
Но развитие крупного машиностроения не остановилось на прядении. Вскоре на хлопчатобумажных фабриках стали внедрять паровые ткацкие станки. Ремесленники больше не смогут хорошо зарабатывать, работая пять дней в неделю в собственных коттеджах. Вместо этого им придется работать на фабриках — гораздо дольше и соблюдая строгую дисциплину — изо всех сил пытаясь прокормить свои семьи.
Когда тревога и протесты распространились по северной Англии, Рикардо изменил свое мнение. В третьем издании своей книги, опубликованной в 1821 году, он добавил новую главу «О машинах», в которой он попал в точку: «Если бы машины могли выполнять всю работу, которую сейчас выполняют люди, не было бы спроса на рабочую силу». Та же проблема актуальна и сегодня. Перехват алгоритмами задач, ранее выполняемых людьми, не будет хорошей новостью для тех, кто потерял работу, если они не смогут найти новые хорошо оплачиваемые места.
Большинство пострадавших ткачей в 1810-х и 1820-х годах не пошли работать на новые фабрики, потому что ткацкие станки не требовали большого числа рабочих. В то время как автоматизация прядения привела к появлению рабочих мест для большего числа ткачей, автоматизация ткачества в целом не вызвала компенсационного спроса на рабочую силу в других отраслях. Британская экономика в целом также не создала достаточно новых хорошо оплачиваемых рабочих мест, по крайней мере, до тех пор, пока в 1830-х годах не началось развитие железных дорог. Не имея других вариантов, сотни тысяч ткачей остались на фабриках, даже несмотря на то, что заработная плата упала более чем вдвое.
Другая ключевая проблема, хотя и не та, о которой размышлял сам Рикардо, заключалась в том, что работу маленьким винтиком на «сатанинских мельницах» в начале 1800-х годов ткачи не считали привлекательной. Они привыкли заниматься ручным трудом как независимые предприниматели: покупать пряжу из хлопка, а затем продавать свои тканые изделия на рынке. Очевидно, они не были в восторге от меньшей автономии, необходимости работать дольше и соблюдать дисциплину, а обычно еще и более низкой зарплаты (по крайней мере, по сравнению с эпохой расцвета ручного ткачества). В показаниях, собранных различными королевскими комиссиями, ткачи говорили о своем отказе принять такие условия работы или о том, как ужасной стала их жизнь, когда из-за отсутствия других вариантов они были вынуждены согласиться на такую работу.
Сегодняшний генеративный искусственный интеллект обладает огромным потенциалом и уже достиг впечатляющих результатов, включая вклад в научные исследования. Его вполне можно использовать, чтобы помочь работникам стать более информированными, более продуктивными, более независимыми и более универсальными. К сожалению, технологическая индустрия, похоже, рассматривает для него другое применение. Как мы объясняем в книге «Власть и прогресс», большинство крупных компаний, разрабатывающих и внедряющих ИИ, отдают предпочтение автоматизации (замене людей), а не расширению (стимулированию людей стать более продуктивными).
Это означает, что мы сталкиваемся с риском чрезмерной автоматизации: многие работники будут вытеснены с рынка труда, а те, кто останется, будут подвергаться все более унизительным формам наблюдения и контроля. Подход, при котором в индустрии сначала автоматизируют процессы и только потом задумываются о последствиях, требует — и таким образом дополнительно стимулирует — сбор огромных объемов информации. Возникает вопрос: останется ли что-то вообще от приватности?
Такого будущего можно избежать. Регулирование сбора данных помогло бы защитить приватность, а более строгие правила для компаний предотвратили бы опасные последствия слежки на основе ИИ. Но более фундаментальная задача, как напомнил бы нам Рикардо, заключается в изменении нарратива об ИИ в целом. Возможно, самый важный урок его жизни и его трудов заключается в том, что машины необязательно бывают хорошими или плохими. Уничтожают ли они рабочие места или создают — это зависит от того, как мы их используем, и от тех, кто принимает эти решения. Во времена Рикардо решения принимала маленькая группа владельцев фабрик, и эти решения сводились к автоматизации и максимальном выжимании всех соков из рабочих.
Сегодня еще меньшая группа технологических лидеров, похоже, идет по тому же пути. Но сосредоточение внимания на создании новых возможностей, новых задач для людей и уважении к каждому индивидууму обеспечило бы гораздо лучшие результаты. Создание ИИ, не исключающего человеческий труд, все еще возможно, но только если мы сможем изменить направление инноваций в технологической индустрии, внедрив новые правила и организовав соответствующие институты.
Как и во времена Рикардо, было бы наивно полагаться на благожелательность бизнеса и лидеров хайтек-индустрии. Для того, чтобы создать настоящую демократию, легализовать профсоюзы и изменить направление технологического прогресса в Британии во время промышленной революции, потребовались большие политические реформы. Тот же самый вызов стоит перед нами и сегодня.
